О, эти монгольские лошади! Маленькие, лохматые, но выносливые и сильные. Империя покорила половину мира, исключительно благодаря этим коням. Всё, куда ступали их твердые крепкие копыта, становилось Монголией. Дэлгэр отыскал своего, огляделся – не видит ли кто! – и прижался щекой к теплой шее верного боевого друга. Конь запрядал ушами и приветливо зафыркал хозяину в ответ. Свободолюбивое и скромное существо. Если кто и мог вызвать теплые чувства в ожесточенном, закаленном боями сердце Дэлгэра, так это его конь. В отличие от других воинов, он хоть и чередовал лошадей, чтобы всегда ездить на свежей, но питал привязанность только к своему коню. Конь также был предан нойону, следовал за ним повсюду и откликался по свистку. А ведь монгольские лошади дикие и самостоятельные, сами пасутся, сами находят пищу. Но при том добронравны и послушны. Для управления ими не нужны шпоры.

Дэлгэр опустил глаза и взгляд его уперся в сапоги. Прекрасные кожаные гуталы с загнутыми носками все покрылись гнусной липкой местной грязью. Нужно велеть почистить.

Ветер усилился. Нойон, не надевший шапки, ощутил холод. Волки притихли и лошади вернулись к прежним занятиям: отдыху, водопою, щипанию сочной зеленой травы. Дэлгэр последний раз потрепал коня по загривку и направился к костру, на фоне которого маячил темный силуэт.

Грязь была лишь малой толикой всех затруднений, постигших его в урусутской земле.

Основное наступление монгольской армии на города было совершено зимой, когда реки, болота и земли замерзли, покрывшись крепким, пригодным к переходу настом. Стремительные броски степного войска по льдам урусутских рек в красоте и скорости могли сравниться с полетом Великого Тэнгри в образе черной птицы. Теперь же, когда до Новгорода оставалось всего ничего, разверзлись хляби. Передвигаться стало сложно. Лошади вязли и по колено проваливались в жидкую грязь. Стенобитные орудия, камнеметные машины, повозки с добычей – тяжелое, все это едва удавалось сдвинуть с места. Войска застревали в густых урусутских лесах, полных нечисти и духов. Все чаще случались задержки и потери живой силы. Наступила весна, а с ней пришла распутица. Мудрый Субэдэй-багатур приказал вернуться в Степь. Тумены^[7] великой армии развернулись и пошли обратно.

А отряд нойона Дэлгэра при отступлении заблудился на болотах, раскинувшихся среди бескрайних лесов. Лошадей засасывала трясина, людей поразила неизвестная болотная хворь. Они никак не могли выйти из леса, как будто кто-то водил их по кругу. Несколько воинов утонули в коварной топи.

– Черная вода поглотила их так стремительно, что мы не успели даже протянуть им руки и не смогли достать их трупы, – нахмурив брови, пожаловался нойон человеку у костра.

Человек – это был шаман – поцокал языком.

– Не свершится погребальный обряд. Это дурно, – заметил он.

– Теперь дайчины не попадут на Небо, раз мы не сожгли тела, как положено, на погребальном костре?

– Великий Тэнгри всемилостив и всепрощающ, я обращусь к нему с молитвой и он примет воинов. Они встретятся с предками, там, откуда всё берет начало и куда всё возвращается, – успокоил шаман.

– Мудрейший, сэчэн^[8], попроси Тэнгри-хана указать выход из этих заколдованных болот.

– Если на то будет воля Тэнгри, мы выйдем из проклятых мест, – задумчиво произнес шаман. – Придется принести в жертву богу лошадь.

– Да будет так, – кивнул Дэлгэр. – Раз пергамент со схемой края Шушемур не дает ответа.

Раздался резкий крик, всхлопнули крылья.

Ночная птица, догадался нойон и рассердился на себя за то, что вздрогнул.

– Не богохульствуй, багатур, – голос шамана был строг. – Ты равняешь возможности бога и мертвой шкуры?

Небо заволакивали темные, быстро бегущие облака, занавесом укрывая от наблюдателя неестественный кровавый закат. Близилась ночь.

– Первые болящие начали умирать, в лагере вот-вот начнется мор, – сменил тему нойон. – Нужно выбираться. Неизвестно, что еще подстерегает здесь людей. Сегодня в лагере видели черную змею, она проползла из конца в конец становища и скрылась в зарослях.

В костре громко выстрелило и к столбу дыма, тянущегося в небо, присоединился сноп сверкающих искр.

Шаман опустил веки, уберегая глаза от яркой вспышки, а когда поднял, в его огромных черных зрачках Дэлгэр увидел потусторонние красные блики.

– Змея – знак, – пожевал губами шаман, размышляя. – Тэнгри ниспошлет путь. Все сложится хорошо, багатур.

Раздался шорох и, раздвинув входной полог, из юрты для знатных пленниц вышла урусутская княжна Велемира. Увидев мужчин она ойкнула и попятилась, отступая внутрь. Дэлгэр жестом приказал ей остановиться, медленно обвел взором.

Княжна была красива. Одета в короткую шубу куньего меха, в длинный, доходивший до подошвы сапог, летник, подол которого был также оторочен шелковистой палевой куницей. Густые золотые волосы девушки сплетены в косу. Пухлые губы, сверкающие нефритово-зеленые глаза…

– Сто-о-оп! – разрезал округу оглушительный крик.

Шаман, сотник и княжна повернулись на шум.

– Верещагина, что у тебя в ушах?!

Режиссер поднял голову от монитора и свирепо воззрился на княжну. Глаза его метали гром и молнии.

Девушка испуганно подняла руки, ощупывая мочки.

– А я скажу тебе что, – продолжал бушевать режиссер. – У тебя в ушах хреновы «Тиффани»! Сияют на крупном плане на весь плейбэк^[9] как два прожектора! Ты какого черта в кадр поперлась, а серьги не сняла, Велемира?

– Я сниму, – подхватилась актриса, борясь с подступающими слезами.

– А может, так прокатит? – негромко поинтересовался помощник у режиссера.

– Что прокатит?! В тринадцатом веке? На них надпись «Верните в Нью-Йорк» на весь экран, – вызверился режиссер, тыча рукой в злополучные серьги: сердечки с выгравированной фразой, выполненные из желтого золота высшей пробы, стали модным символом знаменитого ювелирного дома.

– Давайте просто повторим дубль, а потом подмонтируем, – предложил Дэлгэр-багатур. – Насть, не реви, – он обнял княжну Велемиру и успокаивающе гладил по спине.

– Да что бы ты понимал, – вспыхнул режиссер. – Мы снимали в сложной технике, одним кадром!

– Ну, соединим из двух, ничего же страшного. Просто встанем, как стояли, и продолжим с последней сцены.

– А мне заново весь закадровый текст читать? – раздался из угла голос. – С самого начала? И про тоску по степи, и про наступление армии?

– А ты сам как думаешь? – голос режиссера источал ехидство. – Ты здесь в качестве метронома! Как, по-твоему, Марат узнает, сколько ему в небо задумчиво пялиться и сколько лошадь целовать? Хронометраж – наше все!

– Свет ушел, – коротко, но веско отрубил оператор.

– Свет ушел! – взорвался режиссер. – Марат, ты придурок! – обратил он весь свой гнев на сотника Дэлгэра.

– Да почему я-то? – возмутился актер.

– Потому что ты ей эти сережки подарил!

Режиссер схватил со столика бумажный стаканчик от выпитого кофе и зашвырнул им в актера. Легкий стаканчик упал, не долетев до цели. Ища выход эмоциям, режиссер поискал взглядом новый предмет для метания. Не найдя ничего подходящего, он сорвал с ноги кроссовок, запулил им в актера и, на одной ноге допрыгав до режиссерского стула, рухнул на сиденье.

– Михаил Маркович, кафтан актеру испачкаете, – робко пискнула ассистентка по костюмам.

Сотник вернул хозяину достигшую цели обувь, демонстративно смахнул несуществующие пылинки с длинной монгольской безрукавки и внес новое предложение:

– Можем завтра переснять всю сцену.

– Ты что не видишь? Натура ушла! – загремел режиссер, зашнуровывая кроссовок. – Как будто каждый день случаются такие мистические багровые закаты! Вы меня до инфаркта доведете, олухи!

Он поднялся со стула, открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал и лишь махнул рукой:

– Смена окончена! Камаеву и Верещагиной – штрафы!

Не прощаясь, режиссер развернулся и, кипя от возмущения, покинул съемочную площадку.

На секунду площадку окутала тишина, а потом ее заполнил гул привычной деятельности: осветители отключали электропитание, уносили операторскую технику, реквизиторы убирали инвентарь и декорации, тушили костры. Актеры ушли в свои вагончики, но для остальной команды к смене привычно прибавлялось два часа. И практически никогда за это время не доплачивали.

6

Руслан Антонов с силой сжал в руке карандаш и разломил его на две неравные части. Острый край впился в подушечку большого пальца и Антонов, дернув кистью, отшвырнул бесполезные обломки на стол, в компанию к четырем таким же. Это был уже третий карандаш, сломанный им за десять минут. Специалист отдела судебно-медицинской экспертизы трупов вымещал гнев на канцтоварах, так как не имел иной возможности дать выход раздражению, копившемуся весь день. Да что там раздражению, судмедэксперт буквально кипел от негодования, ведь отдел, в лице начальника, Аркадия Журова, тормозил обследование невероятных болотных мумий. И делал это, по мнению Антонова, намеренно. Интересно, как бы на этот саботаж отреагировали в областном Бюро? А что если сомнительную директиву «ничего не делать» спустили с самого верха?

Судмедэксперт вынул из стакана новый карандаш, покрутил его в руках и отложил от греха подальше.

Желание добраться до болотных тел становилось нестерпимым. Возможность изучить невообразимо редкую находку… Да-да, в отношении трупов Антонов не мыслил этическими категориями, профессиональная деформация вносила свои коррективы: тела, попадавшие ему на стол, он классифицировал или как «интересный случай» или как «ничего особенного». Нынешнее поступление было таким специфическим, вопиюще нестандартным, что иначе как находкой века его было назвать нельзя. Такая удача, исследовать мумию, случалась раз в жизни, а могла и не случиться в жизни судмедэксперта никогда. Даже столичного, не говоря уже о провинциальном, таком как он.

Антонов поправил дужки очков, съехавших на кончик носа.

Шесть лет учебы по передовой специальности «медицинская биохимия», годы подготовки в ординатуре, багаж знаний в области лабораторной диагностики, молекулярной биологии, генетики, хирургии и патохимии, мечты о производстве блистательных судебных экспертиз – все это в суровой реальности погребла рутина. Люди умирали по самым банальным причинам: механические убийства, отравления, старость. Тьфу.

Руслан Антонов томился от профессиональной нереализованности. Установление сроков и механизмов наступления смерти и реконструкция сопровождающих ее обстоятельств – Антонов пошевелил губами, цитируя про себя учебник, – сама суть судебной медицины, ее предмет, каждый раз все заканчивалось заключением, каким ножом пырнули очередного бедолагу «при совместном распитии». Гора беспрестанно порождала мышей.

Дело болотных мумий как минимум обещало быть нескучным. А в перспективе и сенсационным. На пути перспектив встал Аркадий Журов.

– Мы не можем работать с останками, пока не будет полностью определен их правовой статус, – сообщил он со всей возможной доброжелательностью.

Журов, совсем недавно бывший коллегой Антонова, получил повышение и стал начальником отдела, но сохранил со своими новыми подчиненными теплые, граничащие с дружескими отношения. Он не любил конфликты и старался пресечь их возможное появление на стадии зародыша.

Антонов почувствовал себя так, будто на него вылили ушат холодной воды.

– Что значит, мы не можем работать? – от возмущения он задал вопрос чуть громче, чем того требовали нормы рабочего этикета. – Это же возможная мировая сенсация, вот мы, вот тела, запрос из полиции имеется.

– Запрос пока не поступал, – Журов потер руки и пояснил: – Возникла правовая коллизия, кто именно должен запрашивать экспертизу.

– Как, кто? Разумеется, МВД.

– Это если бы преступление расследовала местная полиция, – развел руками начальник, – а здесь на открытие дела претендует Следственный комитет. Они проводят доследственную проверку по факту массового захоронения и не сегодня-завтра возбудят уголовное дело. Если уже не.

– А наши что?

– Наши считают, что захоронение древнее и обследование тел чистая формальность.

– Какая же это формальность?! – от переизбытка чувств Антонов даже поперхнулся. – До сих пор болотные мумии в нашем районе не то что бы часто всплывали, более того – не всплывали примерно никогда!