– Он был не просто моим работодателем, инспектор. Сэр Джеймс был мне другом. Впервые мы встретились много лет назад, в Университетском колледже Лондона. Родители отправили меня за границу продолжать учебу. Хэрриот был в этом колледже попечителем. В тот год он прочел лекцию о Дизраэли и подробно проанализировал положение дел в Индии. На тот момент он уже провел в этой стране большую часть десятилетия. Он был одним из немногих англичан, которые верили в автономию Индии и имели достаточно смелости сообщить об этом широкой публике. Это была одна из причин, по которой мы попросили его остаться после Раздела, – он снова вздохнул. – Я повидал немало смертей на войне. Не сказать, что я к ним привык, но какой-никакой иммунитет выработал. Так что я скорблю по Джеймсу как умею.

Последнее, что сделала Персис этой ночью, – доставила тело в морг.

Дождавшись приезда скорой помощи, она проследила, как труп Хэрриота подняли на носилки и накрыли белой простыней. Затем санитары спустились по лестнице и скрылись в ночи – словно пигмеи, несущие хоронить умершего вождя.

Домой она отправилась, когда оставался всего час до рассвета. В голове ее вертелась одна-единственная мысль: почему из всех полицейских участков Лал решил позвонить именно в Малабар-хаус? В конце концов, пускай даже власть имущие никогда этого не признают вслух, их подразделение составляли сплошь неудачники, которых сочли непригодными для более достойного назначения и только поэтому собрали вместе.

Эта мысль продолжила преследовать Персис даже во сне.

3

3 января 1950 года

Не прошло и трех часов, как Персис проснулась и увидела, что рядом лежит Акбар и беззаботно глядит на нее ослепительными зелеными глазами, которые в свое время и покорили ее сердце. Он потянулся мордочкой к ее лицу, явно желая приласкаться, и Персис, поморщившись, подняла руку, чтобы его отогнать.

– Ну уж нет.

Обиженный кот смерил хозяйку холодным взглядом, затем отвернулся и улегся на мягком пуховом матрасе поудобнее.

Персис села, потянулась и, оставив серого обжору дуться, отправилась в ванную.

Угольный нагреватель снова не работал, и от бодрящего холодного душа руки Персис сразу покрылись гусиной кожей. Она быстро натянула униформу цвета хаки, собрала волосы в привычный пучок, сунула под мышку фуражку, проверила состояние револьвера, вернула его на место в кобуру и отправилась в гостиную.

Тетя Нусси вовсю суетилась на кухне.

– Присаживайся, милая, – пропела она. – Все почти готово.

Отец Персис, Сэм Вадиа, даже не потрудился оторваться от шахмат. Он был поглощен игрой со своим постоянным спарринг-партнером, доктором Азизом Шаукатом, известным в своих кругах специалистом по почечным заболеваниям.

Когда вошла Персис, доктор как раз говорил ее отцу:

– Не налегай так на виски. Побереги себя, иначе твоя печень однажды раздуется, как воздушный шар.

– И замечательно, – отозвался Сэм, подхватывая ладью и воинственно передвигая ее по полю. – Значит, там появится больше места для виски.

– Зря стараетесь, дядя Азиз, – сказала Персис, наклоняясь и нежно целуя отца в щеку. – С Новым годом.

– Сколько можно просить не называть меня дядей? Я, между прочим, фланер и бонвиван в самом расцвете сил!

Тетя Нусси поставила на стол дымящиеся тарелки с пряным рыбным кеджери. У Персис сразу потекли слюнки. Она и не помнила, когда ела в последний раз.

– Не стоило так утруждаться, тетя Нусси.

– Что может быть лучшим началом нового года, чем домашний завтрак для единственной племянницы?

– Домашний завтрак у нас каждое утро, – пробурчал Сэм. – Потому что его готовит Кришна. Дома.

Сколько Персис себя помнила, между ее отцом и младшей сестрой ее матери всегда царила молчаливая вражда. И только после смерти матери она узнала подробности.

Тетя Нусси и ее сестра, мать Персис, происходили из парсов и были единственными дочерьми судоходного магната Зубина Пунаваллы, который просто души не чаял в своих девочках. Сэм Вадиа тоже был парсом, но из куда менее зажиточной семьи. Его отец держал книжный магазин и, хотя зарабатывал вполне прилично, не имел никаких особенных богатств или связей. Сам Сэм изучал юриспруденцию, но борьба за независимость уничтожила его карьеру в зародыше. Вместе с тысячами других молодых людей он погрузился с головой в сражения, вдохновленный как примерами Неру и Ганди, так и собственным чувством разочарования.

Персис часто поражалась тому, как быстро британцы сверзились с пьедестала. Веками высшие слои индийского общества пытались сблизиться со своими надзирателями, в надежде таким образом сохранить хотя бы подобие возможности самим распоряжаться своей жизнью. Веками они закрывали глаза на несправедливость, на издевательства и на жестокость по отношению к людям из основания пирамиды. Но стоило перейти от молчаливого протеста к активным революционным действиям – и обретение свободы стало вопросом времени. Сэм Вадиа был всего лишь одним из миллионов образованных индийцев, у которых спала с глаз пелена. Когда-то он восхищался британцами и считал их воплощением всего, к чему нужно стремиться, и только позже осознал, что это чувство происходило из отвращения к самому себе, которое, в свою очередь, породили триста лет колониального правления.

– Дай-ка взглянуть на тебя, – сказала Нусси и, протянув руки, взяла в ладони лицо племянницы, чего Персис терпеть не могла еще с детства. – Красавица, совсем как мама, – вздохнула тетя.

Она была не так уж далека от истины. Персис видела фотографии матери и знала, что унаследовала ее трагическую красоту, в свое время покорившую сердце Сэма: черные, как смоль, волосы, темно-карие глаза, пухлые губы и орлиный нос. Жить с такой хрупкой внешностью было непросто, что особенно явственно проявилось в полицейском колледже. Полжизни, не меньше, Персис потратила на то, чтобы отбиваться от непрошеных ухажеров. Романтические чувства вовсе не были ей чужды – просто не стояли для нее во главе угла. Отец растил ее не для того, чтобы она выскочила за первого встречного красавца с широким подбородком. Напротив, он поощрял в ней целеустремленность и свободу духа и мысли, и за одно это Персис была готова горячо любить его до самой смерти.

Которая, если отец в дальнейшем будет так же невоздержан в употреблении спиртного, не заставит себя долго ждать.

Персис взяла его стакан, подошла к раковине и вылила все туда.

– Ты что, с ума сошла?! – взревел отец. – Ты хоть представляешь, сколько это стоило?!

– Папа, ты серьезно? Виски на завтрак?

Принятый в прошлом году сухой закон ее отца не останавливал: любой человек запросто мог достать медицинскую справку, разрешающую покупку спиртного по состоянию здоровья. О чем говорить, если даже легальные бары и клубы, чтобы удержаться на плаву, были вынуждены прибегать к услугам бутлегеров.

– Бедняжка просто о тебе заботится, – вставил Азиз.

Сэм бросил на друга неприязненный взгляд.

– Скажи, во сколько ты сегодня встал?

– Я? Как обычно, ни свет ни заря.

– Да что ты? А может, это похмелье пробудилось прежде тебя?

– Можно подумать, это я сейчас похож на депрессивного немецкого клоуна!

Пока они свирепо ели друг друга глазами, тетя Нусси спросила Персис, как прошел вчерашний вечер.

– Ты такой замечательный праздник пропустила. Я хочу сказать: кто же работает в канун Нового года, милая?

– Любой, у кого есть хоть капля чувства долга, – пробурчал Сэм.

– Какой прок от этого старой деве?

Мамина младшая сестра была еще одной причиной, по которой Персис согласилась на ночное дежурство в канун Нового года. Только так она могла избежать званого вечера в доме тети, которая бы обязательно в очередной раз попыталась каким-нибудь хитрым способом свести Персис со своим пустоголовым сынком. Проблема была даже не в том, что Дарий Хамбатта приходился Персис двоюродным братом. Парсы долгое время вполне приветствовали браки между кузенами, чем, по ее мнению, в конце концов и поставили себя на грань вырождения. Гораздо больше ее отталкивал сам вид пускающего слюни Дария в начищенных ботинках и плохо сидящем костюме-тройке; вдобавок так он походил на какое-то животное, собирающееся через маленькое отверстие отложить большое яйцо. Уже одного этого было достаточно, чтобы их брак не состоялся.

Иногда Персис задумывалась, не пошла ли она в полицию просто из-за желания что-то доказать окружающим. Предполагалось, что после окончания школы она полностью посвятит себя замужеству и продолжению рода. Но однажды ночью в ней зародились и завихрились, как дым, собственные желания.

Персис выбрала службу в полиции, потому что это соответствовало ее собственному представлению о морали и нравственности, ее желанию уравнять чаши весов в стране, где богатым и влиятельным людям могло сойти с рук даже убийство. В каком-то смысле она также пыталась сравняться с матерью. Саназ Вадиа все признавали женщиной с твердыми принципами. И, хотя Персис едва ее знала, она постоянно ощущала рядом ее присутствие.

За завтраком Персис принялась делиться планами насчет предстоящего расследования. Она рассудила, что скрывать его нет смысла: все равно новость об убийстве скоро попадет в газеты, и тогда поднимется такой шум и гам, что сможет и мертвых разбудить. И все только потому, что сэр Джеймс – англичанин. Будь на его месте целый миллион индийцев, их убийства все равно никто бы не заметил.

Чем не ирония судьбы?

Де-юре британцы, может, и покинули Индию в начале нового десятилетия, но де-факто многие из них остались в стране. Если точнее, больше шестидесяти тысяч человек (судя по последним подсчетам). Одни просто доживали свой век на обломках империи, другим нужно было либо вести бизнес, либо сворачивать его, третьим – таким, как Арчи Блэкфинч, – было велено помочь Индии подняться с колен. Ведь одно дело – встать во главе такой большой и неповоротливой страны, как новая республика, и совсем другое – по-настоящему заняться монументальной задачей ее управления.

Сэм помрачнел, отложил вилку и отодвинул от себя блюдо.

– Англичанин, – произнес он сухо и скривился, так что его седеющие усы тоже сморщились. Свет, лившийся в окно, отражался от его лысины. – Ты собираешься опорочить имя своей матери, расследуя убийство британца?

– Маму убил не британец, – возразила Персис. – Ей не нужно было ходить на тот митинг.

Как только эти слова сорвались с ее губ, она пожалела, что не может взять их обратно.

Сэм напрягся, по его телу пробежала легкая дрожь. Не говоря ни слова, он развернулся и удалился в направлении своей комнаты. В резко наступившей тишине было отчетливо слышно, как скрипит правое колесо его инвалидного кресла.

– Тебе не следовало так говорить, Персис, – подала голос тетя Нусси, как только дверь за Сэмом закрылась.

Персис воздержалась от замечания, что тетя сама не раз говорила ровно то же самое. И что на нее нашло, что она так расстроила отца? Возможно, причина была в том, что она полночи провела, беспокоясь, как он воспримет ее участие в этом деле. Сэм многое мог простить англичанам, но только не гибель жены.

Входная дверь открылась, и в комнату ворвался Кришна – водитель и слуга ее отца.

Этот пузатый шестидесятилетний уроженец юга Индии с темной, как оникс, кожей, служил семейству Вадиа большую часть последних двадцати лет. Для самой Персис он был кем-то вроде няньки. Его жена и шестеро детей проживали в деревне в кераланской глуши, куда он каждый месяц исправно посылал деньги. Кришна был самым неумелым водителем из всех, кого знала Персис, но Сэм даже не думал от него избавляться. Слишком многое связывало этих двоих – солдата и генерала.

Кришна повернулся к Персис и прохрипел:

– Там внизу какой-то человек хочет вас видеть, мадам.

Персис спустилась по лестнице в магазин, войдя туда с черного хода.