* * *

Мария Бобу моментально понравилась. Казалось, что на мировую чепуховину она взирает, как кошка, скептично и неопределенно, и тут же, как кошка, с настроем: удиви же меня. Боб сказал бы, что она вымотана физически и эмоционально; ее волосы, заметил он, еще мокры после душа. Она спросила, что у Боба с ногой, он ответил: “Ваша входная дверь раздавила”, и она кивнула: “Понятно”. Она спросила, в силах ли он выдержать экскурсию по Центру, он ответил, что да, в силах, и она провела его по просторному помещению, обозначив его как Большую комнату. Посреди комнаты стоял длинный стол, вокруг которого разместилась дюжина или чуть больше пожилых женщин и мужчин. Некоторые оживленно болтали, другие сидели, склонив головы, за легкой работой над простенькими поделками, третьи дремали, уронив на грудь подбородки. Мужчины в инвалидном кресле видно нигде не было, зато Чирп сидела во главе стола, отдельно от остальных, дыша ртом, и все еще в пальто Боба, свисавшем у нее с плеч. Боб указал на это Марии, которая подошла к Чирп сзади, чтобы забрать одежду. На это ушло немало усилий, но все-таки Мария сумела вытащить пальто из-под Чирп и пересекла комнату, чтобы вернуть его Бобу. Он поблагодарил, но не стал надевать пальто сразу, пусть сначала развеется тепло тела Чирп.

Они с Марией возобновили свою прогулку.

– Итак, это Чирп. Она вольная птица. Убегает часто, как может. К счастью, недалеко и не быстро. В половине случаев мы и не догадываемся, что ее нет, а потом вдруг кто-то стоит у двери, вот вроде вас, и ее возвращает.

Боб спросил, как в Центре помещается столько народу, сколько он сейчас видел; Мария ответила, что постоянных обитателей здесь всего пятеро, а остальных больничный автобус утром привозит из дому, а вечером, после ужина, увозит. Большинство из них живут со своими взрослыми детьми или родственниками. У них нет страховки или сбережений, объяснила Мария, обслуживание по полной программе им не по карману.

– А Чирп – она живет постоянно?

– На данный момент – да. Правду сказать, ей нужно от нас больше, чем мы можем ей дать. Повезло, конечно, что этот дом нам предоставлен, но, когда речь о сложных случаях, он не очень-то приспособлен для наших нужд. Нам недостает персонала, финансирования и всего остального. Чирп требуются специализированный уход и безопасная среда. Идеальный пациент для нас, с нашей точки зрения и ввиду того, что мы в состоянии предложить, это кто-то вроде Брайти, вот она тут. Как дела, Брайти?

В следующий момент Боб уже пожимал руку, или, верней, ему пожимала руку женщина, эта самая Брайти. Пристально глядя на Боба, обратилась она все-таки к Марии.

– Кто это? Новое лицо? Свежая кровь? Что у него за история?

– Это Боб, Брайти, – сказала Мария. – Он так добр, что вернул нам Чирп, и я решила провести его по нашему дому.

– Ладно, это разумно, но где он живет?

– Я не знаю. Где вы живете, Боб?

– У меня домик на северо-востоке.

– Звучит шикарно, – сказала Брайти Марии.

– Да ну! – сказал Боб.

– Это он скромничает. Шикарно, я знаю. Жена, небось, очень довольна, что ей так повезло.

– У меня нет жены, – сказал Боб.

Теперь уж Брайти поглядела на Боба.

– Почему?

– Не знаю. Нет, и все. Но когда-то была.

– И что, одной хватило?

– Похоже, да.

– Так вы что, вдовец?

– Нет, разведен, – сказал Боб.

– И когда ж вам дарована была ваша свобода?

Боб посчитал в уме.

– Сорок пять лет назад.

Брайти присвистнула, но свист у нее не вышел, скорей пыхтенье.

– Брайти пять раз была замужем, – сообщила Мария.

– Что вы на это скажете? – поинтересовалась Брайти у Боба.

– Скажу, что для замужеств это немало, – ответил Боб.

– Мне по сердцу людные вечеринки, вот в чем финт, – сказала Брайти. – И потом, что ни говори, а свадьба все лучше, чем похороны. – Она отошла к разномастным банкеткам, стоявшим в ряд вдоль стены, села, откинув голову до упора, и закрыла глаза.

– Брайти! – сказала Мария Бобу.

Боб заметил, что Чирп не сидит больше за столом, а стоит, заняла пост рядом с входной дверью, глядя на нее так, будто и не глядит вовсе. Боб известил Марию об этой диспозиции Чирп, та вздохнула и повела его в дальний угол Большой комнаты, где женщина с хмурым лицом, сидевшая за раскладным карточным столиком, трудилась над пазлом в тысячу кусочков. На голове у нее была жесткая, грязноватая поросль с сединой, а на носу – очки для чтения поверх обычных очков.

– Это Джилл, – сказала Мария. – Джилл приходит к нам на день. Джилл, познакомьтесь с Бобом, он наш новый друг, а я через минутку вернусь.

Она пошла забрать Чирп от входной двери, а Джилл в упор посмотрела на Боба, который сказал:

– Привет.

Она не ответила. Тогда Боб поинтересовался, как у нее дела, и она подняла руки тем жестом, каким хирурги держат их после того, как отскребли перед операцией, каждый палец отдельно и друг от дружки на расстоянии.

– Я не чувствую больших пальцев, – сказала она.

– Как это? – спросил Боб.

Она потрясла головой.

– Проснулась посреди ночи с ощущением, что в комнате кто-то есть. “Эй! – сказала я, – эй!” А потом поняла про пальцы.

– Что вы перестали их чувствовать.

– Да, и тогда, и сейчас. – Она опустила руки на колени. – Как вы думаете, что это значит?

– Не знаю, – сказал Боб. – А кто был тот, в комнате?

– Да никто. Может, тот, кто был, это было присутствие того нового, что неладно со мной? – Она склонила голову набок, обдумывая свою странную фразу. – Не подумайте, что хочу вас обидеть, но что-то вы не похожи на доктора.

– А я и не доктор.

Джилл отпрянула.

– А зачем же тогда выспрашиваете меня про здоровье?

Боб, не зная, что на это ответить, решил перевести разговор на головоломку:

– Что это будет, когда вы закончите?

Джилл взяла крышку от коробки и выставила ее напоказ рядом со своим мрачным лицом.

– Узнаете, что это?

– Сбор урожая, похоже.

Она кивнула, как бы признавая, что отчасти он прав, и поучительным тоном сказала:

– Это про осеннее чувство.

– Как это?

– Разве вы не знаете?

– Не уверен, что знаю.

– Осеннее чувство, – сказала Джилл, – это осознание того, что предстоят долгие сумерки. – И посмотрела многозначительно. На левой линзе ее очков для чтения еще держалась наклейка с надписью: “$ 3.99”.

Она снова взялась за пазл, выкапывая подходящие детальки, онемелые большие пальцы оттопырены под странным углом, средний и указательный пожелтели от табака.

Боб попрощался и, отправившись на поиски Марии, помедлил перед доской объявлений, увешанной извещениями, картинками и информационными материалами. Одна листовка из многих приковала его внимание: призыв помочь Центру. Мария, подойдя, обнаружила, что Боб записывает в свой блокнотик на спирали телефон Американской ассоциации волонтеров.

– Зачем это вам? – спросила она.

– Не знаю. Наверное, меня зацепило.

– Вы уже волонтерствовали когда-нибудь?

– Нет.

Она жестом попросила Боба выйти с ней на крыльцо. Как только входная дверь с лязгом за ними захлопнулась, она сказала:

– Если я могу говорить с вами откровенно, то посоветую дважды подумать, прежде чем идти в волонтеры. Я говорю это и ради вас, и ради себя. Потому что волонтерская программа – не что иное как обуза для Центра. Я даже попросила Ассоциацию убрать нас из списка, потому что от каждого, кого нам присылали, было больше проблем, чем пользы. Каждый являлся, прямо-таки лучась сознанием своей добродетели, но ни один не продержался и месяца, потому что изнанка здешней ситуации жестче, чем со стороны можно себе это представить. Например, вас никогда не поблагодарят, но будут критиковать, приглядываться с пристрастием и оскорблять словесно. Мужчины и женщины здесь крайне чувствительны к своему статусу; один намек на благотворительность – и они вспыхнут, как порох, и, по чести, я не скажу, что ставлю им это в вину.

– Ну и ладно, – сказал Боб.

– Я ни в коей мере в вас лично не сомневаюсь, – продолжала Мария, – вы, похоже, человек очень хороший. – Она помолчала, и на лице ее отразилось решение подобраться к теме с другой стороны. – Вы ведь пенсионер, не так ли?

– Да.

– Какую должность вы занимали?

– Я работал библиотекарем.

– Долго?

– С двадцати двух до шестидесяти семи лет.

– Иногда, – сказала Мария, – пенсионеры приходят помочь нам в надежде, что мы заполним пустоту, образовавшуюся в их жизни, развеем хандру.

– Нет у меня хандры, – сказал Боб. – И не думаю, что обижусь, если меня не поблагодарят. – Облачный покров поредел, и небо окрасилось в легкие розовые, пурпурные и оранжевые тона. Боб отмечал про себя эти цвета, когда у него возникла идея. – Я мог бы читать им.

– Читать кому?

Он указал на Центр.

– Читать им что?

– Рассказы.

– Какие рассказы?

– Увлекательные.

Мария покивала сначала, а потом затрясла головой.

– Да, но нет, – сказала она. – Ну какие из них читатели, Боб!

– Но когда читаешь не ты сам, а тебе кто-то, это ведь совсем другое дело, – возразил он. – Послушать историю всякий любит.

– Да, но наши? – спросила она.

Они спускались по высокой бетонной лестнице, расположенной сбоку от зигзагообразной дорожки. Мария еще раз усомнилась в том, что идея с чтением хороша; Боб отважно настаивал на своем, и она сдалась, сказала, что ж, ладно, давайте попробуем. Когда добрались до тротуара, она протянула ему свою визитную карточку и сказала:

– Просто сообщите в Ассоциацию волонтеров телефон моего офиса, и мы вас зачислим.

Боб поблагодарил ее, пожал ей руку и ушел.

Пройдя с полквартала, он обернулся и увидел, что Мария наблюдает за ним. “Как вам Джилл?” – спросила она, и Боб сделал этакий половинчатый жест. Тут Мария улыбнулась, развернулась и поскакала вверх по ступенькам, чем весьма удивила Боба; до того он как-то не видел в ней скакунью вверх по ступенькам.

* * *

На следующий день утром Боб позвонил в Американскую ассоциацию волонтеров, а позже на неделе получил по почте пакет цветных брошюр с фотографиями довольных на вид пожилых людей – довольных на вид людей в инвалидных колясках. Еще там было сопроводительное письмо, в котором решение Боба протянуть руку помощи оценили хвалебно, прям погладили по головке, но, однако же, известили, что существует загвоздка, которая заключается в том, что следует пройти проверку, вроде как ветеринарный контроль, прежде чем ААВ официально примет его в свои ряды.

Субботним утром он поехал в заведение на Бродвее, которое специализировалось на таких делах, как фотографии на паспорт, нотариальные заверения и отпечатки пальцев, – как раз последнее от него и требовалось. Отпечатки его были отправлены в какое-то, как он себе представлял, подземное обиталище роботов, в бункер с базой данных, где под непробиваемым стеклом хранится черный список, по которому жизненную историю Боба проверят на предмет проявлений экстремальной жестокости и отклонений от норм морали. Боб не думал, что возникнут проблемы, и они не возникли, но все-таки он усомнился в себе, вспомнив опыт прохождения через барьер-детектор на выходе из аптеки, когда в голове поневоле всплывал вопрос, не сработает ли охранная сигнализация, даже если ты ничего не стащил.

Вообще говоря, Боб по жизни не был ни особенно плох, ни особо хорош. Как многие, как большинство, он держался осевой линии и, не сворачивая с пути, чтобы наказать недостойных, достойным тоже не слишком рвался помочь. Так что же случилось? Почему именно сейчас? Он и сам толком не понимал. В ночь перед его первым официальным походом в Центр в качестве волонтера ему приснилось, что вот он входит туда, и его так же говорливо, поддразнивая, встречают, как того субъекта в здоровенном берете. Видение коллективного приятия отрадно пьянило, но, когда Боб на следующее утро вошел в Центр, особенного внимания это не привлекло.

– Привет, – сказал он, но никто даже не взглянул на него, и он понял, что придется самому прокладывать себе путь к заметности, чтобы заслужить право быть увиденным этими людьми, и это, на его взгляд, было и справедливо, и правильно.