Луч фонарика в ее руке прошелся по этажеркам и задержался на полке с коллекцией маленьких уродливых черепов размером не больше клементина. Птицы. Десятки птиц. За ними стояли пластиковые баночки с пауками. Этажерка была слишком далеко, рассмотреть не удавалось, поэтому Людивина протиснулась между креслами с распоротой кожаной обивкой, обогнула колченогий мольберт, проскользнула мимо журнального столика, который оседлала пыльная лампа под выцветшим абажуром. Теперь можно было идти вдоль стены с книжными полками, заваленными всяким хламом, и внимательно его разглядывать.

Все это время судмедэксперт продолжал осмотр трупа в присутствии Сеньона. Сейчас они переговаривались вполголоса, и доктор Леманн наконец обрел надлежащую серьезность.

Людивина наклонилась к полке с флаконами, заткнутыми пробками, и сразу отпрянула. Внутри были глаза. Желтые и зеленые, с вертикальными зрачками. Глазные яблоки животных. Рядом стояли банки с вырванными когтями. Дальше – птичьи лапки. Черные перья. Засушенная ящерица. Клок белой шерсти. И пузырьки с разноцветным порошком – красным, шафрановым, бежевым, коричневым… Людивина находилась в логове безумца. Она продолжила исследование, пытаясь отыскать что-то более конкретное. Например, документ, который позволит установить личность, записную книжку, мобильник, письма, что угодно, лишь бы это навело их на след. Но, кроме нагромождения хлама и тошнотворных ингредиентов, ничего не попадалось.

В соседнюю комнату уже подоспели пожарные, и Гильем наблюдал, как они раздумывают, с чего начать очистку помещения от гниющей горы. В конце концов они принялись кое-как вытаскивать тушки и по одной закидывать в большие мешки для строительного мусора. Зловоние стояло страшное, невыносимое, не помогали даже белые респираторы.

Гильем оказывал им исключительно словесную поддержку.

– О, тут даже кролики есть, – скорбно комментировал он. – Почти все без головы! Головы свалены в кучу отдельно! У них нет глаз!

Хочешь, покажу, где глаза? – мысленно предложила ему Людивина, застряв между шкафом и огромным холстом в раме, который был разрезан тремя взмахами ножа. На картине парусный корабль боролся за жизнь в разбушевавшемся море. Прямо как я, иронично подумала девушка и разозлилась на себя за пессимизм.

Еще минут двадцать она обшаривала полки и наконец сдалась. Ничего полезного здесь не было. В другом конце комнаты Сеньон, доктор Леманн и двое жандармов в форме принялись укладывать труп в мешок. Осмотр in situ^[14] был почти завершен.

Людивина извивалась, изгибалась, изворачивалась и выкручивалась, чтобы добраться до конца лабиринта из мебели и вещей, и оказалась в тупике. Но от мысли, что придется возвращаться тем же манером и проходить мимо желто-зеленых глаз, ей стало тошно. Она опустилась на колени, морщась от боли в плече, и принялась высматривать проход под столиками, накрытыми засаленными скатертями. Надо бы в медпункт заглянуть – рука слишком сильно болит… Но она себя знала: конечно же, никуда не пойдет.

В тот угол комнаты, где она сидела, свет почти не попадал – прожекторы были направлены на исповедальню. Людивина зажала фонарик зубами и полезла вперед, постанывая. Протиснулась между банкеткой и свалкой пустых ящиков из-под шампанского, затем на четвереньках поползла под столами и сервантами, глотая пыль. Когда стало совсем невмоготу, села на пол, высморкалась и позволила себе отдышаться. На мгновение в этом лесу из ножек столов, под сенью листвы из грязных скатертей, она почувствовала себя маленькой девочкой. Если меня тут сейчас увидят, будут до конца месяца стебаться! Она была рядом с участком стены, тоже покрытым безумными письменами. Красными. Чернила еще не остыли, когда автор их наносил. Это было омерзительно. Человек, сделавший это, вызывал отвращение.

В круг света от фонарика попали французские слова. Оказывается, не весь текст был на латыни. Людивина подползла ближе и приподнялась на локте, чтобы прочитать:

…Он существует! Он реален. Есть путь к обретению Его милости, есть способ причаститься Его всевластия. Зримые врата… Его пытались превратить в бесплотный образ, в миф, в легенду, чтобы пугать лишь детей и простодушных, но каждый день перед рассветом и когда сгущаются сумерки, Он ступает на землю, являет Себя среди нас, лелеет грозные замыслы и привечает избранных, дабы сделать нас пророками, провозвестниками Его пришествия. Славься, Сатана! Да настанет царствие Твое! Да осветит сияние Твоих раскаленных углей наш мир и бросит на нас отблески Твоего…

Людивина вздохнула. И вот этой чушью исписаны все стены в квартире. Чудила не терял времени, только разум.

Она продолжила свой путь по-пластунски, как на поле боя, проползла мимо трухлявого сундука по дырявому паласу и увидела проход к исповедальне и ноги коллег, стоявших вокруг черного чехла, из которого торчала рука, сведенная судорогой. Ну наконец-то. А то я тут как Алиса в Зазеркалье. Словно попала в другой, мрачный мир без ориентиров…

Она выбралась из-под стола, задев скатерть, с которой на нее тут же осыпались клубы пыли. Отряхиваясь, случайно заметила, что один из ковриков, устилавших главный проход, лежит криво. Остальные выстроились ровной цепочкой, словно обозначая дорогу от входа в комнату до исповедальни, а этот выбивался из ряда. Людивина опустилась на колени и посветила на него фонариком. Вдоль края коврика серый слой грязи, покрывавший весь линолеум, был светлее. Когда старую картину снимают со стены, где она провисела много лет, под ней остается такой же бледный прямоугольник. Этот коврик сдвинули на несколько сантиметров…

Она подползла ближе и внимательно осмотрела участок пола в поисках крови или отпечатка подошвы – без особых надежд, конечно, потому что с момента обнаружения трупа здесь уже потопталась толпа народа.

Сдвинули или… неаккуратно положили на место.

Людивина откинула коврик размером с пляжное полотенце. Старый линолеум под ним был разрезан, а в половой доске проделана дыра. Не слишком надежный тайник, если потрудиться приподнять покрытие. Людивина сдвинула доску кончиками пальцев.

Свет проник в небольшое углубление, и она вытащила прямоугольный предмет, завернутый в ткань.

Сеньон, заметивший коллегу, сразу подошел:

– Что это?

– Сокровище Чудилы? Судя по его наклонностям, надо ожидать худшего…

Сеньон протянул ей латексные перчатки, Людивина надела их и медленно развернула ткань. Там была книга формата ин-кварто в странном переплете из тонкого материала кремового цвета с янтарным отливом, переходящим в коричневатый.

– Названия нет, – констатировала Людивина, повертев книгу в руках.

– Что это за материал? – Сеньон забрал у напарницы фонарик, который она опять сунула в зубы, и осветил книгу. Стала отчетливо видна необычная текстура, похожая на пергамент, неровная, с рыжеватыми пятнышками.

И тогда они все поняли.

9

Истерически заверещала микроволновка, и Людивина, погруженная в размышления, очнулась. Достала миску с китайской лапшой, воткнула в нее вилку и села на диван, над которым висела картина Фаццино – Манхэттен в стиле трехмерного поп-арта переливался кристаллами Сваровски, отражавшими свет единственной галогеновой лампочки в другом конце гостиной. Людивина была вымотана до предела. Голова шла кругом: ночная погоня за наркоторговцами, потом этот невероятный день, который закончился ошеломительным открытием.

Она никак не могла прийти в себя. Книга в переплете из человеческой кожи…

Тогда Людивина открыла ее, чувствуя, как внутри все переворачивается, будто на этих страницах запечатлены самые жуткие тайны мироздания. Название оказалось написано от руки на первой странице готическими буквами. Всего одно слово: «Некрономикон».

А дальше теснились строчки агрессивного, с длинными палочками и острыми петлями почерка безумца. Он походил на тот, что покрывал стены от пола до потолка в квартире Чудилы, но выглядел более аккуратно. Автор выбрал для себя особый жанр. «Некрономикон» оказался дневником, прибежищем мыслей человека, который посвятил себя служению хозяину. Людивина лишь пролистала книгу, но успела это понять. Еще там были рисунки. Десятки набросков, иногда на всю страницу. Распоротые животы, отрубленные головы, изувеченные животные, женщины с отрезанными руками, мужчины с козлиными мордами вместо лиц. На одном из рисунков изображался принцип работы часов из сросшихся человеческих тел, жизнь которых тикала в ритме сердца, отмеряя время. Дневник был не закончен, автор исписал лишь треть книги. Людивина, Сеньон и Гильем пришли к логичному выводу, что это работа Чудилы. Уникальная, неповторимая. И он захочет вернуть ее себе. Ведь жертвой убийства был не он. Фотографию трупа показали Жозефу, болтуну из банды наркоторговцев, и тот это подтвердил. Покойник оказался местным жителем. «Придурком», как выразился Жозеф. «Говнороем, готовым на все, чтобы накопать бабла». В этот раз он, видимо, сунулся не в ту кучу и не в то время…

Сейчас «Некрономикон» находился в полной безопасности в отделе расследований и ждал, когда Людивина с коллегами прочтет его в поисках интересной информации о методах автора и зацепок, которые помогут его найти. Но девушка вернулась из Ла-Курнёв в таком состоянии, что пока не была способна прочитать ни строчки.

Приближалась полночь, и только сейчас ей впервые за день удалось нормально поесть, если, конечно, миска китайской лапши считается нормальной едой.

Чудила наверняка захочет получить свой дневник обратно. Если он чем и дорожит, так, несомненно, этой книженцией.

Поначалу она хотела поставить у барака скрытые камеры, чтобы засечь Чудилу, если тот вернется ночью. Но оставить оцепленный барак без присмотра внушительного отряда мобильной жандармерии было невозможно – толпа любопытных местных сразу ринется туда, как только увидит, что охраны нет. Так себе план.

Зачем ты пишешь такое? Что хочешь этим выразить?

А хочет ли? Людивина всегда старалась найти объяснение каждому поступку, каждой навязчивой идее, но в случае с Чудилой все походило на религиозный бред, вызванный тяжелым психическим расстройством. Чудила записывал свои сатанинские мысли в книге с переплетом из человеческой кожи – и этим все сказано. Бесполезно искать другие объяснения. Он настоящий псих.

Людивина расправилась с лапшой несколькими взмахами вилки и пошла в ванную. Раздевшись перед зеркалом, она обнаружила огромный кровоподтек, который расползся от плеча до локтя, как черная татуировка. Стало понятно, почему при малейшем движении рука немеет.

– Суки! – громко констатировала Людивина.

Утешало лишь то, что они с Сеньоном их здорово уделали.

Душ привел ее в чувство, словно горячая вода вместе с потом и грязью смыла нервное напряжение. Людивина надела атласные шорты, майку и залезла под одеяло в спальне. Она была без сил и в то же время понимала, что быстро заснуть не удастся, тело и мозг были перевозбуждены.

Вот сейчас бы пригодился хороший любовник…

Она рухнула на подушки, закинув руки за голову. Какой любовник? И так уже наделала глупостей. Перебор алкоголя, ночных загулов по барам, несколько незнакомцев… Дура. Постоянно пытается сбежать от себя самой.

Последние двадцать четыре часа были чересчур насыщенными, надо расслабиться… Она погасила свет и принялась ждать, когда сон накроет ее волной.

Через полчаса Людивина села в кровати и зашарила по тумбочке в поисках айпада. Иногда бесполезно себя обманывать: заснуть не получится.

Название книги в переплете из кожи сразу показалось ей знакомым. Где-то она его уже видела. Людивина набрала в поисковике «Некрономикон» и просмотрела результаты. Их было много. Даже слишком. Она уселась поудобнее и включила ночник.