Матушка объяснила, что оракулом называется место, где совершаются предсказания, а также само предсказание. Существуют святилища-оракулы и деревья-оракулы. Самый древний оракул в Греции – Додонский дуб. Его жрицы прислушиваются к шелесту листвы, в котором читают волю Зевса. У Зевса есть еще одно знаменитое святилище – в Олимпии. Там его жрецы отвечают на вопросы, предварительно изучив сожженные внутренности жертвенного животного. Аполлону принадлежит много святилищ-оракулов, но самый главный – в Дельфах. Аполлон убил змея Пифона, сына Земли, который обитал в расщелине на горе. На том месте, возле расщелины, из которой идет дурманящий пар, возвели святилище, куда мы и отправимся. Это первый греческий храм, первый дом, построенный для бога. Священные пчелы Аполлона принесли неведомо откуда восковой образец чертога, окруженного колоннами. По этому образцу выстроили деревянный храм, потом на его месте – каменный. В середине храма лежит большой белый камень – омфала, который отмечает центр земли, или «пуп земли». Вокруг храма выросли разные строения с сокровищами-приношениями, театр, стадион. Но ни стен, ни войска у священного города нет – все соседние государства заключили договор защищать Дельфы.

Наша повозка тряслась и подпрыгивала, с обеих сторон подступал дремучий лес. Как не похоже это все на окрестности Спарты – ту ласково обнимает зеленая долина. Крутые холмы, поросшие кустарником и тощими деревьями, не делали путешествие более приятным. Возле горы, на которой находится Дельфийское святилище, нам пришлось выйти из повозки и карабкаться по неровной тропе, круто уходившей вверх. По обеим сторонам росли высокие тонкие деревья. Своими стволами, словно иглами, они стремились проколоть небо, но тени не отбрасывали. Восхождение было трудным, путь то и дело преграждали валуны.

– Чем труднее дорога, тем радостнее результат! – сказал один из моих братьев, Кастор.

Он был на пять лет старше меня, темноволосый в мать, но, в отличие от нее, нрава открытого и легкого. Веселый и добрый, он был мне ближе другого брата и старшей сестры. Он и развлекал меня, и всегда был готов защитить как самую младшую в семье.

– Понимаешь, – пояснил он, – если бы награда давалась легко, мы бы ее не ценили.

– Какая еще награда?

Рядом с нами, тяжело дыша, шагал Полидевк: они с Кастором были близнецы, только Кастор яркий брюнет, а Полидевк столь же яркий блондин. Его всегда одолевали сомнения и опасения, которые отражались в глазах.

– Не вижу никакой награды, один только пыльный и тяжкий подъем на гору. И чего ради? Чтобы послушать прорицание о том, как нам быть. Все знают – если матушке совет не понравится, она его не расслышит. Да и к чему тащиться в такую даль? Разве не может она вызвать предсказателя к себе во дворец и провести ритуал гадания там?

– Слова оракула должен услышать отец, – ответил Кастор. – Он примет их к сведению, даже если матушке они придутся не по вкусу. В конце концов, решается судьба его трона.

– Трона его лишил собственный брат. Давай мы с тобой, брат, поклянемся никогда не враждовать.

– Мы будем править совместно. Что может нам помешать? – рассмеялся Кастор.

– Если отец не вернет себе трон, нам нечего будет наследовать, – ответил Полидевк.

– Хорошо, тогда мы посвятим жизнь Олимпийским играм, состязаниям по борьбе, завоюем все призы, какие есть на свете, и всех женщин, и несметные стада…

– Вы всегда будете добиваться своего, я уверена. Это дар богов. – Неожиданно подле нас оказалась старшая сестра, Клитемнестра. – Ты устала? – повернулась она ко мне.

Конечно, я устала, но не хотела признаться.

– Ни капельки, – сказала я и в подтверждение своих слов ускорила шаг.

Мы прибыли в Дельфы на закате дня. После длительного подъема вышли к роднику, возле которого путники освежались, омывали лицо и наполняли водой кожаные мехи. Из этого родника питался колодец, над ним тенистым шатром раскинулось дерево. На поверхности воды играли солнечные блики. Все тут дышало тишиной и покоем, я погрузила ладони в неожиданно холодную воду и почувствовала, как силы возвращаются ко мне.

К оракулу идти было поздно, и мы приготовились к ночлегу на площади среди построек священного города. Рядом с нами на открытом воздухе расположилось много людей. Звезды светили ярко и холодно. Я смотрела на них и думала – надо попросить братьев, чтобы рассказали историю про звезды. Но усталость взяла верх, и скоро все мы спали крепким сном под открытым небом.

Солнце коснулось моих ресниц, разбудив очень рано. Ему не пришлось переваливать через гору, как в Спарте. Едва взойдя, оно в тот же миг залило все кругом. Люди зашевелились, заерзали, начали сбрасывать одеяла и потягиваться, предвкушая встречу с оракулом.

Отец был сам не свой. Он приветствовал других паломников, разговаривал с ними, но словно не слышал их и отвечал невпопад.

– Нам следует поспешить, мы должны прийти к оракулу первыми. – Он оценивающим взглядом окинул окружающих. – У всех обычные вопросы, а у нас решается судьба трона.

Он поторапливал нас, чтобы собирались быстрее.

Оракул. Судьба. Предзнаменование. Прорицание. До сих пор я была свободна. Я была обычным ребенком – по крайней мере, мне так казалось. Отныне моей жизнью распоряжались они – оракулы и боги с их предначертаниями. Они сотворили меня.

Отец спешил. Он быстро шагал, наклонив голову, словно бодаясь с ветром. Вдруг дорогу нам преградил огромный камень, раздался резкий крик. На верхушке камня взгромоздилась старуха в черном балахоне с капюшоном, которая походила скорее на грифа или ворона, чем на человека.

– Ты! Ты! – скрипучим голосом прокаркала она.

Отец остановился. Мы тоже. Он подошел к ней и приподнялся на цыпочки, чтобы лучше слышать, а она свесилась с камня и что-то говорила ему. Он нахмурился, покачал головой. Он возражал ей – я поняла по его жестам. Затем он вернулся за мной и потянул меня за руку к старухе.

Я упиралась. Зачем он заставляет меня? Я вывернулась и хотела отбежать подальше.

– Девочка, девочка! – прокричала старуха своим отвратительным скрипучим голосом.

Тогда отец подхватил меня на руки, быстро подошел к старухе и, как я ни извивалась и ни пыталась вырваться, протянул меня ей. Она наклонилась, вцепилась мне в голову, и ее голос изменился. Она стала издавать странные, загадочные всхлипы. Ее пальцы, как когти, впились мне в голову, и я испугалась, что она оторвет ее.

– Девочка должна жить в Спарте, в Спарте. – Теперь старухин голос звучал как плеск воды в колодце у входа в Дельфы: глухо, словно из глубины. – Она посеет вражду между Азией и Европой, из-за нее начнется великая война, и множество греческих мужей погибнет!

– Пустите меня, пустите! – кричала я.

Но отец держал крепко. Старуха громко дышала, ужасный звук, исходивший из ее груди, напоминал полухрип-полурычание. Мать стояла поодаль недвижно, окаменев. Больше всего пугала меня беспомощность родителей перед этой старухой. Как будто она обладала загадочной силой, которая парализовала их.

– Троя, – бормотала она, – Троя…

Внезапно чары рассеялись. Старуха затихла, перестала хрипеть и отпустила мою голову. Кожа под волосами горела. Я обмякла на руках у отца.

Мы продолжили свой путь в гору, к знаменитой пифии, которая сидит в потаенном зале и вдыхает пары земли – так она разговаривает с Аполлоном и передает его слова людям^[1]. Отец вошел к ней. Не знаю, что она сказала ему. Я никак не могла оправиться от потрясения после встречи со старухой.

– Эта старуха – сивилла. Так называют женщин-пророчиц, которые пришли с Востока, – пояснила мне Клитемнестра. – Она бродит по свету и предсказывает будущее. Сивиллы древнее оракула и важнее его.

Уж Клитемнестра-то разбиралась в таких вещах. Во-первых, она на шесть лет старше меня, а во-вторых, много времени уделяла изучению гаданий и предсказаний оракулов.

– Все, что говорит сивилла, сбывается. Всегда. Оракул – другое дело. Тут бывает по-разному, иногда он только сбивает с толку. И на самом деле все происходит не так, как подумали люди.

– Почему сивилла схватила Елену? – спросил Полидевк.

– Сам знаешь почему.

Клитемнестра посмотрела ему в глаза.

– Но я, я-то не знаю! – встрепенулась я. – Пожалуйста, объясните мне!

– Не мне объяснять тебе, – ответила сестра. – Спроси матушку.

И она засмеялась странным смехом, напугав меня не меньше сивиллы.

У меня создалось впечатление, что мы крайне поспешно вернулись во дворец дедушки и бабушки. Отец с матерью часто уединялись, вели долгие разговоры со старыми царем и царицей, родителями матери, поэтому я была предоставлена себе и целыми днями бродила по пустым залам дворца. О, как мне там все не нравилось, и голова болела после железной хватки сивиллы. Прикасаясь к волосам, я чувствовала под ними корочки струпьев.

«Великая война… Много греческих мужей погибнет… Троя…» Я не понимала смысла этих слов, видела только, как напугали они отца и мать – и даже Клитемнестру, которая никогда не ведала страха, готова была вскочить в колесницу с необъезженными лошадьми, нарушить любые запреты и правила.

Я нашла зеркало и попыталась исследовать ранки на голове. Я крутила зеркало так и этак, но безуспешно. Клитемнестра, войдя, выхватила зеркало у меня из рук.

– Нет! Ни за что! – крикнула она.

В ее голосе был неподдельный ужас.

– Не могла бы ты осмотреть мне макушку? – попросила я. – Мне не видно, что там.

Клитемнестра раздвинула мои волосы одной рукой.

– У тебя тут царапины, но не очень глубокие.

Другой рукой она крепко сжимала зеркало, отведя его подальше от меня.

II

Так я узнала, что мне запрещено смотреться в зеркало. Простая с виду вещица: отполированная бронзовая поверхность дает мутное, неотчетливое отражение. Мне почти ничего не удалось разглядеть. Лицо, которое мельком глянуло на меня, мало соответствовало моим представлениям о собственном облике.

Можем ли мы мысленно представить собственное лицо? Думаю, нет. Мне кажется, мы воображаем себя невидимками, вовсе не имеющими лица, способными сливаться со всем, что нас окружает.

Матушка довольно часто разглядывала себя в зеркале. Теперь мне кажется, будто всякий раз, войдя к ней, я заставала ее за этим занятием: она сидит перед зеркалом и то приподнимет брови, то повернет голову, чтобы увидеть профиль, то облизнет губы. Иногда она улыбалась своему отражению, но чаще хмурилась и вздыхала. Завидев меня, она всегда клала зеркало полированной поверхностью вниз, а однажды и вовсе села на него – чтобы я не взяла.

Была ли мать хороша собой? Очаровательна? Соблазнительна? Красива? В языке существует много слов для обозначения приятного впечатления, которое внешность человека производит на наши чувства. Я должна сказать – да, мать обладала всеми перечисленными качествами. Лицо у нее было, как я уже упоминала, узкое и длинное, что странно: в нашем роду преобладали круглые или овальные лица. Тонкий нос идеальной формы, как лезвие, рассекал ее лицо. Раскосые глаза широко поставлены. Они-то прежде всего и притягивали внимание: большие глаза играли главную роль в ее лице, но никогда не смотрели прямо в ваши глаза. Ее внешность поражала еще одной особенностью: удивительной яркостью красок. Кожа ослепительной белизны, волосы черные как смоль, а румянец на щеках, казалось, пылал огнем. Шея была длинная, тонкая, очень изящная. Мне казалось, такой шеей нельзя не гордиться, но когда однажды служанка сказала матери, что у нее лебединая шея, та приказала ей выйти вон.

Мать звали Леда, – по-моему, очень красивое имя. Оно значит «женщина», и мать действительно отличалась удивительной женственностью. Выбрав такое имя, бабушка с дедушкой помогли, наверное, развиться этому качеству.

О своем имени – Елена – я затрудняюсь сказать что-либо определенное. Однажды я спросила мать – когда в очередной раз застала ее за изучением собственного отражения в зеркале, которое она тут же торопливо спрятала, – почему меня так назвали и что означает мое имя.