Фаусту бросило в жар, голова закружилась. Но питье и вправду стало в удовольствие. Оно больше не обжигало, а грело, наполняя тело томящим теплом. Императрица отняла от губ опустевшую чашу, и ее повело в сторону. Она упала бы, если бы Дая не поддержала ее.

– Дыши глубоко, – прошептала рабыня. – Сейчас пройдет.

Фауста закрыла глаза и некоторое время стояла не шевелясь, сосредоточившись на вдохах и выдохах. Ей полегчало. Музыка превратилась в какофонию. Цельная мелодия распалась на бессвязные, режущие слух звуки. Музыканты, уже опоенные особым вином, играли исступленно, забыв обо всем, подчиняясь рвавшейся изнутри грубой страсти. Поклонники Станаэля объедались, хватая шипящее мясо и снедь из кипящих котлов, не обращая внимания на ожоги. Вино текло ручьями по подбородкам и шеям. Все лихорадочно плясали то поодиночке, то собираясь в хороводы. Императрице вдруг стало весело. Ее потянуло присоединиться к общему безумию, но Дая не пускала.

– Ты должна беречь себя для Станаэля! – твердила рабыня.

– Приди, приди, владыка мира сего! – продолжал взывать жрец. – Мы ждем тебя, повелитель!

С каждым его призывом огонь разгорался еще жарче, а веселье становилось все более безудержным. Поклонники Станаэля стали жадно целоваться, срывать одежды, падать на землю в объятиях друг друга, сплетаясь в подобие змеиных клубков. Старик бросил в пламя щепоть порошка; на несколько мгновений огонь стеной взвился до небес.

– Взирайте, наш повелитель здесь! – воскликнул жрец, указывая на красный трон.

На нем восседала высокая темная фигура, укрытая черной козлиной шкурой, в рогатой маске Вакха. У Фаусты кровь застыла в жилах. Воцарилась тишина, слышалось только журчание воды и потрескивание дров в кострах. Все, кроме императрицы, упали ниц, уткнувшись лбом в землю. Темная фигура перстом указала на Фаусту.

– Приведите невесту! – прозвучал глухой утробный голос.

Дая поднялась, положила руки императрице на плечи и уверенным движением сняла с нее одеяние. Фауста стояла обнаженной. Жар от огня ласкал ей грудь, а по спине бежал холодный пот. Старик подошел и взял ее под локоть. Темная фигура поднялась с трона. Императрицу затрясло, она стала упираться, отказываясь идти.

– Ничего-ничего, так надо! – ласково прошептала Дая ей на ухо. – Не волнуйся, Станаэль испытывает тебя. Преодолей себя – и будешь вознаграждена.

Нетвердой поступью Фауста двинулась к красному трону. Темная фигура шагнула ей навстречу. Запахло серой и старой лежалой шкурой. Фаусте хотелось броситься бежать. Подавив в себе этот порыв, она опустилась на одно колено. Маска вместе с козлиным мехом пали наземь. Перед императрицей предстал прекрасный юноша, высокий, широкоплечий, с налитыми мускулами, загорелой кожей, ясными голубыми глазами. Он протянул ей руку.

– Поднимись, возлюбленная моя. – Без маски его голос звучал приятно.

Сын Диониса заключил Фаусту в объятия. Она утонула в его ласках. Волна веселья и безумия вновь накатила на берег реки.

VI

Тяжелая облезшая дверь отворилась с противным ржавым скрипом. Повеяло сыростью. Лициний нахмурился. Он продолжал сомневаться, стоит ли ему идти. Однако Оффела, командир дворцовой стражи, с факелом в руках так уверенно направился вниз, что август Востока невольно двинулся следом, а за ним еще двое стражников. Они спускались по крутой каменной лестнице с несколькими широкими пролетами. По мокрым стенам расползалась разноцветная плесень. Две крысы прошмыгнули у самых ног командира стражи, забились в щель в каменной стене и стали приглушенно пищать. Чем ниже они спускались, тем сильнее становился запах гнилой соломы и явственнее доносились голоса.

– Ты позоришь меня, отче, – с досадой произнес первый.

– Чем же? – хрипло спросил второй.

– Да тем, что не кричишь и не воешь, когда я над тобой работаю.

Лициний удивился: неужели он слышит, как пыточных дел мастер разговаривает с пленником? Он тронул командира стражи за плечо и велел ему идти медленно и как можно тише.

– Привели ко мне как-то вождя сарматов, надменного такого. Говорят, это великий воин, участвовал в десятках битв, порубил тысячи врагов, овладел сотней красавиц, ну-ка, попробуй его разговорить. Вождь зыркнул на меня и сказал: «Умру самой мучительной смертью, но не унижу себя», а затем в лицо мне плюнул… Поганец! А мы в походе, у меня и доброй половины тех инструментов, что сейчас есть, тогда не было. Но я вспомнил отцовы наставления. Этот варвар плакал и визжал как поросенок, громче любой взятой им в плен девки. Когда пришел Диоклетиан, он умолял о пощаде, валяясь в ногах. Август меня наградил… правда, не очень-то щедро, решил, что вождь сарматов слабый. Слишком уж быстро я справился, зря не растянул, – вздохнул пыточных дел мастер. – Он знаешь какой был? Огромный, молодой, зубы как у волка. А теперь я старика не могу сломить. Тебя сколько до меня еще Агрикола мучил? Видимо, я становлюсь совсем немощным.

– Не печалься, Тулий, – подбадривал его пленник. – У тебя еще много сил, но не туда ты их направляешь.

– Мне же перед предками стыдно, – не унимался пыточных дел мастер. – Однажды моему деду отдали одного бритта. Сказали, тому известна какая-то тайна и надо непременно ее выведать. Ох-х, долго же он бился, несколько дней и ночей без устали! Пустил в ход все свое искусство. Бритт рассказал, где его король прячет золото, о приготовленной на болотах засаде для легиона, даже о том, как в детстве украл у своего отца коня и выменял его на кувшин вина да горсть монет. С тех пор моего деда все боялись и уважали. Оказалось, над ним хотели подшутить. Бритт был немой, представляешь! За всю жизнь ни слова не сказал. А дед ему язык развязал. Видишь, какие у меня предки!

– Если ты ничего в своей жизни не изменишь, Тулий, твои предки встретят тебя с распростертыми объятиями и будете вы все вместе в одном котле гореть.

– Не верится, – покачал головой пыточных дел мастер. – Отец за всю жизнь меня ни разу не обнял, лишь бил и поучал. Отче, а тебя правда животные слушаются?

Лициний поднял руку, приказывая остановиться, и весь обратился в слух.

– Едва ли. Я их врачевал, поэтому они приходили…

– Но ты же приказал волку вернуть поросенка! Об этом все говорят.

Пленник тихо усмехнулся:

– Агрикола вел меня к Лицинию. К нам подошла вдова, плакала, что ее дети умрут с голоду. Зверь утащил их последнего поросенка. Чем я мог ей помочь? Постарался утешить, посоветовал помолиться и идти домой. Унывать нельзя, Тулий, никогда. Поросенок вырвался из волчьей пасти, поплутал и вернулся. Не меня вдове надо благодарить, а Бога.

– Утром она пыталась передать для тебя похлебку. Я отобрал ее у стражников. Вкусная… Я оставил тебе немного, принесу, когда луна взойдет.

– Тебя могут за это наказать.

Пыточных дел мастер рассмеялся во все горло:

– Меня? Отче, это я всех наказываю!

Лициний наклонился и посмотрел вниз. Там краснели угли жаровни. Пленник лежал на скамье с обнаженной израненной спиной. Пыточных дел мастер склонился над ним и, похоже, обрабатывал увечья.

– Ты добрый человек, Тулий. Руки у тебя заботливые. Не твое это призвание – мучить других. Задумайся!

– Отче, ты вроде мудрый, а порой такое скажешь! – Мастер сплюнул. – Я тебе сколько про своих предков рассказывал, а ты мне – про призвание… Да и какой я добрый? Любой тебе скажет, что я самый страшный и злой человек на свете.

Лициний не верил своим глазам. В пыточной камере, обители мрака, боли и отчаяния, царил уют. Тлели угли, излучая тепло, текла неторопливая беседа.

– И ты лучше всех ухаживаешь за ранеными, – произнес пленник. – Я бы с радостью поучился у тебя, познакомься мы иначе.

– Нужно уметь и подлатать, – не без гордости заметил Тулий. – Мы же не палачи. Те только отбирают жизни. Наша цель тоньше, сложнее, чем у них.

– И лечить тебе нравится больше, чем мучить. Я это сразу заметил.

Лициний понял, что ничего полезного не услышит. Он и его спутники продолжили спускаться. Их шаги стали отчетливо слышны. Голоса тут же стихли. Пленник сел, накинул лохмотья, Тулий наскоро связал ему руки.

– Ты зачем развел огонь? – спросил командир стражи, указывая на жаровню. – Пленника согреваешь?

Пыточных дел мастер, мужчина лет сорока, рослый, массивный, гладко выбритый, с глазами навыкат, упал перед Лицинием ниц и, не поднимая головы, произнес:

– Я надеялся, что ты придешь, о Божественный, и раскалил угли. Все готово к пытке.

Выпрямившись, он так взглянул на командира стражников, искривив тонкие губы, что у Оффелы мурашки пробежали по спине. Лициний взял стоявшую на краю скамьи круглую глиняную баночку, снял крышку. Внутри была мазь, пахнувшая травами.

– Это тоже для пыток?

– Рецепт моего деда, – не растерялся Тулий. – Достаточно слегка надрезать кожу и нанести мазь. Боль жгучая, долгая, даже такой могучий воин, как Оффела, ее не вытерпит. Позволь я покажу.

Он с удовольствием отметил, что командир стражи сделал полшага назад и положил руку на ножны.

– Говоришь о воинах, а сам со стариком совладать не можешь, – проворчал Лициний. – Встань, отец Власий, прояви уважение к власти земной, она же от Бога.

Пленник тяжело поднялся со скамьи. Он был невысок и крепко сложен, но со дня заключения так исхудал, что казалось, вот-вот кости прорвут его тонкую кожу. Старик стоял ссутулив плечи, понуро опустив голову и хрипло дышал. На мгновение Лициний обрадовался, подумал, пленник все-таки сломлен. Но Власий, сделав усилие, выпрямился и посмотрел на него таким твердым чистым взглядом, что август помрачнел.

– Расскажи мне правду, отче, и обещаю, я отпущу тебя, ты вернешься к своей пастве. Мой суд справедлив, наказание ждет только виновных, – произнес Лициний.

– Я уже никогда не поднимусь наверх по этой лестнице. Мне суждено умереть здесь.

– Тогда уйди из жизни спокойно, сытый, на мягкой теплой постели, продиктуй обращение к пастве, мои гонцы его доставят.

– Мне нечего тебе сказать, Василевс. Никакого заговора нет.

– Тогда почему священники открыто молятся за победу Константина, говорят своим прихожанам, что скоро он будет властвовать над всей Империей?

– Так поступает далеко не каждый священник, – поправил Власий.

– Но многие! Мне покарать каждый приход, в котором это происходит? – вскипел август. – Разве я мало сделал для Церкви? Я избавил вас от Максимина Дазы, купавшегося в крови христиан, вернул вам имущество, отнятое Валерием! А вы готовитесь ударить меня в спину? Разожжете восстание у меня в тылу? Или ваш план еще коварнее? Назови мне зачинщиков, и я, кроме них, никого не трону!

Ноги у старика стали подкашиваться, Лициний усадил его обратно на скамью.

– Они верят, что на земле настанет Царствие Божие, когда Константин победит, – произнес Власий, тяжело дыша. – Потому что у веры христианской не останется врагов.

– Вот! Ты это сам признал! – воскликнул август.

– Но они заблуждаются, – вздохнул пленник.

Лициний усмехнулся, однако слова Власия заинтересовали его.

– Почему же?

– Если Константин победит, ты станешь последним, кто испытывал нас силою. Мучил, но очищал через страдания и огонь. Гонители – наши проводники. Ты, Диоклетиан, Галерий, Даза вели нас к Господу прямой дорогой. Идти по ней трудно, но направление ясно. Тот, чья вера крепка, выдержит, – отвечал Власий. – Без вас мы останемся в окружении наших слабостей. Вместо прямых дорог будут запутанные извилистые тропы, на которых любой, даже самый стойкий, может потеряться. Кажется, что люди бывают либо сильными, либо слабыми. Но у каждого своя сила и свои слабости. На прочность испытывают разом, а соблазнами искушают всю жизнь. Я благодарен тебе, Василевс, ты позволил мне искупить грехи. Я отправлюсь к Господу с легким сердцем.

– Выходит, ты рад умереть от моей руки?

– Я благодарен Богу, что смог так прожить свою жизнь. Вера была моим спасительным плотом посреди бушующего океана. Ливень хлещет, молнии бьют, волны накатывают, а я держусь за свой плот и ни о чем не беспокоюсь. Доплыву или уйду вместе с ним на дно, но ни за что не отпущу.