– Я так рада, что вы здесь. – Отпускает меня, чтобы еще раз широко улыбнуться и снова обнять. – Я уже начала думать, что ваше письмо мне померещилось… Как прошло ваше путешествие? Наверняка ужасно. Пожалуй, проще добраться до Северного полюса… Джиллиан, можно мне как обычно?

Келли забирается на табурет рядом со мной и поворачивается лицом к залу.

– А, я пропустила ежемесячное общее нытье, – отмечает она. – Какая досада… Жаловаться – это для некоторых постоянная работа. – Она протягивает барменше банкноту в пять фунтов, в то время как Джиллиан ставит на барную стойку еще один большой бокал вина. – Спасибо. – Келли смотрит на меня и подмигивает. – Итак… Не хотели бы вы получить краткую информацию об этих замечательных и милых людях, раз уж собираетесь жить среди них в обозримом будущем?

– Конечно.

– Хорошо. – Келли опирается локтями о барную стойку, скрещивает ноги и указывает на четырех мужчин, сидящих за маленьким столиком. – Дрочер, дрочер, хороший парень, дрочер.

Когда я начинаю смеяться, она сжимает мое плечо.

– О, слава богу… Наконец-то кто-то понял мои шутки. Пожалуйста, скажите, что вам меньше тридцати лет! Это, наверное, очень грубый вопрос. Я имею в виду, что вы выглядите моложе тридцати, очевидно. Просто у здешних людей есть привычка уезжать, как только они заканчивают школу, и возвращаться только тогда, когда они уже готовы получать свою пенсию. Лично я за нашествие студентов-археологов.

Я снова смеюсь. Келли в точности такая, какой я ее себе представляла.

– Мне почти двадцать пять, – отвечаю я. – А вы не уезжали отсюда?

– Мама с папой переехали на Норт-Уист, когда мне было три года, так что до сих пор я здесь и не жила по-настоящему. Большинство людей сегодня приехали из Урбоста на собрание, а летом всегда прибывают туристы. Но постоянное население Блармора составляет около семнадцати человек. Всего семь человек моложе тридцати – и трое из них моложе десяти. Включая моего пятилетнего сына.

– У вас есть сын?

– Фрейзер. – Она снова улыбается. – Отчасти из-за него я и оказалась здесь. Я уехала с островов, когда мне было восемнадцать, и встретила его отца в Глазго. У нас произошел довольно неприятный разрыв чуть больше трех лет назад. – Тень, пробежавшая по ее лицу, настолько коротка, что я почти не замечаю ее. – Это очень длинная, очень печальная история, для пересказа которой потребуется не один бокал вина. Но я собираюсь вернуться. В Глазго, я имею в виду. Как только у меня будет достаточно денег, чтобы снять квартиру и начать обучение. Я хочу стать детской медсестрой… Боже мой, какое потрясающее ожерелье! Где вы его купили?

Я опускаю взгляд и понимаю, что вытащила из-под джемпера длинную серебряную цепочку и машинально потираю прохладный кварц кулона указательным и большим пальцем. Это нервное действие, от которого я так и не смогла избавиться. Вспоминаю мамину открытую улыбку, свет в ее глазах, который всегда пугал меня. И как сильно я тосковала по ним в ту минуту, когда они пропали; в тот день, когда она нашла меня в саду, чтобы сказать, что пришло время отвезти ее в больницу. Она запретила бы мне приезжать сюда. Этот свет в ее глазах тоже запретил бы мне появляться здесь. «Я знаю, что ты можешь видеть тьму. Я знаю, что ты можешь…»

– Вы в порядке?

«Нет. У меня только что умерла мама».

– Да. Извините. – Я поворачиваюсь в сторону зала. – Итак… замечательные и славные?

– Точно. – Она смотрит на пару, сидящую за соседним столиком. – Старик – Чарли Маклауд.

У него всклокоченные седые волосы, щетина на подбородке подернута серебром, а судя по цвету загрубевшей кожи на лице и руках, он всю жизнь провел на свежем воздухе.

– Он ведет себя так, словно ему лет сто пятьдесят. Имеет свое мнение обо всем и обо всех.

Женщина рядом с ним – маленькая и улыбчивая. Ее серебристые волосы заплетены в длинную тяжелую косу, переброшенную через плечо, а на руках выступают шишковатые костяшки, пораженные артритом.

– Это Айла Кэмпбелл. Живет за пределами деревни у Защищенной бухты – Шелтерид-бэй. Она классная чувиха, крепкая, как старые сапоги. В общем, я хочу стать такой, когда повзрослею. – Келли подталкивает меня. – Ее сын, Дэвид, живет в Глазго. Холостой и горячий, как черт. В прошлом году я струсила, но собираюсь сделать свой ход, когда он снова приедет на торфоразработки.

Она указывает на мужчину помоложе, играющего в бильярд в дальней части бара, светловолосого и коренастого.

– А это Донни Маккензи. Сын Джиллиан и Брюса. – Она фыркает. – Донни – это Джиллиан с Y-хромосомой. Не думаю, что в нем есть хоть капля от настоящего Маккензи. – Она опускает голову, когда Брюс поворачивается к нашему концу стойки. – Давняя островная шутка. Не все, конечно, находят ее смешной. Когда паб только перешел к моим родителям…

– Ваши родители владели этим заведением?

– Арендовали. Я имею в виду, что все в деревне всегда помогали здесь или в магазине – я по меньшей мере пару раз в неделю работаю за барной стойкой, – но всегда был кто-то главный, ну, знаете, по бумагам. И раньше это были мои родители. У отца однажды была безумная идея стать фермером, но, к счастью, это продолжалось недолго. – Она закатывает глаза. – Представляете? Мне пришлось бы покупать резиновые сапоги…

Она бросает взгляд вдоль барной стойки.

– Донни был еще ребенком, когда его родители взяли на себя управление этим пабом. Они владеют соседней фермой и участком. Вы видели, когда приехали: два коттеджа, огромный каменный амбар, хозяйственные постройки, гектары земли? Еще одна давняя шутка заключается в том, что Маккензи владеют «правильной» половиной деревни. Сейчас Донни управляет фермой полный рабочий день. – Она пожимает плечами. – Он из разряда «нормальных парней». По крайней мере, если считать тех, кто состоит в клубе «под тридцать». Разведен. Двое детей, которые проводят с ним половину времени. Знаете, если вы мечтаете стать женой фермера…

Келли говорит так быстро, что за ее речью трудно уследить, но я не возражаю. Пусть даже тяжесть в моем желудке не уменьшилась, тревога, которая затаилась у меня в груди еще в Лондоне, начала отпускать.

– Если после этой лекции мне придется сдавать какой-то экзамен, я не смогу вспомнить ни имен, ни чего-либо еще.

Келли вздергивает бровь.

– Слушайте, через пару дней вы будете знать, сколько раз в неделю каждый из них ходит в туалет.

Мой смех достаточно громок, чтобы привлечь внимание одного из рыбаков, сидящих по другую сторону бара. Высокий, широкоплечий, с иссиня-черными волосами и орлиным носом, он смотрит на меня странным долгим взглядом прищуренных глаз.

– Джимми Стратерс, – поясняет Келли. – С виду он настоящий злобный шотландец, но в целом нормальный чел. Пожалуй, слишком любит виски, но кто не любит?.. Вообще-то, я. Чертовски противный напиток. Джимми живет рядом с Айлой, занимается ловлей креветок в Шелтерид-бэй.

Стратерс продолжает смотреть на меня, и я поворачиваюсь на своем табурете лицом к залу.

– Последние, обещаю, – продолжает Келли. – Видите угрюмого парня в клетчатой рубашке у пианино?

Я прослеживаю ее взгляд. Высокий и темноволосый, он выглядит немного старше Джаза, может быть, около сорока лет, но выражение лица у него как у подростка: воинственное и озлобленное.

– Это Алек Макдональд. У него с моим отцом давние терки. Не спрашивайте меня, что к чему. Найдите в словаре словосочетание «раздражительный ублюдок», и вы получите точный портрет Алека. Женщина с пышными волосами рядом с ним – его жена, Фиона. Я полагаю, она, должно быть, одна из тех женщин, которые получают удовольствие от того, что несчастны, – не может быть другой причины, по которой она решила бы оставаться здесь с ним. – Келли говорит почти беззлобно, но щеки ее розовеют, и я вспоминаю тень, которая промелькнула на ее лице, когда она упомянула отца Фрейзера. – Их дочь, Шина, живет в квартире над поселковым магазином и почтовым отделением. Она тоже злая и несчастная. И… ой-ой-ой…

Она резко поворачивается к бару, когда мужчина лет шестидесяти, лысеющий и одетый в серый твидовый костюм, который по меньшей мере на размер мал ему, пересекает зал и направляется к нам.

– Юэн Моррисон, – шипит она мне в ухо. – Его семья раньше владела всем островом. Просто пожмите ему руку и улыбнитесь, не разговаривайте. Иначе мы застрянем здесь до самой пенсии.

– Вы, должно быть, Мэгги Андерсон, – обращается ко мне Юэн, широко улыбаясь и сверкая очень белыми зубными протезами.

– Да. – Я бросаю взгляд на Келли и молча пожимаю ему руку.

– Добро пожаловать на наш маленький остров, – продолжает Моррисон. – Надеюсь, он не покажется вам слишком скучным после блеска и шика Большого Дыма^[4].

– Уверена, что нет.

– Могу я угостить вас выпивкой, девушки?

– Конечно. – Келли лучезарно улыбается. – Мы возьмем еще две…

– Принеси мне порцию «Баллантруан», – встревает другой мужчина, протискиваясь между Юэном и моим табуретом, чтобы пройти к бару. Это Алек, сердитый парень в клетчатой рубашке. – Двойную порцию. Похоже, теперь у нас хрен знает сколько времени не прекратятся шум и суета.

– Не волнуйся, все будет в порядке, – отвечает Брюс, прижимая стакан к рычагу розлива виски.

– У этого заведения в любом случае дела пойдут хорошо, – хмуро заявляет Алек. Оглядывается на Юэна. – А в том, что ты сдашь в аренду все бунгало на Лонг-Страйде, я нисколько не сомневаюсь. Пока остальные вынуждены будут терпеть бульдозеры, экскаваторы и университетских придурков, шастающих здесь день и ночь. – Он с силой тычет пальцем в грудь Юэна. – Ты сказал, что сделаешь что-нибудь с этим.

– А я уже объяснил тебе, что ничего не могу с этим поделать, – отзывается тот, когда Брюс ставит виски на барную стойку. – В общем, у нас тут еще одна гостья. Мэгги Андерсон, журналистка из Лондона.

– Я просто пишу для журна…

– И нам не нужно, чтобы ты тут орал во весь голос, Алек, – вполголоса продолжает Юэн, – выставляя нас напоказ.

– Журналистка? – Алек, игнорируя Юэна, отхлебывает виски, плеща им себе на пальцы, и смотрит на меня сверху вниз сузившимися глазами. – И о чем же, черт возьми, вы здесь пишете? О раскопках?

– Нет. – Я чувствую, как горят мои щеки. – Просто историю о том, что случилось давным-давно.

– О, неужели? – комментирует Юэн. – Звучит очень интригующе. И что…

Алек наклоняется ко мне, снова отталкивая Юэна. Глаза его влажно блестят под тяжелыми веками, под мышками на рубашке проступили круги пота. Он гораздо пьянее, чем я думала.

– Погоди-ка минутку… Погоди минутку, мать твою!

Я чувствую, как Келли рядом со мной вздрагивает, но в этот момент застываю неподвижно, глядя на Алека, который смотрит на меня.

– Господи Иисусе! Ах, господи Иисусе! Я бы узнал эти глаза где угодно… – Его смех похож на лай. – Это ты.

Дело в моем левом зрачке. Он постоянно расширен после автокатастрофы, случившейся, когда мне было четыре года, и, возможно, это было бы совсем незаметно, если б мои глаза были более карими, более темными. Полагаю, именно это окончательно перечеркивает все эти «может-быть-все-будет-хорошо». Потому что я точно знаю, что сейчас произойдет. Что он собирается сказать. И тяжесть в моем животе тоже знает. Я почти чувствую облегчение.

– Алек, – говорит его жена, дергая его за руку. Вблизи видно, что лицо Фионы Макдональд, напряженное от волнения, обильно усыпано мелкими веснушками. Она бросает на меня нервный взгляд, потом еще один. Я не могу понять, знает ли она, кто я, или нет.

– Не тереби меня, женщина. – Он отпихивает ее, допивает виски, возвращает стакан Брюсу. – Еще. – И когда снова смотрит на меня, в его взгляде все еще читаются отвращение, враждебность, узнавание, но присутствует и что-то еще. Что-то, что заставляет меня чувствовать себя еще хуже. Я думаю, это страх. Он поворачивается к остальным посетителям паба, широко раскинув руки. Люди уже переглядываются. – Вы не узнаёте ее? Никто из вас? Вы не узнаёте малышку Мэгги?