Никогда до этого момента я не сталкивался с женщиной в Блеске. Впрочем, кому я вру, никогда до этого я не спал ни с кем, кроме жены, – а о том, чтобы она не впала в животное состояние Блеска, я должен был заботиться, свято соблюдая супружеские часы.

И сейчас я внезапно понял, чего лишал себя сам все эти годы. Случившееся оказалось болезненным – Раннэ, равно как и я, не контролировала себя, и кусалась, и рвала меня на части ногтями, и била, заставляя подстроиться под свой темп, ритм и ощущения.

Это было грязно – я чувствовал себя животным, у меня лезли вверх инстинкты, подавляя тонкий слой знаний и правил, стирая его, как яростный водопад срывает с кожи мыльную пленку.

И это было потрясающе ярко и чувственно. Оргазм разорвал меня на части, на несколько мгновений лишив не только речи – о таком я слышал, – но и зрения, и слуха, и осязания.

– СлезьСлезьСлезьСлезьСМеня, – бормотала на высокой речи Раннэ, притом что сверху была именно она. – БатюТвоегоБатюБатюКакЭтоСлучилось!

Тело ее было расслаблено, глаза пусты – Блеск сошел, и я больше не чувствовал возбуждения. Я как можно осторожнее снял ее с себя и положил на сиденье рядом.

Я взглянул на нас обоих – и если у меня рубашка и костюм просто лишились пуговиц, а штаны съехали вниз с так и не расстегнутым ремнем, то комбинезон Раннэ висел на ней клочьями.

Зато на ней не было заметных ран, кроме покрасневших запястий и небольшой царапины над левой ключицей, а у меня от шеи до низа живота шла глубокая царапина, плечо сзади довольно сильно болело, притом что у Раннэ были окровавлены зубы, и я догадывался, какой именно кусок мяса она пыталась откусить.

В запотевшее окно постучали, и я, не пытаясь понять, что происходит, просто открыл его, и внутрь машины проник холодный воздух.

Снаружи стояла офицер самообороны. Она поднесла ко рту микрофон и сказала что-то на высокой речи.

– Вы будете жаловаться на проявление Блеска вне установленных зон? – раздался механический голос с ее пояса.

Должностные лица, вынужденные по работе общаться с противоположным полом, носят такие устройства, которые ускоряют или замедляют вашу речь. Естественно, речь не о высшем классе: нас слишком долго учат правильному произношению, чтобы мы потом все это смазали механическими интонациями.

– Я не буду подавать заявление, – ответил я хрипло.

– ВПРВТЖЛТ? – абсолютно неразборчиво спросила офицер у Раннэ.

– ЯПодтверждаюЧтоМеняНеУдерживалиНасильно, – старательно замедлила свою речь Раннэ так, чтобы я услышал ее слова.

Офицер посмотрела на нас неодобрительно, и я понял: она решила, что мы любовники, которые специально использовали Блеск для получения острых ощущений.

Она нажала у себя на поясе комбинацию из пары кнопок, и из динамика раздалось мелодичное, явно записанное в студии:

– Хорошего вечера.

Я закрыл окно и обернулся к Раннэ, которая достала с заднего сиденья легкую куртку и натянула ее до колен. Впрочем, при каждом движении куртка тут же подскакивала вверх, обнажая бедра.

– ПростиПростиПрости, – забормотала она так, что я едва слышал, что она говорит. – ДураДураДура!

И в этот момент я вдруг понял, что вся моя жизнь внезапно раскололась на две части: то, что было до сегодняшнего дня, – и то, что будет дальше.

Потому что происшедшее в тесном женском автомобиле оказалось самым ярким событием в моей жизни. Все, что было раньше, все, включая подростковые чувственные эксперименты, тот случай, когда я едва не утонул и меня откачивали на реке, свадьбу и регулярный секс с Айранэ, – все это недотягивало даже до тройки по шкале, на которой сегодняшнее безумие с Раннэ встало на уровень твердой десятки.

Мне пришлось отвезти ее домой, поругавшись на въезде в анклав с бабкой – офицером самообороны, которая не верила, что я удалюсь из анклава сразу после того, как довезу Раннэ до дома.

Когда я через двадцать минут покидал это место – на женском такси, естественно, в анклав другие не ездят, – старуха смотрела на меня неодобрительно, и я вдруг понял, что теперь, что бы ни происходило дальше, на меня часто будут так смотреть и мужчины, и женщины.

Домой я добрался глубокой ночью. Никто меня не встречал, зато на тумбочке в прихожей лежали две записки.

Одна – от дяди Марата, о том, что машину взяли в работу и сделают через пару дней, а пока я могу воспользоваться «экватором», семейным электромобильчиком.

Вторая – от дяди Лёни, который написал, что так и не дождался от меня мяса, поэтому купил его сам и теперь я должен ему семнадцать рублей, потому что дядя Лёня на мои деньги купил лучшее мясо и с хорошим запасом.

Он намекал на то, что если бы мясо брал я сам, то мог бы уложиться в десятку.

Но мне было все равно.

Телефон пикнул – пришло очередное сообщение от отца: «Поставь Будильник – это важно». Я смахнул сообщение, хотя отметил про себя: отец пишет про это приложение уже не первый раз.

Едва положив голову на подушку, я выключился.

Я проснулся оттого, что меня гладили по голове. Ощущение теплой руки на моих волосах было щемяще-знакомым и в то же время настолько чуждым, что я мгновенно вынырнул из сна, впрочем не открывая глаз.

И сразу же из омута памяти выплыло: мама.

– Я вижу, ты проснулся. – Она говорила на идеальной «низкой» речи, как и Алаяна, – даже более четко, чем я или кто-то из дядьев. – Ты играешь с огнем.

– У нее начался Блеск, у меня не было ни единого…

– Плевать мне на твою дикую, это твои проблемы и проблемы твоей жены, – резко оборвала меня мать, показывая, что и эта часть моей истории ей знакома. – Против меня начали какую-то интригу, и я знаю, что ты в этом замешан. В нашей среде не принято говорить прямо, и обычно намеки довольно туманные. Сегодня звезды сошлись, и все оказалось прозрачно. Айранэ забирают из моего музея с повышением. Рассказывай, мальчик.

Конечно, я мог отказаться. В конце концов, это была всего лишь мать, а не кто-то из дядьев, которые действительно воспитывали меня, любили и направляли все эти годы, с того момента, как в два года я покинул женскую половину.

Бо́льшая часть мужчин – я про коммунаров, конечно же – не знает имен своих матерей, и ничего, живут спокойно. Но видимо, было что-то такое в ее голосе, что пробивалось сквозь десятилетия отчуждения, сквозь холодные годы, в которые мы виделись так редко и вели себя как незнакомые друг другу люди.

– Денежная жаба, – ответил я честно.

В конце концов, первой нарушила наш договор Алаяна, редактор журнала. Мать не должна была ничего узнать, но она узнала, и у меня могли начаться проблемы с женской частью нашей семьи. Если это выйдет на уровень дедов, мне не поздоровится.

То, что мать пришла сама на мужскую половину, означало, что она готова закрыть глаза на это мое вмешательство, хотя бы потенциально… В зависимости от того, какой ущерб я нанес.

– Мне нужно больше информации, – потребовала мать.

– Свежий номер, в женской части – плакат с денежной жабой на куче хвороста, и жаба похожа на президента. Я обнаружил это и потребовал от Алаяны поменять изображение, она отказалась, ссылаясь на то, что невозможно убрать плакат из номера без большого скандала и срыва сроков. Но гарантировала, что у мужской редакции не будет проблем. А взамен на мое молчание предложила продвижение для Айранэ и выход из-под твоей опеки, обещая, что ты ничего не узнаешь. И я согласился.

– Мелкая хофская сучка Алаяна, – нараспев произнесла мама. – Она не знает, с кем связалась. Володя, несмышленыш, ну куда ты лезешь? Женская политика – не просто грязная. Она убивает. Еще до выборов несколько сотен трупов, и женских, и мужских, найдут по всему дистрикту. Раньше тебя защищало мое имя, но теперь ты вошел в игру и ввел в нее Айранэ. Да, вы где-то с краю и мало кому интересны, но вас начали разыгрывать против меня и моих покровителей… А значит, вы под ударом. И я не смогу вас защитить.

– Можно ли как-то отыграть назад? – спросил я. – Исправить?

– Нет, Володя, здесь движение только в одну сторону, – ответила мать. – Постарайся не лезть глубже. Я поговорю с твоими дедами, после перевода Айранэ твой статус вырос, может быть, они смогут это использовать, а ты – не проворонить свой шанс. Я думала, что твоя жена еще слишком молода для сложных интриг… Но ты запустил цепь событий, и вы либо выплывете, либо потонете.

Я открыл глаза. За то время, что мы не виделись, мать изменилась. Она еще больше похудела, при этом ее глаза светились изнутри, а в лице чувствовалось что-то хищное.

За год мама стала выглядеть более высокоранговой – хотя, может, это произошло раньше, просто я не замечал.

– Твой музей… – начал я, но она мама перебила:

– Главный культурный центр дистрикта. – Она усмехнулась. – Мы поглотили несколько музеев поменьше, и теперь я вторая женщина в министерстве. Я беременна пятым ребенком, и если будет девочка…

Она не продолжила, но я и так понимал: если будет мальчик, она удержит текущее место. А если девочка – пойдет вверх, возможно, очень высоко.

Государство платило за каждого ребенка, независимо от пола. Но для обычных женщин из анклава оно давало только деньги, ну и плюс небольшое повышение статуса.

А для элиты, высшего круга – открывало новые дороги, доступные только тем, кто заботится о будущем страны. Заботится, рожая для нее новых высокоуровневых мальчиков и девочек с хорошими генами.

Воспитывая их, оплачивая дорогое обучение, уводя нашу страну как можно дальше от хофов и жогов, нашего дикого, животного прошлого.

– Поговори с отцом, – загадочно сказала она.

Отец со мной общался всего несколько раз за всю жизнь. Сначала меня это тяготило, потом расстраивало, а после свадьбы как отрезало – я просто вычеркнул его из своей жизни.

Встречаться с отцом я, конечно же, не собирался.

Мать вышла из моей комнаты, не прощаясь. Холодная, жесткая, красивая. Она напоминала африканскую статуэтку из черного дерева, одну из тех, что стояли в комнате покойного дяди Семы. Дядя в свое время много путешествовал, налаживая связи нашего дистрикта даже не с соседними – с дальними, теми, в которых мужчинам, чтобы понять друг друга, надо переходить на упрощенный, древний язык, потому что «общий» у них совсем не общий…

Я вспомнил, как сидел на коленях у дяди Семы, а он показывал мне монетки из разных стран и рассказывал про дальние края. Про магарадж в Индии и вождей в Южной Америке, про то, как в Австралии нашли глубоко в пустыне мужское племя, которое, узнав о том, что весь мир живет в симбиозе мужчин и женщин, объявило всему миру войну, и теперь их территория имеет статус заповедника и огорожена гигантским тысячекилометровым забором.

Его истории всегда отличались от того, что нам рассказывали в школе. Понятно, что отец не очень любил возиться со мной – собственные сыновья, взрослея, вызывают у мужчин отторжение на уровне гормонов, – но из всех дядьев больше всего обо мне заботился именно дядя Сема…

Я тряхнул головой, отгоняя воспоминания. В дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, зашел дед Митяй.

Всемогущий, третий человек в мужской иерархии дистрикта, глава всей милиции.

– Ты охренел? – уточнил дед, закрывая за собой дверь и поворачивая ключ.

– Ты про мать? – уточнил я.

– Плевать мне на твою мать и клубок ее подруг, мелкий ты гад. – Двоюродный дед сел в кресло у письменного стола, бегло оглядев мои журналистские заметки. – Ты вчера попал в аварию и не позвонил в милицию.

– Дед, слушай…

– Это ты слушай! Как я могу требовать от всего дистрикта соблюдать законы, если мой собственный внук их игнорирует? Сколько она тебе заплатила?

– Шестьдесят рублей, – признался я.

Сразу после аварии я заглянул в базу ремонтников, нашел аналогичные моему случаи, выбрал по верхней планке и показал Раннэ; она оплатила сразу, хотя для нее это наверняка немалая сумма.