Я перечитал рапорт. Отложил его. Достал чистый пергамент и перо. Я колебался – что написать? О чем спросить? И в лучшие времена я с трудом излагал мысли на письме, а теперь слов подступило столько, что не умещались в чернильные штрихи. В конце концов я написал:

Тисаана,

напиши мне, что ты цела, дуреха расчудесная.

Макс

Посидел, уставившись на страницу, и втиснул между строками еще одно слово:

Тисаана,

напиши мне, что ты цела, дуреха расчудесная.

Люблю.

Макс

Лавры по части изящной словесности мне не светили. Я не умел выразить свои чувства. Но все же я сложил письмо, вывел на нем стратаграмму и отослал.

Город Антедейл был надежно укреплен, над высокой окружной стеной виднелись золотые шпили. Над воротами скалился волк – родовой герб Гридота. До отвращения жуткая морда видна была за милю, а отполировали ее так любовно, что изображение лоснилось в скудеющем предвечернем свете.

Как видно, Гридот был извещен, что мы собрались вырвать титул у него из рук. Подступив к городу, мы увидели изготовившееся войско, ряды солдат у ворот.

Замечательно.

Мы остановились на таком расстоянии, чтобы не представлять непосредственной угрозы, показав притом, насколько мы сильнее. Превосходство было заметно с первого взгляда – при численном равенстве за моей спиной стояли сотни повелителей, а на защиту Антедейла собрались в основном добровольцы, ополченцы.

Меня это не утешило.

Я послал гонца с письмом начальнику стражи – требовал сдачи и присяги Гридота законному (тут я чуть не подавился) королю Зериту Алдрису. Через час письмо вернулось ко мне смятым и измазанным – хотелось надеяться, в грязи. Ответ состоял из одной строки:

Великий город Антедейл отвергает безосновательные требования Зерита Алдриса.

И я не мог ни в чем упрекнуть противников.

– Глупо, – заметила Эссани.

Я не знал, глупо или отважно.

– Они и часа не продержатся, – согласился Арит.

Вот тут сомневаться не приходилось.

– Мои люди готовы выступить, – сказала Эссани. – Удар в любом случае лучше наносить ночью. Мы сможем вызвать свет и огонь, а у них повелителей мало.

Еще одно преимущество, позволяющее нам перебить этих бедолаг у ворот. А мы их, конечно, перережем.

Арит кивнул:

– К завтраку двинемся обратно. – Он вставил смешок. – Вознесенные, как порадуется моя жена, что я успею к нашей годовщине! Знаешь, она…

– Можешь и не успеть, – перебил я.

В руках у меня была карта Антедейла, я рассматривал чернильные линии, повторяющие изгибы улочек.

– Прошу прощения?

– Не разжигай надежды жены. – Я сложил карту и повернулся к заместителям. – Сегодня мы не выступим.

– Прошу прощения, но почему? – удивилась Эссани. Она смотрела так, будто я объявил, что ухожу в отставку – разводить редких птичек. – Чего ждать? Мы бы победили.

Отвечая, я держал в уме верность Эссани Зериту и мою клятву ему.

– Мы бы победили, – сказал я, – но, наголову разгромив их, мы не укрепим репутации Зерита. Он превратился бы во вторую Сесри. Того ли нам надо?

Эссани озадаченно переглянулась с Аритом.

– Полагаю, сейчас королю нужнее всего проявить силу, – сказала Эссани. – Показав, что с нами не стоит валять дурака, мы дадим урок другим мятежникам. Эту стратегию, при всем почтении к вам, генерал, избрал король.

Это уж точно.

– Мы не можем ослушаться его приказов, – подтвердил Арит.

Конечно, мы не могли.

– И не ослушаемся. – Я встал, потянулся. – Не сомневайтесь, мы одержим для него весьма зрелищную победу. Но не этой ночью. Возвращайтесь к войскам и скажите, чтобы располагались на ночлег как пожелают. Новые приказы поступят к утру.

Оглушительное молчание. Я сунул руки в карманы, смерил подчиненных взглядом. Оба не двинулись с места.

– Ну? Хотите что-то сказать?

Судя по лицам – Эссани неодобрительно кривилась, лицо Арита выражало полное недоумение, – они многое могли бы сказать. Но оба прошли хорошую выучку, были опытными солдатами, а обученные опытные солдаты не спорят с начальством. И они, поклонившись и отсалютовав, оставили меня одного в палатке, после чего я, развалившись на стуле, уставился в полотняный потолок.

Зерит хорошо меня знал. Я был осторожен по природе, а здесь шла рискованная игра. Он оказался бы мной недоволен.

Но у меня не шла из головы Тисаана и все, чего она сумела добиться одним только блестящим представлением. И еще вспомнился старый друг Райан и его брат, чья жизнь была теперь в моих руках. И все эти выстроившиеся перед воротами бедняги, каждый из которых запросто мог бы оказаться на другой стороне. Неужели я должен приговорить их всех к смерти только за то, что отказали Зериту в короне?

Нет, будь я проклят.

Письмо от Зерита пришло той же ночью. Я еще не дописал своего, в котором сообщал ему свои планы, а он уже прислал стратаграммой листок. Чем подтвердил мои подозрения, что Эссани с Аритом верны ему – как видно, настолько, чтобы доносить, опережая меня.

Письмо было кратким.

Капитан Фарлион,

ради нас всех надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

З.

Я ответил:

Мой славный король,

знаю.

генерал Фарлион

Глава 16
Эф

Мы впятером выехали на заре. Прощались в тихий предрассветный час. Мы с отцом обменялись сдержанными поклонами, мать целомудренно поцеловала меня в щеку, обдав запахом лаванды, нестойким, как ее привязанность. Одна только Оршейд – всегда только Оршейд – проломила лед между мной и родными. Издали она выглядела такой чистой и безупречной – как произведение искусства. Я всю жизнь со страхом ждала дня, когда она станет такой же, как они, – дня, когда она станет больше тиирной, чем сестрой мне. В то утро она выглядела так элегантно, что мне подумалось: «Вот и пришел этот день». Но тут ее безупречное лицо дрогнуло, и она как безумная стиснула меня в объятиях. Я ухватилась за нее, сминая ее тонкие шелка своим кожаным доспехом, и крепко поцеловала в щеку.

– Береги себя, сестра, – шепнула я.

– Береги себя, – выдохнула она. – Мне будет так плохо без тебя, если…

Отец откашлялся, явно намекая: не пристала такая чувствительность на глазах у невольных союзников, перед кем следует представать во всем достоинстве. Поэтому я сдержанно отстранилась, будто у меня вовсе не щипало в глазах. И не позволила себе оглянуться.

Подъезжая к отряду, я чувствовала на себе пристальный взгляд Кадуана – не знаю, любопытный или осуждающий. С Кадуаном я ничего не могла знать наверняка.

Если он с кем-то прощался, я того не видела. В разношерстном собрании немногих Каменных, подтянувшихся нас проводить, ни в ком не осталось жизни даже помахать на прощанье.

Мы ехали молча, только хрустел подлесок под копытами лошадей. Когда дорога стала более каменистой, а заросли гуще, я поняла, что близится граница земель сидни, и оглянулась на Удел. Над горизонтом теперь виднелся лишь самый краешек, и встающее солнце заливало черное стекло кровавыми потеками. Скоро они скроются из виду.

Последний раз я так далеко отъезжала от дома ребенком. И не думала, что уеду снова. Тем более вот так – с вишраи.

В напарники мне, разумеется, выбрали Сиобан. В этом можно было не сомневаться. Ишка взял с собой вишрийского военачальника по имени Ашраи. Тот был широкоплеч, грузен, среди других вишраи выглядел неотесанным со своей длинной темной бородой и заплетенными в косы волосами до пояса. Левую щеку его уродовал шрам, который морщился каждый раз, как Ашраи бросал недоверчиво-пренебрежительный взгляд на меня или на Сиобан.

Он нам не доверял и не считал нужным это скрывать. Справедливо. Мы ему тоже не доверяли. К тому же мне откровенность Ашраи больше пришлась по душе, чем лощеная вежливость Ишки. Тот напоминал гладь слишком уж тихого пруда – ровное отражение неба скрывает опасные глубины.

Несколько часов мы ехали молча, почти без остановок. Таким шагом до первой нашей цели – Дома Тростника – оставались недели пути. При мысли о нем у меня поджимался живот. И вишраи, и сидни написали королю этого Дома, и ни мы, ни они не дождались ответа. Впрочем, Тростниковые славились своей замкнутостью – выделялись среди малых Домов дурными отношениями с обоими нашими Домами. Возможно, они просто не хотели ввязываться в конфликт ни на какой стороне.

А все-таки… Эта мысль не шла у меня из головы. Ишка, к моей ребяческой обиде возглавивший отряд, придержал коня, поднял голову к тускнеющему небу, дважды потянул носом и без лишних слов объявил:

– Ночуем здесь.

Я готова была заспорить просто от неприязни к его тону.

Но все утомились, так что возражать не стали. Сиобан с Ашраи отошли подстрелить несколько кроликов – вместе, по невысказанному согласию не оставлять никого вооруженного без присмотра, – а остальные стали устраиваться.

Охотников долго ждать не пришлось. Издалека было слышно, как Ашраи быком ломился сквозь заросли.

– Непочтительность! – бросил он, держа за хвосты убитых белок.

– Смешно! – бормотала Сиобан.

Она принесла двух куропаток, при виде которых у меня потекли слюнки. Мы весь день не ели, а куропатки выглядели соблазнительнее добытых Ашраи грызунов. Ишка выпрямился. Он разводил костер, и отброшенная им со лба волна золотых волос взметнулась языком пламени.

– В чем дело? – спросил он.

Всякому было очевидно, что дело неладно.

Сиобан, взглянув на меня, с досадой покачала головой.

– Она, – пробурчал Ашаи, – не почитает наших обычаев.

– Более почтительно было бы оставить их в луже? – огрызнулась Сиобан.

Ашраи фыркнул.

Взгляд Ишки стал жестким, он чуть заметно изменился в лице. Я перехватила его взгляд – на мертвых птиц в руках Сиобан.

– Мы не убиваем птиц, – холодно сообщил он. – И тем более не едим.

Я волей-неволей признала, что в этом есть смысл.

– Я готова есть грызунов из… почтения к обычаям вишраи. Но хотелось бы узнавать о них заранее, а не нарываться без предупреждения. – Сиобан обожгла Ашраи взглядом. – Ударивший мне в спину редко уходит живым.

– Он тебя ударил? – Брови у меня взлетели на лоб.

Сиобан подошла ближе, и в свете костра стала видна кровавая полоса у нее на плече.

Моя дипломатическая выдержка рухнула под наплывом ярости.

Клинок сам собой вскочил в руку. Два шага, и я всем телом прижалась к грузной туше Ашраи, а мой клинок уперся ему в подбородок.

– Не смей поднимать на нее руку! – прорычала я.

Резцы у меня успели заостриться.

Едва угроза сорвалась с языка, я ощутила спиной тепло другого тела – и холод стали у горла.

– А я прошу того же от тебя.

У меня волосы встали дыбом, так близко прозвучал голос Ишки. Гладкий, спокойный, но холодный, как прижатая к коже сталь.

Две секунды никто не дышал. Потом все разом опустили готовое ужалить оружие. И настороженно уставились друг на друга: ну-ка, посмей ударить первым! Я сцепилась взглядом с Ишкой. Между нами гудел костер, в волнах жара его гладкое лицо шло рябью.

Я, как никогда, ощущала груз ответственности, возложенный на меня отцом. По положению в отряде я не уступала Ишке. Я позволила ему выдвинуться вперед. Больше не позволю. Вишраи тысячу лет были нам врагами и снова будут врагами, едва минует этот краткий миг безвременья.

Я не позволю себе об этом забыть.

Я запретила себе заговаривать первой. Ишка, как видно, принял на себя такой же обет. Мы мерились взглядами в безмолвной борьбе за власть. Молчание прорезал голос Кадуана.

– Все вы, – просто сказал он, – ведете себя как дети.

Упрек в его голосе словно порвал натянутую нить.

Ишка повернулся к Сиобан:

– Ашраи не должен был поднимать на тебя клинок. От его имени приношу извинения.

– Я предпочла бы услышать извинения от него, – сказала Сиобан.