У него получилось что-то вроде платформы примерно двух метров в ширину и в длину, которая отлично держалась на воде, но в действительности не смогла бы нести вес взрослого мужчины. Хотя превосходно подходила к назначенной ей роли.

Покончив с этим, он снял свою каторжную робу и набил ее листьями, придав ей, насколько возможно, вид человека, сидящего на корточках, пристроил в руках чучела толстый стебель с листом, похожий на короткое весло, и вытолкнул импровизированный плот из водяных зарослей.

Начинался прилив, который ощущается даже в восьмидесяти с лишним километрах от устья мощного речного потока. Вода сразу же подхватила плот и медленно повлекла его, кружа, вверх по течению, мало-помалу приближая к голландскому берегу.

– Отлично, – воскликнул беглец. – Я не удивлюсь, если через какие-нибудь четверть часа мои голубчики упустят добычу и погонятся за тенью, то бишь за этим чучелом.

Полагая, что лучший способ спрятаться, что в лесной глуши, что в городе, – это не прятаться вовсе, а выйти на торный путь, Робен без колебаний ступил на тропинку, которой несомненно должны были воспользоваться его преследователи.

Он двигался с бесконечными предосторожностями, предпринимая невероятные усилия, чтобы не нарушить молчание ночи, останавливаясь время от времени в попытках уловить малейший шум, нехарактерный для океана зарослей.

Ничего!.. Только звук последних капель дождя, падающих на блестящие под лунным светом листья, только таинственное скольжение рептилий в высокой траве, только тихое движение насекомых по стеблям растений и еле слышное хлопанье крыльев промокшей птицы.

Все это время он пробирался под темными сводами лесных великанов, чуть голубоватыми в сиянии луны, сквозь тучи ночных светлячков, прочерчивавших ночную мглу безобидными молниями.

Вскоре он оказался у большой протоки шириной около пятидесяти метров, известной как речка Балете. Он знал, что этот приток Марони встретится на его пути и что ему придется преодолеть его как можно скорее, чтобы между ним и преследователями стало одной преградой больше.

Для такого могучего пловца, как Робен, переплыть эту речушку глубиной всего около пяти метров у устья, не составило бы особого труда.

Но прежде чем войти в воду, он остановился, перевел дух и еще раз внимательно осмотрел берег. И вовремя, поскольку благодаря особой акустике тропической ночи он тут же ясно различил шепот голосов, буквально пригвоздивший его к месту.

– Клянусь тебе, это плот.

– Я ничего не вижу.

– Да вон же он, смотри… Прямо напротив нас, в ста метрах от берега. Видишь, темное пятно. А на нем человек. Я отчетливо его вижу.

– Ты прав.

– Это плот, а на нем человек. Точно. Но он поднимается вверх по течению.

– Вот дьявол, сейчас же прилив. Его закружит и выбросит на голландский берег.

– Ну нет, давай без глупостей. Мы что, зря сюда притащились?

– А что, если я ему прикажу вернуться к нашему берегу?

– Ну ты и бестолочь! Если бы это был простой уголовник, я бы слова не сказал. Такой бы вернулся только из страха схлопотать пулю. Но политический… Никогда!

– Да, твоя правда. Особенно Робен.

– Да, он крепкий парень, нечего сказать.

– Так и есть, но нам надо схватить этого крепыша.

– Был бы здесь Бенуа!

– А, ну да. Бенуа теперь не догнать. Он переправился через протоку на каком-то корыте и теперь черт знает где, ушел далеко вперед.

– Тогда огонь по плоту!

– Какая жалость! Я никогда не имел ничего против Робена, он был лучшим из них, самым смирным.

– Ну да, так всегда и бывает. Бедняга. Ладно, пристрелим его, а аймары закончат работу.

– Огонь!

Три мгновенных ярких вспышки одновременно осветили ночную мглу. Раздались три громких выстрела, заставившие взлететь стаю перепуганных попугаев.

– Вот мы глупцы! Тратим патроны понапрасну, когда могли бы легко подцепить плот.

– Это как?

– Проще простого. Лодка, на которой Бенуа переправился через протоку, стоит у другого берега. Я войду в воду, схвачу лиану, которая служит для переправы, переберусь на тот берег, возьму лодку, вернусь за вами… и мы продолжим охоту.

– И вернемся с добычей!

Сказано – сделано, и вот трое мужчин, яростно орудуя веслами, спустились по протоке Балете и взяли курс на середину Марони.

Робен, застывший как изваяние, слышал все. Решительно, удача была на его стороне. Едва пирога скрылась из виду, он схватил ту же лиану, перерубил ее ударом мачете и бросился в воду, сжимая конец растения в руке.

Растительный канат, за который он держался, под воздействием течения описал четверть окружности, центр которой находился на противоположном берегу, там, где он был привязан. Все произошло бесшумно, без всякого труда и даже без малейшего всплеска воды.

Через десять минут Робен был на другом берегу. Не желая совершить ту же ошибку, что и преследователи, оставившие ему средство для переправы, он перерезал лиану, и она тотчас же затонула.

– Вот как! Значит, меня преследует Бенуа, – сказал он себе. – Он впереди меня. Отлично. Пока что я иду за охотниками, моя уловка сработала. Продолжим.

Беглец достал из короба сухарь, сгрыз его прямо на ходу и запил глотком тафии. Подкрепившись этим спартанским завтраком, он ускорил шаг.

Часы шли за часами, луна скрылась за горизонтом. Вскоре над верхушками сверкнут алые лучи дневного светила. Весь лес, казалось, постепенно пробуждался ото сна.

К жалобному воркованию древесных курочек токро, монотонным гнусавым крикам агами и резкому хохоту саванного пересмешника вдруг добавился нетерпеливый и отрывистый лай собаки, взявшей след.

«Это либо индеец на охоте, либо надзиратель, – подумал Робен. – И то и другое плохо. Индеец захочет получить за меня награду. Что до надзирателя… Впрочем, я готов. Уж с ним я разберусь».

В лесу стремительно светлело. Деревья здесь были более высокими, но росли не так часто и принадлежали к тем видам, что предпочитают более влажные места. Повсюду вздымались величественные нежно-зеленые плюмажи пальмы асаи, которую здесь также называют пино, ее присутствие означало близость пересохших болот, известных как пинотьер.

Как только Робен вышел на прогалину, мгновенно наступил день. Он едва успел спрятаться за гигантским кедром, опасаясь быть застигнутым врасплох при резком вторжении солнечного света.

Собачий лай приближался. Беглец сжал в руке рогатину и затаился.

Через минуту грациозное животное размером с молодую косулю, покрытое короткой светло-коричневой шерстью, пронеслось мимо него со скоростью молнии. Это был кариаку, гвианская разновидность оленя.

В тот же момент менее чем в двадцати метрах от места, где укрылся Робен, произошло, если так можно сказать, внезапное обрушение какой-то чудовищной массы. Это нечто отделилось от мощного ствола дерева боко и прыгнуло с опозданием на несколько секунд на то место, где был кариаку, которому удалось ускользнуть.

Это был огромный ягуар. Услышав лай собаки, он залег в засаду, надеясь напасть на дичь раньше охотника.

Человек не издал ни звука, не повел даже бровью и оставался неподвижен. Заметив его, зверь от неожиданности несколько подался назад. Но, настроившись на бросок, он уже не мог противостоять своему порыву, как пуля, выпущенная из ружья.

В то же время ягуар был удивлен появлением Робена и, возможно, обескуражен его решительным видом. Так что он снова прыгнул, пролетел в трех метрах над головой человека и, вонзив когти в ствол дерева, под которым тот стоял, растянулся на ветке с глухим рычанием. Глаза его горели, усы встопорщились, морда оскалилась.

Глядя прямо в глаза страшной кошке, с рогатиной в руке, человек напряженно ждал нападения. Но шум ломающихся веток позади заставил его обернуться.

В пяти шагах он увидел нацеленный на него ствол ружья… И тут же услышал требовательный грубый голос:

– Сдавайся… или умрешь на месте!

Губы Робена скривились в презрительной улыбке: он узнал голос старшего надзирателя Бенуа. Заносчивость каторжного держиморды, разыгрывающего средневековую мелодраму, выглядела фиглярством, особенно если учесть, что над их головами щелкала клыками огромная кошка, которая драла когтями твердую как железо древесную кору, словно это была бумага.

Робен снова посмотрел в глаза ягуара, медленно, как укротитель, тщательно выверяя каждое свое движение, избегая резких жестов, способных привести к катастрофе.

Животное прищурило глаза, зрачки сузились в вертикальные щелочки, оно было словно загипнотизировано.

Надзиратель, держа ружье обеими руками, стоял в позе Вильгельма Телля, каким его изображают на раскрашенных картинках для детей, то есть выглядел нелепо.

– Ну, мерзавец! Чего молчишь?

Над поляной раздалось чудовищное мяуканье зверя, которое, вырвавшись из его разгоряченной глотки, превратилось в яростный рык.

– Ага, – воскликнул Бенуа, скорее удивленно, чем испуганно, – двое на одного. Так разберемся с ними по очереди!

Надзиратель был, в общем, не робкого десятка; а впрочем, какой мужчина, хорошо вооруженный, да еще и умеющий управляться с оружием, стал бы колебаться, оказавшись в подобных обстоятельствах?

Он хладнокровно прицелился в ягуара и выстрелил. Заряд крупной дроби задел щеку животного, раздробил плечо, срезал шерсть и испещрил шкуру кровавыми следами.

Рана была опасной, возможно даже смертельной, но этого было недостаточно, чтобы остановить зверя на месте.

И надзиратель тут же в этом убедился. Не успел еще стихнуть звук выстрела, как животное, несмотря на ужасную рану, бросилось на незадачливого охотника и свалило его одним ударом.

Бенуа почувствовал когти, вонзившиеся в его тело, ему показалось, что зубчатая шестерня рвет его тело на куски. Огромная разверстая пасть с чудовищными клыками была лишь в нескольких сантиметрах от его лица.

Он машинально попытался остановить ее своим ружьем. Мощные челюсти сомкнулись на шейке приклада, перекусив ее в одно мгновение у зарядной части.

Надзиратель понял, что пропал, и даже не стал звать на помощь… Какой смысл? Он закрыл глаза в ожидании последнего удара. Но тут Робен, чье благородное сердце не ведало ненависти, бросился вперед, опережая мысль действием.

Он не колеблясь схватил ягуара за хвост и дернул так сильно и, очевидно, болезненно, что тот, разъярясь еще сильнее, выпустил свою жертву и кинулся на наглеца, посмевшего бросить ему столь дерзкий вызов.

Но перед ним стоял грозный противник. Каторжник отбросил рогатину и занес мачете в правой руке. Клинок, направленный железной рукой, обрушился на шею зверя, мощную и мускулистую, как у бычка.

Два стремительных фонтана крови брызнули в пульсирующем порыве, пролившись в разные стороны кроваво-пенистым дождем.

Надзиратель лежал на земле, его бедро было распорото до кости. Сломанное пополам ружье было столь же бесполезно, как черенок от метлы.

Между ним и беглецом распростерлось содрогающееся в последней агонии тело животного.

Робен спокойно обтирал травой окровавленный клинок. Казалось, он сделал самое обычное дело и даже не отдавал себе отчета, что совершил невероятный подвиг.

Никто не проронил ни слова, тишину нарушал лишь визгливый лай Фаго, который яростно выражал свои чувства на порядочном расстоянии.

– Ну что, давай!.. Настал мой черед, – сказал наконец надсмотрщик. – Закончи работу зверя.

Робен стоял неподвижно как статуя, скрестив руки на груди, и не отвечал. Он, казалось, даже не слышал Бенуа.

– Да брось, к чему церемонии. Прикончи меня, и делу конец. На твоем месте я бы не мешкал.

Ни слова в ответ.

– Ага, ты наслаждаешься триумфом… Да за тебя уже сделали половину работы. Пятнистый тигр помог тигру белому…^[2] Проклятье, он здорово меня помял… Ничего не вижу… мне конец… подыхаю.

Кровь лилась ручьем из его зияющей раны. Бенуа потерял сознание, ему грозила неминуемая смерть от быстрой кровопотери.