Не представляю, как живут люди, у которых постоянно рядом больной, беспомощный, ничего не понимающий человек, за которого они несут ответственность, который полностью зависит от них, и нет никакой надежды на выздоровление. На счастливый исход дела. Где эти люди берут силы? Как умудряются не сойти с ума? Я вот сошла, похоже…

5

– Все хорошо, Алиша, не переживай, – соседка, тетя Саша, пару раз выручавшая меня с Севой, улыбнулась сочувственно и пошла к двери, бормоча по пути привычное «ох, горе-то какое…».

Я проводила ее, с облегчением закрыла дверь.

Вот именно из-за этого немного показного сочувствия, вопросов, ненужных причитаний, я и не хотела никакой помощи от знакомых. Да и не предлагал никто особо. Одна тетя Саша за небольшие деньги сидела с Севой. И то, сидела на кухне, в комнату лишний раз не совалась, просто присматривая, чтоб не сделал ничего случайно. А то мало ли… Чисто технически, вставать-то он мог. Вот только не вставал.

Я прошла в комнату, посмотрела на Севу, уставившегося в экран на очередные яркие картинки.

– Привет, милый, – поздоровалась, стараясь сохранить веселый настрой и приветливость в голосе, – как ты тут? Скучал? Я скучала вот… Представляешь, сегодня в парке привидение увидела…

Я ходила по комнате, переодевалась, открывала-закрывала шкаф, закалывала волосы, что-то еще делала, такое же повседневное, привычное. И разговаривала, постоянно разговаривала с Севой.

Смотрела на него периодически, уже без той, первоначальной жадности, когда еще надеялась, что мой голос способен пробудить от сна моего любимого.

Эля говорила, что это глупо, что я таким образом лишь сильнее погружаюсь в тягучую беспросветность, что пора бы уже…

Но я не представляла себе, как можно просто выполнять свои обязанности, ухаживать за ним, неподвижно лежащим, не реагирующим ни на что. Как можно не говорить с ним. Он же… Он же живой. Он – мой Сева.

Тот самый парень, что когда-то в университете вызвал меня с пары и подарил огромный букет роз. Просто так, без повода. И я умирала от счастья, и эти метровые розы вообще не казались тяжелыми.

То самый мужчина, что так напряженно, волнением смотрел в ЗАГСе, когда я говорила «да». А мне было смешно его волнение. Неужели он боялся, что я «нет» отвечу?

Мой самый лучший, мой единственный. Первый и последний. Как можно относиться к нему, словно к неодушевленному предмету?

Как можно бросить?

Он бы не бросил.

Я что-то говорила, многословно и весело, пересказывая Севе дурацкую историю со старушкой, которая то ли была, то ли не было ее, потом делилась впечатлениями от похода в полицию, потом рассуждала, что надо приготовить перекусить.

Мой веселый голос звучал странно в тиши нашей двушки, словно я сумасшедшая и сама с собой разговаривала.

А может, так оно и было…

Я настолько привыкла к этому своему натужно-веселому щебетанию, что неожиданный звонок в дверь показался громом небесным.

Я замерла, словно куропатка перед охотничьей собакой, глупо прижала руки к груди.

Почему-то стало страшно до жути, даже в пот бросило.

Я повернулась к Севе, на автомате, по инерции, привыкнув за годы замужества, что у меня есть защитник, с которым все нипочем. Который сейчас просто пойдет и откроет дверь. И заслонит меня от всех опасностей.

Сева никак не отреагировал на громкий звук, он вообще на звуки не реагировал. Тишина, наступившая после звонка, ударила по ушам, я стояла и пыталась поймать взгляд мужа. Зачем-то. А он смотрел в экран, где кот Том в очередной раз неудачно догонял мышку Джерри.

Звонок раздался снова, и опять как-то очень громко, жутко прозвучав в могильной тиши нашей квартиры. Я повернулась к двери, потом снова почему-то к Севе. Ждала. Чего?

Бог его знает…

Когда звонок прозвучал в третий раз, а после к нему добавились еще и удары по двери, я решилась и тихонько пошла ко входу.

Аккуратно, стараясь не скрипеть полом, прокралась по узкой прихожей и заглянула в глазок.

Темный.

Совсем темный.

Словно там, с той стороны, кто-то его закрыл, залепил чем-то.

Пока я обливалась холодным потом, стараясь не дышать лишний раз, звонок начал сигналить беспрерывно, а дверь буквально затряслась от диких ударов.

Я съежилась в прихожей, боясь двинуться, закрыла глаза и принялась тихонько молиться про себя, чтоб те, кто стоял сейчас за дверью, ушли.

Пусть они уйдут, пусть уйдут, пусть… Меня нет дома. Никого нет дома. Варианта открывать дверь настолько наглым посетителям, я не рассматривала.

Звонок звенел, сверху на меня сыпалась труха из-за расшатываемого жуткими ударами косяка, и без того не особенно укрепленного.

Я поняла, что еще чуть-чуть, и мне просто выломают дверь!

И все равно шевельнуться не могла!

Там, снаружи, было что-то ужасное, настолько дикое и неконтролируемое, что я буквально в ступор впала! Моя жизнь, и без того безвозвратно поменявшаяся, сейчас подвергалась очередному, наверно, уже окончательному разрушению извне.

И я ничего не могла сделать. Только замереть и молиться, чтоб меня хоть кто-то спас.

Ну должно же что-то помешать им?

Не может же быть такого, чтоб посреди белого дня?..

– Эй, хозяйка! – грубый, наглый голос окончательно разрушил все мои надежды, – открывай давай! Я слышу, как ты дышишь!

Может такое быть… Прямо посреди белого дня. Может.

В моем мире теперь все может быть.

– Открывай! – голос еще больше погрубел, – или я ментов вызову.

Каких еще ментов? Это я сама сейчас…

Наглость, безумная, беспримерная, неожиданно заставила меня взъяриться и рявкнуть из-за двери:

– Это я уже вызвала, понятно? Уходите лучше!

– О-о-о! – обрадованно протянул голос за дверью, – дома, все-таки! Открывай, училка!

– И не подумаю! Прекратите хулиганить и уходите! – я понимала, что мои потуги откровенно жалкие, но деваться было некуда, вступила на дорогу противостояния – иди по ней, иначе совсем пропадешь.

– Деньги где, Леванская? А? Стольник сегодня, завтра будет сто пятьдесят!

– Никаких денег вы не получите! И я ходила в полицию, написала на вас заявление, вот!

Говоря все это, я очень сильно надеялась, что тот, кто стоит за дверью сейчас, испугается и уйдет. Или хотя бы засомневается, дрогнет…

Но надеждам моим не суждено было сбыться, пугающий гость только рассмеялся и еще сильнее грохнул кулаком по двери так, что с моей стороны затрещал верхний карниз. Взвизгнув, я зачем-то навалилась на хлипкое полотно спиной.

– Это я в полицию пойду, слышишь, ты, училка? – голос стал чуть ниже, словно говоривший тоже прислонился к двери с другой стороны, – у меня есть все документы, расписки твоего мужика… Ты понимаешь меня? Давай решать по-хорошему, а то потом я с тебя все неустойки взыщу. И если надеешься, что тебе помогут в полиции, то зря. Состава преступления с моей стороны никакого. Я свое требую. А вот с твоей – полный набор…

– Ничего не знаю, – опять повторила я, хотя еще сильнее испугалась именно сейчас, когда непрошенный гость прекратил напирать силой и заговорил спокойно и рассудительно. Логично. За этой логикой ощущалась вся пропасть, в которой я оказалась. И глубины еще, похоже, еще не достигла. Надо было что-то делать, что-то говорить, но я ничего не могла придумать, а потому лишь твердила, словно заведенная, – ничего не знаю. Сева болен. Вот придет в себя, с ним и поговорите… Любой банк примет это, как форс-мажорные обстоятельства…

– Мы не банк, дура, – рассмеялся мужик, – нам плевать на форс-мажор! Нам бабки нужны. Моему хозяину все бабки нужны. И мне мой процентик – тоже. Так что последнее китайское тебе, училка. Потом будут другие методы.

Он еще раз стукнул в дверь напоследок и ушел.

Я прислушивалась к удаляющимся шагам на лестнице, а затем без сил сползла по двери прямо на коврик.

Дно пропасти… Да…

Мыслей не было никаких, сил встать и доползти до комнаты, хотя бы до дивана, тоже.

Вспомнились слова старушки из парка про то, что мы не знаем, что нас ждет за поворотом… Вот я теперь знаю. Ничего хорошего.

6

– Арина Родионовна…

– Алина.

– Да, простите… Алина Родионовна, вы, конечно, можете написать заявление… – участковый, который и в самом деле не обманул, пришел ближе к вечеру проверить, все ли у меня в порядке, смотрел участливо. На его лице было застыло бесконечно терпеливое, спокойное выражение, наверняка, натренированное годами работы на такой стрессовой должности. Я легко угадывала в этом выражении лица своего коллегу по попыткам сохранить остатки нервов: расслабленная мимика, обтекаемые фразы, вроде бы и приятные, призванные успокоить, настроить на нужный лад, и в то же время такие… круглые, как камни-голыши на реке, чтоб в случае чего было не ухватиться. Я в своей работе постоянно такое применяла, особенно с родителями учеников и с начальством. И тут не поймешь, что хуже, да. Сами дети в этой пищевой цепочке – чуть ли не на последнем месте, они, в основной своей массе – очень хорошие, даже самые отъявленные двоечники и делатели мозгов. С ними можно найти общий язык. А вот с их родителями… И уж тем более, с начальством…

Я к моменту появления на пороге участкового уже успела немного прийти в себя и даже, встав на табуреточку, как раз неумело пыталась приколотить обратно практически отвалившийся из-за внезапного нападения карниз над входной дверью.

Пару раз попала себе по пальцу, потому что раньше ничем подобным не занималась, у меня же муж был… Есть! Есть муж!

Сева делал многое по дому сам. Конечно, починить сантехнику или розетку не мог, да и опасно таким самому заниматься, для этого есть специальные службы, но вот что-то приколотить, что-то куда-то переставить, повесить полку, шторы и сделать другие, сугубо мужские дела по дому мог запросто.

Я даже не знала раньше, с какой стороны к молотку подходить.

Теперь узнала.

За этой работой меня и застал участковый.

Вместо внезапного звонка, деликатно постучал в дверь, и наверно, лишь благодаря этой деликатности я не свалиалсь с табуреточки от испуга.

Аккуратно выглянула в глазок и, выдохнув облегченно, открыла дверь, пригласила гостя пройти сразу на кухню.

И вот теперь, после краткого рассказа о нападении и претензиях неизвестного пугающего человека, я стояла и смотрела на участкового. Смотрела, не слушая даже, что он говорил, потому что после первых круглых фраз поняла, чем дело закончится, так какой смысл слушать?

Вместо этого я думала о том, что есть ведь женщины, которые совсем одни. Всегда. Вообще всегда. Как они справляются? Кто им помогает? Кто делает необременительную мужскую работу по дому, кто защищает от агрессивного внешнего мира?

Как они это все вывозят? А если еще и дети имеются?

Я вот не вывозила, и отчетливо понимала это. Никому до меня не было никакого дела. Вообще.

Мои родители, за всю свою жизнь ни разу не выехавшие из нашего далекого северного поселка, после школы отправили меня в свободное плавание, в этот небольшой городок в средней полосе России, и, кажется, выдохнули с облегчением. Я была у них единственным ребенком, и судьбы моих сверстников, остающихся после школы в поселке, чтоб постепенно спиваться и сходить с ума, они своей дочери не желали.

Я не забывала их, конечно, приезжала в гости, правда, без Севы, он однажды съездил со мной, как раз после свадьбы, познакомиться с новыми родственниками, впечатлился видом убогого северного поселка, окруженного с трех сторон вышками тюрем, а с четвертой – чахлым лесом и рекой перед ним, и как-то больше мужа не тянуло на мою историческую родину. Сева родился и вырос в Екатеринбурге, жил там, пока учился в институте, а потом приехал в наш город, работать по контракту инженером. Правда, уже тогда он параллельно пробовал себя в риэлторском бизнесе, и у него пошло все настолько удачно, что когда контракт закончился, Сева даже не стал его продлевать, полностью переключившись на новое дело. Мы в тот момент еще женаты не были, лишь встречались. Я заканчивала институт, он открывал свой бизнес, вкладывал туда все деньги, так что свадьба была скромной. Но я считала себя самой счастливой на свете.