Старый «Шмитт-4» присел рядом, в полтора раза крупнее и массивнее, угловатая гора промышленного железа в противоположность изящному «Аль-асру», пришедшему будто из «Сказок тысячи и одной ночи».

Дагеншелл эмотировал угощение сигаретой. Гжесь эмотировал поджигание сигареты и протяжное выпускание дыма; затем оба вместе эмотировали дружеское молчание.

Все это настолько подавляло, что Гжесь через сто девяносто четыре секунды подкрутил себе «Морфея» до тридцати процентов.

Перед ним по равнине плыли фата-морганы кораблей и городов. Людаки и мартышки с башни швыряли в обоих роботов камешками и мумиями аксолотлей.

– Значит, это и есть твои малыши?

– Мои, не мои…

– Не будь таким скромным, – Дагеншелл перешел на частоту крипто. – Который это уже твой заход?

Гжесь поежился уже от одного слова. «Заход»! А потом начал мысленно считать: если первый был у изначального Винсента Чо в изначальном проекте «Генезис» от «B & B», второй и третий – японские живорожденные Чо, перезапущенного у замковцев РА, а потом три Жизни у Саламандр в Австралии, потом Вечная Империя Ханов, эпикультурных китайцев, трансформированных из эпосов китайской фэнтези и Джеймса Клавелла, и их сложные для подсчета эпигенезы из глубокой матерницы; а теперь здесь, Настоящий Рай с его раз за разом повторяющимися поколениями…

– От одиннадцатого до пятнадцатого, смотря как считать.

– Когда я услышал, что ты строишь тот Первый Рай, сразу подумал: ну да, ведь ему не требовалось ничего иного, кроме как возврата в прошлое.

– Нам всем это требуется.

– Но мы понимаем, что это невозможно, что мы можем самое большее создать грубую иллюзию Калифорнии. А ты – про ювелирную инженерию ностальгии. – Дагеншелл раздавил сигарету о колено. (Как бы.) – Но, вижу, получилось в точности наоборот, это нечто совершенно новое.

Гжесь натянул на себя лицо старичка далай-ламы.

– Отчасти потому, что ты смотришь уже на позднюю итерацию. Основателями Первого Рая были в основном трансформеры первого поколения из свободной фракции «Black Castle», и на самом деле мы исходили только из одного – выйти за пределы моделей образа жизни до Погибели.

…Подумай. Мы не люди, во всяком случае, определенно не те же самые люди. IS3 не создал полные нейрокопии, мы знали, прекрасно знали с самого начала, что это обман. Никто из нас не прошел бы хорошего теста на идентичность. Мы трансформеры – и тоже не знаем, что это означает. Мы не меняемся, не учимся. Не спим. Тоскуем по телу. Механически повторяем себя, день за днем, год за годом, вечность за вечностью. И во всем этом никак не можем найти для себя иной жизни, нежели эта страшная пародия на жизнь человека. Почему? Почему?

…На что ответ Фергюсона – ты его помнишь, тоже уралец, он высаживал первые Поля Изобилия после Погибели – ответ Фергюсона был таков: всему виной капитализм. Не смейся! Ибо он всегда возвращался к нам через черный ход, а вместе с ним вся его этика, эстетика, ментальность, образ жизни, комплексы и мечты. Отнюдь не потому, что капитализм лежит в природе человека, но потому, что он является самым простым и очевидным решением проблемы распоряжения ограниченными благами.

…В то время как для трансформера это театр пустых форм. Ибо что мы на самом деле делаем? Гм, Даг? С самого начала, с рестарта после Погибели, в каждой конфигурации и альянсе? Я, ты, все Ханы, и королевские, и патагонский котел? Что мы делаем? Впихиваем трансформеров в жизни как в костюмы, в псевдосемьи, в якобы дома, занимаемся якобы работой, изображаем якобы зарплаты и якобы должности, всеми этими старыми ритуалами придавая смысл нашему меховскому существованию. Понимаешь? Наверняка понимаешь.

…Так существовало ли вообще когда-либо человечество, столь же естественным образом – без каких-либо приказов, запретов и идеологических систем – обходящееся полностью без капитализма? Фергюсон его обнаружил: до неолитической революции, пятнадцать тысяч лет назад, до того, как Homo sapiens перешел к земледелию. Когда он функционировал в охотничье-собирательских культурах^[138], удовлетворяя свои потребности исключительно тем, что давала ему дикая природа. Тогда он был здоровее, выше ростом, жил дольше, почти без насилия, без эксплуатации, при равенстве мужчин и женщин, без иерархии власти, почти не работая. И это был настоящий рай, Золотой век, Эдем, об изгнании из которого упоминают все мифологии человечества, в каждой культуре, на каждом континенте. Ибо нас изгнали – человек открыл земледелие. Так началась цивилизация, но точно так же началось падение в капитализм и рабский труд, во всю его культурную надстройку. Из которой мы не вырвались до сих пор. У нас нет для этого даже воображаемых инструментов.

…Если не работаешь – зачем тогда живешь? Есть ли какой-либо смысл существования в ничегонеделании, в стагнации, в вегетативной смене дней и дат? Робот стоит без движения, то есть робот не работает, то есть робот мертв. Робот существует для работы.

…Но если бы мы сохранили ту память о тысячелетиях охотничье-собирательской культуры – мы смогли бы так жить, трансформеры смогли бы жить по-настоящему трансформерной жизнью. Вместо того чтобы через силу отыгрывать этот чудовищный театр человека, работающего, чтобы жить.

…И потому мы придумали этот Рай. Но нас настигло проклятие исполнившейся мечты. Ибо стоит тебе сказать «Рай» – и ты думаешь обо всех идеализациях мира до Погибели, которыми полны архивы, о глянцевом Голливуде. Наши первые людаки поглощали все это всеми порами своего воображения. И начался слоеный пирог, как везде: людаки айэсятся, трансформируются, вступают в альянсы и рожают собственных людаков, но уже на основе сильно голливудского эпигенеза, и все это постепенно въедается в матерницу, векторы накладываются на векторы – включи быструю перемотку, и через тридцать килодней у тебя такой вот Рай: «Король Лев», библиотека Диснея и Пиксара, парк сказок и комиксов, с каждым поколением все более инфантильный и оторванный от правды о человеке.

…А может, мне только так кажется.

Дагеншелл эмотировал Сартра, Ханеке^[139] и вторую сигарету.

Гжесь эмотировал Вуди Аллена и Пола Боулза^[140].

Они сидели и курили. (Нет, но как бы.)

– Госпожа Спиро ничем не поможет?

– А кто у вас правит? – усмехнулся Гжесь. – Только не говори, будто у вас демократия.

– Честно? Я сам до конца не знаю кто.

– Вот именно. Вспомни, как до Погибели выглядело управление в достаточно крупных сетях. Кто-то имеет власть, но кто именно? Человек или программа? Общество или процедура? Все накладывается, процессуализируется, размывается. Хоть убей, но я понятия не имею, откуда взялась госпожа Спиро – из какого-то людаково-трансформерного слоеного пирога, из долговечного вектора Маттернета или чисто из управляющего софта. Наверняка она и сама не знает. Она вросла в матерницу Рая, возможно, мы уже даже ею дышим, – Гжесь эмотировал выдох, на мгновение изобразив на мехмаске облик греческого Борея. – Но я слышал, будто Рандомиты на Канарах с корнем оторвали свой Интернет от Маттер. Это правда?

Даг весьма нечетко высветил неопределенное выражение лица.

– Они ебанаты еще те, они в самом деле рандомизируются в нейро и в ДНК – один раз у них получается одно, в другой другое. Неделя переговоров, и я думал, что с ума сойду, – он снова толкнул локтем «Аль-асра» Гжеся. – Рядом с тобой ко мне возвращается здравый рассудок.

Под обрывом проплыла перевернутая Венеция, проплыли Лас-Вегас, Эльдорадо, Метрополис, и «Аль-аср» толкнул «Шмитта» в ответ.

Из всего репертуара физической близости – трансформер и трансформер, двое рабов харда, утопающих в океане бескрайнего одиночества – что им еще оставалось?

«Шмитт» хлопнул «Аль-асра» по спинной пластине – у карминового меха внутри аж зазвенело. «Аль-аср» врезал из полуприседа «Шмитту» молниеносным ударом в подбородок.

Они продолжали с грохотом лупить друг друга, вскочив на ноги и отступая под ударами к самой башне.

Радостные эмоты выстреливали фонтанами. На песчаной равнине дефилировали Альгамбры и Теотихуаканы. По пустыне разносился лязг уродуемого металла.

Замковцы бегали вокруг, хлопали в ладоши и пели:

– Трансформеры бьются! Трансформеры дерутся!

Они бились, дрались и крушили друг друга с размахом, достойным Первого и Последнего Рая. Даг воспроизвел из архива рев Годзиллы, Кинг Конга и Чужого, Гжесь ответил воплем Брюса Ли и завыванием корабельной противотуманной сирены.

Под кулаками мехов содрогалась Африка и срывались облака с небес. Гжесь, будто торпедой, ударил башкой в бедренные шарниры Дага; Даг схватил Гжеся поперек и грохнул роботом о камни под башней. Та накренилась, на лазурном небосклоне покосилось солнце.

– Трансформеры дерутся!

«Аль-аср» вбил кулак под грудную пластину «Шмитта» и вырвал пучок кабелей. «Шмитт» выломал из конструкции башни одну из опор – двухтонный столб из дерева, железа и бетона – и начал лупить им «Аль-асра» как дубинкой. По матернице разносился смех. Они стояли на палубах тонущих авианосцев, превращая в кашу десятки истребителей и вертолетов. Вокруг них проваливались континенты чужих планет, а они боксировали кулаками-кувалдами. Они падали во взрывающиеся сверхновые на спинах нечеловеческих мехо-богов и снова рубились с грохотом в триста децибел, а вокруг них, вытаращив глаза, объедались попкорном аксолотли.

Metal on metal, soul on soul. Кости и кровь роботов летели во все стороны. Рука, нога, обломки электронных подсистем – Гжесь наклоняется и поднимает старую руку «Шмитта-4», и она уже кажется ему почти античным артефактом, следом некоей дэникеновской цивилизации времен до человека – так исцарапали и отшлифовали эту железяку пустынные ветер и песок за прошедшие с их сентиментальной драки полтора года.

Гжесь стоит, держа в руке реликвию брата-меха, и долго не может двинуться с места, будто его заело. Что-то в нем ломается (не хард). Он заплакал бы, но у него есть только эмоты.

Госпожа Спиро сидит у костра в классической позе пьеты^[141], наевшийся людак-замковец спит на ее коленях, свернувшись в позе полуэмбриона. Госпожа Спиро нежно гладит эбеновыми пальцами мягкое тельце сказочного живорожденного, тотем-лицо склоняется с дикой нежностью над беззащитным человеком. Белый белок в объятиях черного дерева. Пальцы, будто живые клавиши фортепиано, подрагивают на лбу замковца в ритме неслышимых там-тамов. Госпожа Спиро – черная богиня, госпожа Спиро – кукла дочеловеческих снов и мифов, госпожа Спиро – мать Африки.

Гжесь швыряет руку «Шмитта» в пламя. Огненная жертва поднимает фонтан искр.

Госпожа Спиро смотрит на него глазами, похожими на два горизонтальных сучка в закопченной коре.

– Какое прекрасное отчаяние!

– Правда? – Гжесю незачем эмотировать горечь, у него по умолчанию такой голос. – Мне потребовалось сто тысяч ночей, чтобы дойти до этого края.

– Тебе этого не хватает? Великих чувств, великих страданий, драм из Рая?

– Не говори мне о Рае, это не Рай.

Двадцать процентов сна, и госпожа Спиро мерцает в отблесках костра, почти расплываясь в сомнабулический призрак, нечто среднее между деревянной куклой и масайской шаманкой.

– Не Рай? А чего тебе недостает?

Гжесь заглядывает в ночь и заглядывает в себя. Как ответить на этот вопрос? Будто он триста лет задыхался под бетонной тяжестью. Он знает, что чего-то недостает, чего-то самого важного, но когда пытается вымолвить слово, озвучить мысль – выходит лишь глухая пустота.

– Ведь у меня была какая-то жизнь, помимо жизни робота. Были какие-то хобби, какие-то увлечения, странности, любовь, ненависть, желания-нежелания, у меня была личность.

– А теперь нет?

– Не знаю. Есть?