Неужели у него нет таланта? Неужели он слишком занесся, думая, что сможет прокормиться музыкой? С того дня невеселые мысли поселились в его голове.

3

Он вышел из дома на следующий день после обеда. Вещей – спортивная сумка да чехол для одежды. В чехле черный костюм, одолженный у хозяина. Не зная, когда сможет вернуться в Токио, он подумывал взять с собой и гитару, но решил этого не делать: не хотел услышать что-нибудь неприятное от родителей. Вместо гитары уложил в сумку гармонику.

На Токийском вокзале Кацуро сел в поезд. В вагоне было пусто, и ему удалось захватить целый блок из четырех мест, расположенных лицом друг к другу. Он снял обувь и положил ноги на сиденье напротив.

До города, где жили его родители, надо было ехать два часа с пересадкой. Говорили, что некоторые ездят оттуда на работу в столицу, но Кацуро не мог себе этого представить.

Стоило ему сообщить о смерти бабушки, как хозяин тут же разрешил съездить домой.

– Отличный шанс как следует поговорить обо всем с родителями. О том, как быть дальше, и все такое, – заметил он.

Кацуро услышал в его словах намек: мол, пора уже отказаться от музыки.

Глядя на сельский пейзаж, проплывающий за окном, Кацуро рассеянно думал: неужели мне все-таки не дано? Дома наверняка что-нибудь скажут на эту тему. «Хватит мечтать, в мире все не так просто, приди в себя и займись семейным бизнесом, все равно нормальной работы у тебя нет…» Слова родителей представить было несложно.

Кацуро чуть качнул головой. Решил: хватит мрачных мыслей. Он открыл сумку и вытащил плеер с наушниками. Появление в прошлом году на рынке этого устройства оказалось историческим событием: теперь музыкой можно было наслаждаться где угодно.

Он нажал кнопку воспроизведения и закрыл глаза. В уши полилась красивая электронная мелодия. Играл Yellow Magic Orchestra. Все его члены были японцами, но известность коллектив приобрел сначала за границей. Рассказывали, что, когда они играли в Лос-Анджелесе на разогреве у The Tubes, публика рукоплескала стоя.

Вот, значит, кого называют талантами… Пессимистичные мысли невольно вернулись.

Наконец поезд прибыл на ближайшую к родительскому дому станцию. Когда Кацуро вышел из здания вокзала, в глаза бросился привычный пейзаж. Вдоль главной улицы, выходящей на магистраль, выстроились маленькие магазинчики – такие, которые обслуживают только постоянных клиентов, живущих по соседству. Кацуро приехал домой впервые после того, как бросил университет, но город, кажется, совершенно не изменился.

Кацуро остановился. Лавка зажата между цветочным и овощным магазинчиками, рольставни шириной в пару кэн наполовину открыты. На вывеске сверху написано «Уомацу», а рядом, маленькими буквами, – «Свежая рыба. Доставка».

Лавку основал дед. Первый магазинчик находился в другом месте и был побольше. Однако в войну он сгорел, и после войны открыли новый, уже здесь.

Кацуро поднырнул под рольставни. Внутри было темно. Он напряг глаза, но увидел лишь пустую витрину-холодильник. В это время года сырая рыба не хранится больше одного дня. Остатки, наверное, заморозили. На стене висело объявление: «Мы начали продажу кабаяки из угря».

Знакомый рыбный запах навевал воспоминания из детства. Кацуро прошел внутрь. В глубине – приступка, где снимают обувь, оттуда можно пройти в основную часть дома. Раздвижная дверь, ведущая в дом, закрыта, но через щель просачивался свет, и слышно было, как там кто-то ходит.

Кацуро выровнял дыхание и негромко сказал:

– Я дома.

И сразу подумал, что следовало сказать «Добрый день».

Дверь резко отодвинулась. В проеме стояла Эмико в черном платье. За то время, что они не виделись, девушка стала совсем взрослой. Она посмотрела на брата сверху вниз и с шумом выдохнула:

– Ну наконец-то. Я уж боялась, что ты не приедешь.

– С чего бы? Я же сказал, что договорюсь.

Кацуро снял обувь, поднялся на приступку, прошел внутрь и оглядел небольшое помещение.

– Ты что, одна? А где мать с отцом?

Эмико нахмурилась.

– Давно ушли. Я тоже должна была помогать, но решила, что надо дождаться тебя – нехорошо будет, если ты приедешь, а никого нет.

Кацуро пожал плечами:

– Ясно.

– Ты ведь не собираешься в таком виде участвовать в бдении?

На нем были джинсы и футболка.

– Конечно, нет. Подожди, переоденусь.

– Давай скорее.

– Сам знаю.

Подхватив сумку, он поднялся по лестнице. На втором этаже находились комнаты в японском стиле: одна в четыре с половиной, другая в шесть дзё. Комната побольше принадлежала ему, пока он не окончил школу.

Он открыл фусума и вздрогнул. Занавески были задернуты, и в комнате было темно. Кацуро включил свет и увидел, что все здесь осталось по-прежнему. На письменном столе все так же закреплена точилка для карандашей, плакаты с любимыми исполнителями со стены тоже никто не снял. На книжной полке рядом со справочниками – самоучитель игры на гитаре.

Вскоре после того, как он уехал в Токио, мать говорила, что Эмико хотела бы взять эту комнату себе. Он сказал, что не возражает – просто уже тогда решил заниматься музыкой и думал, что вряд ли вернется в родительский дом.

Но если комната осталась нетронутой, значит, родители еще надеются на его возвращение. При этой мысли у него стало тяжело на душе.

Он переоделся в костюм и вместе с Эмико вышел из дома. К счастью, для июля было довольно прохладно.

Бдение устроили в городском общественном центре. Его построили недавно, сестра сказала, что пешком идти минут десять.

Они добрались до района жилых домов, и Кацуро удивился, насколько изменился пейзаж. Эмико рассказала, что появилось много новых жителей. Надо же, и в таком городишке что-то меняется.

– А ты как? – спросила сестра на ходу.

Он знал, что она имеет в виду, но все равно уточнил с непонимающим видом:

– Ты о чем?

– Решил, что будешь делать? Если ты действительно сможешь зарабатывать на жизнь музыкой, тогда ладно, но ты уверен в себе?

– Само собой. Иначе зачем бы я стал этим заниматься? – ответил он, но на сердце было неспокойно. Ему казалось, что он обманывает самого себя.

– Просто я никак не пойму, откуда в нашей семье такой талант. Я же была на твоих выступлениях, мне кажется, у тебя здорово получается. Но примут ли тебя как профессионала – это уже разговор совсем в другой плоскости.

Кацуро скривился:

– Не наглей. Что ты можешь в этом понимать? Ты ведь не имеешь к музыке никакого отношения!

Он думал, что она обидится, но Эмико сохраняла спокойствие.

– Именно так, никакого отношения. Я ничего не знаю про мир музыки. Поэтому и спрашиваю, как у тебя дела. Если ты так в себе уверен, расскажи подробнее о том, как ты видишь свое будущее. Какой у тебя план, как ты собираешь действовать дальше, когда сможешь зарабатывать этим на жизнь. Мы не знаем ничего, поэтому и я, и папа с мамой очень волнуемся.

Сестра говорила правильные вещи, но Кацуро хмыкнул:

– Если бы все шло по плану, никто бы не мучился. Хотя что может понять человек, который, отучившись в местном женском университете, поступает на работу в местный сберегательный банк?

Это он про Эмико. Следующей весной она должна была окончить университет и с местом работы уже определилась. «Вот теперь она точно обидится», – подумал Кацуро, но сестра только вздохнула и устало спросила:

– А ты когда-нибудь задумывался о том, что с родителями будет в старости?

Кацуро замолчал. Старость родителей – одна из тех вещей, о которых думать не хотелось.

– Папе месяц назад было совсем плохо. Опять сердечный приступ.

Кацуро остановился и посмотрел на сестру.

– Серьезно?

– Разумеется, серьезно. – Эмико тоже пристально посмотрела ему в глаза. – К счастью, без осложнений. Мы, конечно, переполошились – бабушка ведь тоже не вставала.

– Я и не знал.

– Папа велел маме тебе не говорить.

– Вот, значит, как…

Значит, не видел смысла извещать такого непочтительного сына. Поскольку сказать на это было нечего, Кацуро опять замолчал.

Они снова двинулись вперед, и до самого центра Эмико тоже не сказала ни слова.

4

Здание общественного центра выглядело как одноэтажный жилой дом, разве что чуть побольше. Везде с озабоченным видом суетились люди в траурных одеждах.

У входа он увидел мать, Канако. Она беседовала о чем-то с худым мужчиной. Кацуро медленно подошел.

Канако, заметив его, ахнула. Он собрался было сказать: «А вот и я», но, увидев лицо стоявшего рядом с ней человека, потерял дар речи.

Это был его отец, Такэо. Он так похудел, что Кацуро не узнал его.

Такэо некоторое время разглядывал сына, а затем разомкнул сжатые в линию губы.

– Приехал все-таки? Кто тебе сообщил? – грубо спросил он.

– Эмико.

– Ясно. – Такэо посмотрел на дочь, потом снова перевел взгляд на сына. – Нашел, значит, время?

Кацуро почувствовал, что отец не стал договаривать: мол, ты же не собирался приезжать, пока не достигнешь желаемого.

– Если хочешь, чтобы я уехал, могу и уехать.

– Кацуро! – в голосе Канако звучал упрек.

Такэо устало махнул рукой.

– Этого я не говорил. Я занят, так что не болтай ерунды.

С этими словами он быстро отошел.

Глядя мужу в спину, Канако сказала:

– Спасибо, что приехал. Мы уже думали, что не увидим тебя.

Судя по всему, это мать велела Эмико позвонить брату.

– Эмико настаивала. Ты лучше скажи, как отец, – он так похудел. Сестра сказала, что ему опять было плохо…

Канако как-то обмякла.

– Он, конечно, делает вид, что все в порядке, но я вижу, как он ослаб. Ему ведь уже за шестьдесят.

– Разве?

Насколько он знал, Такэо женился на Канако, когда ему уже исполнилось тридцать шесть. В детстве Кацуро часто слышал рассказы о том, что отец был занят восстановлением «Уомацу» и искать невесту у него не было времени.

Незадолго до начала бдения, около шести вечера, стали собираться родственники. У Такэо было много братьев и сестер, так что только с его стороны пришло около двадцати человек. Кацуро в последний раз видел их больше десяти лет назад.

К нему подошел поздороваться дядя, который был младше отца на три года. Он радостно протянул ладонь для рукопожатия.

– Ого, Кацуро! Хорошо выглядишь. Я слышал, ты все еще в Токио. Чем занимаешься?

– Да так, всяким разным, – увиливая от ответа, он сам себе был противен.

– Что значит – всяким разным? Ты что, взял академический отпуск и развлекаешься?

Он вздрогнул. Видимо, мать с отцом не сказали родным, что он бросил университет. Канако стояла поблизости и не могла не слышать их разговор, но отвернулась, не сказав ни слова.

Это было унизительно. Значит, Такэо и Канако не считают возможным рассказывать родным, что их сын хочет заниматься музыкой.

Но ведь и он сам не мог этого сказать. Это-то и было плохо.

Он облизал губы и посмотрел дядюшке прямо в лицо.

– Я бросил.

Дядя удивился:

– Что?!

– Бросил университет. Не закончил.

Уловив краем глаза, как напряглась Канако, он продолжал:

– Хочу заниматься музыкой.

– Му-у-узыкой?!

Дядя сделал такое лицо, будто в жизни не слышал этого слова.

Началось бдение, так что разговор прервался. Дядя обратился к кому-то из родственников, с недоумевающим видом обсуждал с ним что-то – наверное, выяснял, правда ли то, что сказал Кацуро.

Читали сутры, все шло по накатанной. Кацуро тоже зажег благовония. Бабушка ласково улыбалась с фотографии. Он помнил, как она баловала его в детстве. Была бы жива, наверняка поддержала бы его сейчас.

Когда бдение закончилось, все перешли в другое помещение. Там уже приготовили суши, пиво и другой алкоголь. Кацуро огляделся – остались только члены семьи. Поскольку бабушке было уже почти девяносто, печаль на лицах была не так уж глубока. Скорее царила атмосфера тихой радости, ведь встретились давно не видевшиеся родственники.