– Да, здесь потрясающе красиво…Вы правы, в таких местах хочется подумать. Один великий римлянин сказал: не смерти должен бояться человек, он должен бояться никогда не начать жить¹⁶. К сожалению, все мы слишком боимся начать жить, по-настоящему, в ладу с собой, а?

Саша смотрела в его глаза, пытаясь понять, к чему это он. Его темно-карие глаза смотрели на нее. Может, это и есть ответ на все ее вопросы? Может, он прочитал ее мысли?

– Никогда не начать жить, – повторила она чуть слышно. Она снова думала об Андрее. Он был смыслом ее жизни последние несколько месяцев. Только мысли о нем наполняли ее истинным счастьем. Беда в том, что она прекрасно понимала, что в этом мире ее любовь обречена. У нее не было ни малейшего шанса сделать самой выбор.

Она грустно вздохнула, прижавшись подбородком к коленям, неотрывно глядя в море, беспокойные воды которого становились все темнее, местами покрываясь розовыми бликами.

– Что скрывается в вашей чудной головке? Надеюсь, вы не влюблены? Это было бы чертовски досадно, – насмешливо произнес он.

Влюблена? Саша вздрогнула и метнула на него взгляд – так сильно это звучало вслух! Влюблена? О, да! Грудь ее взволновано заколыхалась. Боже! Она никому, никому даже словом не обмолвилась о своих чувствах и вдруг как-то раскрыла свою тайну первому встречному!

Никита же несколько секунд с едва заметной улыбкой внимательно смотрел на нее, потом отвернулся к морю. Несколько минут они просто молчали.

– Я прав, – сказал он, наконец. – Наверняка, кто-то из ваших преподавателей или, может, вообще артист с открытки? – он насмешливо улыбнулся ее вспыхнувшим щекам. – Тогда, мой вам совет, сударыня, берегитесь своих желаний. Судя по всему, ваши мысли и чувства могут вас привести к ошеломительным действиям.

Саша еще сильнее вспыхнула, с досадой кусая губы, а потом решительно поднялась на ноги. Как такое возможно?! Она изо всех сил старалась не раскрывать себя, но все тайны ее души стали известны этому человеку! Она еще раз внимательно посмотрела на него, сверху вниз. Даст Бог, они больше не увидятся, и весь этот разговор, слишком откровенный, останется в прошлом.

– Довольно, – сказала она, поправив платье и шляпу. – Мне пора. Прощайте…

Она ловко спрыгнула на песок и сделала пару шагов в направлении своих туфель, почувствовав, как краешек ее платья задел руку Шацкого. Он не шелохнулся. Присыпанные песком от ветра, валялись ее туфли, и неприлично близко лежали его ботинки и серый пиджак. Саша скрутила подол платья, отжимая воду в песок, чувствуя, как Шацкий разглядывает ее со спины. Опять это странное волнение обдало ее с ног до головы. Боясь себе признаться, Саше отчего-то было приятно, что он ее разглядывает. Она подняла свои туфли из тонкой светлой кожи за ленты и вдруг резко обернулась к Шацкому, желая подловить его за подглядыванием. Но…его не было!

В недоумении Саша огляделась, приподнялась на цыпочки, заслоняя ладонью глаза от солнца, взглянула на море, пытаясь высмотреть своего недавнего собеседника. Но его нигде не было!

– Что за шутки? – прошептала она и поднялась на большой валун на берегу. – Уф…– вырвалось у нее, когда она, наконец, увидела, как Шацкий отчаянно плыл наперерез волнам в противоположную от берега сторону. Его голова то скрывалась из виду, то показывалась над волнами. Он и не смотрел в ее сторону. – Вот шайтан, – тихо проворчала Саша, невольно копируя интонацию няньки Амины, и торопливо подняла велосипед. Вынула из корзины бутылку из зеленого стекла с водой, ловко зубами открыла пробку и жадно сделала несколько глотков. Затем закрыла бутылку и зачем-то положила ее под серый мужской пиджак.

Уже обувшись, с трудом затащив по неровной тропинке велосипед на пригорок, она постояла еще пару минут, наблюдая за плавающим, и покатила домой.

“Не смерти должен бояться человек, – думала она, – он должен бояться так и не начать жить…А может, так и не осмелившись любить?”

5.

Саша мчалась по пыльной дороге в сторону дома. Путь ее лежал к северу от Шоуланского мыса до небольшой островной гряды, оттуда шла прямая проселочная дорога к Майскому. Начинало смеркаться. Вдоль дороги попадались кустарники, кое-где даже сосны. Это был ее любимый путь к уединению. В это время уже было безлюдно, лишь изредка стремительно проносились фаэтоны, поднимавшие клубы пыли.

До Майского было около версты, но этот путь был знаком, а потому казался близким. Она все еще была под впечатлением от встречи на берегу. Невольно прокручивала в голове все, что наговорила, периодически вспыхивая и улыбаясь сама себе. И вспоминала Андрея. О нем она думала постоянно, даже когда ее голова была занята чем-то другим. Как он был чист и прекрасен, благороден и храбр! Он бы точно никогда не позволил себе так смутить бедную девушку. А жаль…Саша даже вспыхнула от мысли – вот бы Андрей так внезапно появился бы там, на берегу…

Уже стемнело, когда Саша добралась до Майского. В глубоких сумерках ее привычно встретили каменные ворота, напоминавшие триумфальную арку. Ворота были высоки и широки, сквозь них свободно мог пройти фаэтон Павла Ивановича или два всадника на лошадях, не говоря уже о хрупкой девушке на велосипеде. Сами ворота имели массивную металлическую решетку ромбообразного узора и огромный крючок, на который они надежно закрывались в ночное время. Верх ворот обрамляла каменная резьба восточных мотивов – ряд мифологических животных, которые пристально наблюдали за въезжавшими. От ворот тянулся высокий кирпичный забор, который огибал пять гектаров родового имения Ашаевых-Кадашевых – Майское.

Сквозь ворота к самому дому, утопавшему в гуще деревьев, вела широкая дорога. По обеим ее сторонам были высажены сосны, а потому здесь был невероятный воздух. Саша полной грудью вдыхала вечернюю прохладу с привкусом хвои. Сосновая аллея упиралась в широкую каменную лестницу, которая вела на высокий подиум – на нем возвышались все жилые и хозяйственные постройки. Этот подиум был не меньше метра высотой и позволял созерцать как бы с возвышенности весь чудесный ландшафт, а еще служил прекрасной защитой от сырости. Главное место построек занимал собственно господский дом – двухэтажное здание в классическом стиле с симметричными рядами окон, с большой парадной дверью и четырехгранным куполом в центральной части вальмовой крыши. Сразу под куполом в центре фасада – высокое с полуаркой окно парадной залы с двумя полуколоннами по обеим сторонам, которые венчала композиция из двух сидящих нимф. Перед домом стояли вазоны с цветами, кое-где перемежаясь с ухоженными пальмами. Парадный вход освещался электрическими фонарями, которые особенно подчеркивали красоту и великолепие здания. Позади дома, скрытые от глаз, размещались хозяйственные постройки. Сосны были посажены и вдоль дома, что создавало необходимую тень и прохладу.

– Как же здесь хорошо, – тихо прошептала Саша, спускаясь с велосипеда. Она прижалась к одной из сосен, ближайших к дому, и всей грудью вдохнула пряный, смолистый запах ее ствола.

Стоя в темноте, освещаемой лишь фонарями парадного входа, слушала, как шумели цикады, шелестела листва и поскрипывали сосны от ветра. Чистая невозмутимая природа здесь дышала спокойствием и умиротворением. И не хотелось идти в дом, к людям, а хотелось побыть здесь, почти в темноте, почти в тишине, нарушаемой только звуками природы. Взгляд ее уходил в гущу аллеи, уходящей к воротам. Дом ее детства. Место ее первых снов. Место ее первой встречи с Андреем – все было здесь.

Громко залаяла дворовая собака, за ней другая, выводя ее из забытья.

Саша едва помахала им рукой и поплелась в дом.

В передней первой ее встретила встревоженная Амина, экономка и нянька, вырастившая одного за другим детей Кадашевых. Толстая и вкусно пахнувшая домом татка, хорошо говорила на русском, всю жизнь проработав в этом доме. В цветастом длинном платье и шальварах, с повязанным на голове платком, она умоляюще сложила руки на груди и шепотом заговорила:

– Ханум вы моя золотая, лебедушка вы моя, Сашенька, ну, где, где вы пропадали? Отец просто в бешенстве. Мне уже три раза пригрозил, что прогонит меня из дома. А ежели прогонит? Куда же я пойду на старости лет, а? – Амина причитала и причитала, от чего Саша нахмурилась, взглянув на огромные часы в прихожей.

Шесть часов ее не было! Надо полагать, отец в бешенстве.

– Прости, Аминушка, прости, – Саша прижалась к ее пышной груди, обняла ее мягкое тело. – Я не заметила, я в порядке, я уже дома, видишь? Никто тебя не прогонит. Ведь это и твой дом. Ну, же не сердись на меня, – она вскинула к няньке глаза. – Где все?

Амина взглядом показала на большую полуаркой дубовую дверь гостиной.

– А Павел Иванович у себя, рвет и мечет, попадет вам, ненаглядная моя, – она обняла ее крепче и вдруг заговорщическим голосом сказала: – Что сегодня было, ханум, вы не представляете. Пойдемте, я вас переодену, а то в таком виде вам точно попадет от отца.

Она схватила Сашу за руку и потащила ее мимо кабинета отца, наверх по лестнице, стараясь ступать на ступеньки только пальцами ног в расшитых татарских тапочках, чтобы лестница не скрипела. Благополучно миновав длинный коридор второго этажа, они, наконец, оказались в Сашиной комнате, уставленной изящной светлой мебелью, исполненной на заказ в стиле модерн. Сразу у окна перед высоким в пол массивным зеркалом в белом ободе растительного орнамента стояло уже готовое платье для торжества, привезенное от портнихи на днях. Белая пышная юбка платья с длинным шлейфом, расшитая вручную крошечными жемчужинами, занимала добрую половину комнаты. В углу лежала целая куча цветных коробок разного размера и формы – обновки по случаю окончания института, которые она до сих пор не успела разобрать. В центре располагалась большая кровать, довольно высокая, из светлого дерева, с красивым небесно-голубым балдахином. А рядом с ней – изящная тумбочка с раковиной и кувшином.

– Давайте-ка сюда свое платье, – Амина по-свойски командовала в Сашиной комнате, помогая ей переодеться, вымыть ноги от песка и грязи, не забывая причитать и ворчать: – И где это видано, чтоб такими ножками грязь месили, ханум? Вылитый трубочист, где и ползала, бесы только знают.

– Погоди, погоди, Амина, что тут у вас произошло? Говори, – Саша стоически терпела все манипуляции старой няньки, на ходу поправляя волосы и заправляя чулки.

– А то произошло, что полный дом гостей. И Оленька, голубка моя, приехала со своим старым ослом, и Машенька, рыбонька моя, приехала с детками. Славные такие мальчишки, щечки розовые, кудряшки – ну, ангелы, вылитые ангелы.

– Ты что не выспалась, что ли? – Саша шутливо потрепала ее по щеке. – Они же еще при мне приехали. Что тут такого?

– А то, – обиженно сказала нянька, – что Мурат приехал уже без вас, моя дорогая. А приехал он с каким-то другом. Так вот отец как его увидал, весь помрачнел, брата вашего отругал, мол, зачем притащил, девица, то есть вы, на выданье, а он джигита молодого в дом притащил, – она очень многозначительно посмотрела на Сашу, которая только улыбалась, сидя на стуле, болтая ногами, пока Амина приводила в порядок ее волосы.

– И что? Дальше-то что, Амина?

– А то, глупышка вы моя, что раз он так рассердился, значит, он уже что-то точно придумал про вас. Но только я вам ничего не говорила, вот так, – она склонила над Сашей свое толстое вспотевшее лицо и жестом показала, что отныне у нее рот на замке.

– Что придумал про меня? – Саша схватила ее за руку. – А, ну, отвечай, что ты имеешь в виду?

Амина выпрямилась и принялась истово собирать Сашины волосы заколками и шпильками, продолжая молчать.

– Амина, ну, не молчи, ты думаешь, отец уже кого-то имеет на примете? – Саша вскочила со стула и вцепилась в няньку.– Говори!

Амина жалобно посмотрела на нее и всплеснула руками.