Только когда они останавливают запись, я осознаю, что рыдаю. Слезы беззвучно льются по моему лицу, собираясь в лужицу на столе, капля за каплей, когезия и адгезия. И вдруг я перестаю сопротивляться, меня охватывает скорбь. Блэйк и Конвэй секунду молчат, а затем я слышу скрежет стула по полу – это Конвэй встает.

– Хорошо, мистер Шют, мы продолжим расследовать это нападение. Проверим ваши слова о том, где вы находились во время нанесения травм мистеру Сквайру, и я дам разрешение на проведение судмедэкспертизы в отношении ваших вещей. Пока же вас отпускают под залог на время расследования. Вам нужно сообщить адрес, по которому будете пребывать.

Смотрю на Конвэя.

– Адрес?

– Мы всегда можем оставить вас в следственном изоляторе, если хотите, сэр.

Его глаза уже больше не излучают ни частички того добра, которое я, как мне раньше казалось, в них заметил.

Блэйк бросает на него жесткий взгляд, а затем поворачивается ко мне и мягко уточняет:

– Есть хоть кто-то, у кого вы могли бы остановиться? На время?

Задумываюсь на мгновение – никого.

– Нет, – отвечаю я.

Меня молча отводят в камеру. Когда дверь закрывается, я успеваю выкрикнуть Блэйк:

– Сколько вы меня еще тут продержите?

Задвижка со стуком открывается.

– Мистер Шют, нам нужен адрес. Если вы его не дадите, мы никак не можем быть уверены, что найдем вас, когда вы нам понадобитесь.

Мое сердце ускоряется.

– Вы не имеете права держать меня здесь.

– Не имеем. Все время – нет. Но без адреса мы имеем право задержать вас, пока суд не определит залог. И скажу честно, мистер Шют, без адреса ваши шансы крайне малы.

– Стойте, – в отчаянии взываю я, – а если у меня нет никакого адреса, что, по-вашему, я должен делать?

– Если у вас нет адреса, то что, по-вашему, могу сделать я? – переспрашивает она и закрывает задвижку.

Глава десятая
Четверг

Когда закрываю глаза, эти стены бесшумно надвигаются на меня, грозя раздавить. Но стоит резко открыть глаза, как они вмиг беззвучно возвращаются на место. Их не подловить. И не остановить.

На этот раз, открыв глаза, я их больше не закрою. Воздух здесь затхлый, пахнет средством от насекомых. Вдыхаю, и подкатывает легкая тошнота. Пора отсюда выбираться. Воздух там, снаружи, лишь в нескольких футах – чистый, свежий, влажный, ароматный. Холодный февральский воздух.

Хотя февральская ночь вовсе не предел мечтаний. В воздухе лед, и все, что ни надето на человеке, промерзает за считаные минуты. Но как только от холода начинает колоть пальцы, все остальное в мире теряет важность. И это хорошо. Пора отсюда выбираться. Я и часу еще здесь не протяну, не говоря уж про день или больше. Этот день точно станет моим последним.

От усталости закрываю глаза, а когда открываю, вижу, как потолок быстро возвращается на место. Еще секунда, и стало бы слишком поздно. Меня бы расплющило.

Когда я увидел, что он подмял ее под себя, то мог бы что-то сделать.

Сажусь. Если быстро поморгать, в складках темноты появляется она, ее лицо теперь знакомо.

– Отпусти меня! – кричу я. – Отпусти!

В голове снова стучит. Если позвать доктора, он, может, объяснит им, почему меня следует выпустить и как, оставшись здесь еще хоть ненадолго, я весь проржавею изнутри. Скоро задвижка откроется, и они проверят, жив ли я. Если в этот момент закричать, поможет ли это выбраться?

Минуты капают медленно.

Слышу за дверью шум. Готовлюсь закричать, когда дернется задвижка, но вдруг открывается вся дверь целиком. Свет ослепляет, и я прикрываю глаза ладонью.

– На выход, мистер Шют. Вы свободны.

Вглядываюсь сквозь пальцы. Это Блэйк.

– Что?

Я встаю.

– У нас есть для вас адрес.

Заметив на моем лице непонимание, она добавляет:

– Кросс-стрит, тридцать два. Эс И двадцать два.

– Что?

– Это адрес из нашей базы. В восемьдесят девятом вы были арестованы за нападение без отягчающих обстоятельств. Получили предупреждение.

Я знаю этот адрес. Гремит где-то в глухой пустоте моего мозга.

– Это не мой дом, – отвечаю я.

– Я знаю. – Ее интонация не меняется. – Он принадлежит Себастьяну Мэттьюзу.

И меня тут же подхватывает круговорот воспоминаний, вызванных этим именем.

– Отведу вас забрать вещи. Не забудьте, что вернуться вы должны через две недели, – говорит она, вручая мне бумажку с датой.

Смяв, сую бумажку в карман тренировочных штанов.

Если промолчу, смогу уйти. Не стоит разрушать все правдой – правдой, что я там не живу, что не знаю его больше, что он не захочет меня видеть. Выйду отсюда и прямиком в какой-нибудь укромный уголок с крышей над головой или в зал ожидания на вокзале. Не стоит разоблачать наш с ней небольшой сговор. Она знает, что я в тот дом не пойду. Знает, что не воспользуюсь адресом. Она просто ищет способ мне помочь.

– Считайте, вам повезло, что мы не вменили вам незаконное проникновение. Не вламывайтесь больше в чужие дома, даже если вам кажется, что они пустуют, – предупреждает она.

Блэйк ведет меня за вещами. Сквозь прозрачную вставку бумажного пакета виднеются только недокуренные сигареты.

– Мне жаль, – бросаю я вслед Блэйк, которая уже готова уйти. – Передайте ее семье, что мне жаль.

Она улыбается, но в ее улыбке нет радости.

– В этом идти я не могу, – показываю на тренировочные штаны и тонкую серую толстовку, которую мне выдали здесь.

Но уязвимее всего чувствую себя из-за кед.

– Можно хотя бы ботинки вернуть?

– Вещдоки, – качает головой Блэйк.

Хочу возразить, но вспоминаю: ведь именно она подсуетилась, чтобы меня выпустили.

– Спасибо, что нашли способ меня выпустить, – говорю я наконец.

Она слегка хмурится, будто смутившись.

– Не меня благодарите. Его, – кивком она показывает себе за спину.

Тут я понимаю, кого она имеет в виду, и у меня перехватывает дыхание. За низкой алюминиевой дверью вижу его – впервые за столько лет.

– Себ?

– Паршиво выглядишь, – замечает он.

Глава одиннадцатая
Четверг

Судя по часам, сейчас 03:11. Тепло салона и плавный ход автомобиля навевают сон, но я все никак не могу расслабиться. Бросаю взгляд на Себа, тот уверенно крутит руль. Рукава накрахмалены, запонки слегка поблескивают от мелькающих за окном фонарей. Он не спускает глаз с дороги, хотя на Кристал-Пэлас-роуд машин немного. Как будто ему все равно, куда смотреть, только бы не на меня.

Проезжаем несколько лежачих полицейских, затем сворачиваем направо и катим вдоль примыкающих друг к другу аккуратных домиков. В голову врываются беспорядочные воспоминания. Я знаю это место. Машина плавно тормозит, и Себ нажимает на кнопку, чтобы поставить на ручник. И когда только автомобили успели таким обзавестись?

– Приехали, – говорит он, вылезая из машины.

Все такой же красавчик, только седины стало больше. Лицо слегка изможденное, но никто не молодеет. Выбравшись из машины, подхожу вслед за ним к двери, жду за спиной, пока он открывает. Щелкает выключателем, и прихожую заливает мягкий янтарный свет. Стены выкрашены в приглушенные тона, но блики света все же пляшут по комнате, прыгая между полированными деревянными перилами и старинным сервантом.

– Заходи, – приглашает он и отступает в сторону, чтобы пропустить меня.

– Я лучше пойду, – отвечаю я, бросив взгляд на свои грязные руки. – Я у тебя не останусь.

Тут меня обволакивает холод, и я с раздражением отмечаю, что дрожу.

– Не дури, – возражает он. – Пойдем. На такой погоде дверь открытой лучше не держать.

Снова поеживаюсь в тонкой одежде, выданной мне полицией, и вдруг мои ноги как по команде обессиливают. Колени подкашиваются, и я сползаю по двери вниз; он подхватывает меня в последний момент. Все вокруг темнеет, а затем – пустота.

Проснувшись, собираю обрывки воспоминаний. Вот Себ чуть ли не волоком тащит меня внутрь дома, вверх по лестнице – нежно-кремовые кроссовки на темном отполированном паркете. С трудом перебираю ногами; меня, будто последнего пьяницу, подводят к кровати. Чувствую, как моя «тюремная» одежда липнет к коже, когда ее стягивают. Из-под одежды по комнате разносится вонь. Среди всплывающих в голове образов возникает сложенное на стуле полотенце. Теплый воздух обволакивает мои руки. После – темнота, забытье и наконец сон.

Чувствую, как утро хочет разомкнуть мне веки, но зависаю на мгновение, силясь вспомнить, где нахожусь. Голова пульсирует. Встаю с кровати, отодвигаю занавеску, из-за которой проглядывает низкое утреннее солнце. На часах на прикроватном столике начало девятого. Открываю глаза, прислушиваюсь – я же ничего не знаю о человеке, который живет в этом доме. Не знаю, есть тут дети, партнер или друзья.

Вдалеке слышен звон – похоже, накрывают завтрак. Ищу спортивный костюм, в котором приехал, но нигде не нахожу. Себ, видимо, забрал постирать. Оставил одежду на смену – стопкой прямо на белом полотенце. Темно-красные брюки, синяя рубашка в клетку, какие-то новые, еще не распакованные трусы, носки и свитер с круглым вырезом. Это все его одежда, которой он пользуется сам, не запасная. Достаю из упаковки трусы. Они безупречно чистые, особенно на фоне моих покрытых грязью рук. Я уже столько лет не носил трусов, не было необходимости. Хлопковая белизна бьет мне в глаза. Не надену все это, пока не вымоюсь.

Обернув бедра полотенцем, выхожу в коридор, попутно рассматривая заставленные книгами полки. Смесь из французской классики и бульварного чтива сбивает меня с толку, но тут я соображаю, что французские книги я сам же и оставил здесь много лет назад, а дешевые и легкие триллеры всегда любила Нина. Почему-то вспомнил, что она пахла розами. Интересно, она до сих пор с Себом? Дверь в ванную распахнута, словно приглашая к себе. Захожу, разглядываю отполированную ванну. Как же давно я принимал ванну в последний раз! Тянусь к кранам, но замираю. Уж не злоупотребляю ли я гостеприимством? Впрочем, я и так в его доме, в его одежде, поэтому помыться – наименьшее из всего, что я могу для него сделать. Через несколько минут я уже лежу в воде, наблюдаю, как грязь стекает с моего тела и тонет. Беру щеточку, принимаюсь тереть себя, стараясь, правда, не входить в раж. Дальше – волосы. Только намочив их, осознаю, насколько же они длинные. В конце скребу лицо, пока не чувствую, что оно снова приобрело розовый цвет. Спустив воду, поражаюсь полосе из грязи, окаймляющей дно.

На выходе из ванной я замечаю кого-то в зеркале. Персонажа ночного кошмара. Это, конечно же, я сам, вот только лицо в отражении истекает кровью. Тупая боль дает понять: я разодрал швы. Вздыхаю, прижимаю к лицу скомканное полотенце и держу, пока не обнаруживаю пластыри с изображением мультяшных поросят. Так у него есть дети? Наклеив три полоски одна на другую, останавливаю поток, затем бросаю еще один взгляд в зеркало. Выгляжу чистым, но каким-то нелепым.

– Нашел-таки пластырь, – улыбается он, когда я захожу на кухню.

Лоб покалывает.

– От племянниц остался. Там яйца с беконом, – он указывает на накрытый стол, – и в кофейнике свежий кофе.

На нем классический серый клетчатый костюм, бледно-голубая рубашка, алый галстук с узором из маленьких слоников. Он с улыбкой осматривает меня, одетого в его клетчатую рубашку и красные брюки. Затем встает, берет со стола ключи. От запаха бекона в животе то накатывает, то затихает чувство голода. Но мне нужно поесть.

– Спасибо, – говорю я, присаживаясь.

Он глядит на меня так, будто хочет что-то сказать, но потом раздумывает.

– Слушай, мне пора на работу. – Он смотрит на часы.

Это «Ролекс Милгаусс». Когда-то и у меня были такие же, ведь они названы в честь математика.

– Поговорим, когда вернусь. Где-то около шести. Пользуйся всем, чем нужно.

Он делает паузу, заметив мое взволнованное лицо:

– Все в порядке, я один в доме.