Сунув разметку под мышку, я обошла вокруг дома и поднялась на крыльцо, точно повторяющее мое. Постучала, стараясь не оглядываться по сторонам.

– Кто таков? – раздался из-за двери скрипучий голос Лексеича.

– Это я, Игорь Алексеевич. Вопрос по работе. Можно?

За дверью что-то задвигалось, зашуршало. В щель просунулась лохматая седая голова.

– Вера? Тебе не поздно про работу-то спрашивать?

– Извините. Да, наверное… – Я отступила в темноту.

Лексеич смерил меня внимательным взглядом и шевельнул пышными усами.

– А ну заходь.

Он распахнул дверь пошире, и я вошла. В отличие от моего, флигель Лексеича был совсем как квартира: прихожая и спальня отделены стеной, вход на кухню закрывала красивая дверь с резьбой. Верхний свет не горел. Я разулась в полумраке и прошла в комнату, прижимая к груди телефон и разметку.

Что я делаю? Может, мне надо брать билет в Турцию – или где сейчас безвизовый режим – и сматываться, пока не поздно? Или все-таки попробовать связаться с Антоном? Но Ваня же сказал – он выключает телефон, пока с дочкой…

– Что там у тебя?

Косолапо переваливаясь, Лексеич прошел за мной в комнату и зажег торшер. Он был в своем обычном спортивном костюме с расстегнутой молнией. Массивный золотой крест висел на гвозде в красном углу рядом с иконами. Там же на любовно разложенной вязаной салфеточке горела лампадка.

Я огляделась. На стенах кроме распятия висели вырезки из газет, вырванные тетрадные листки, заполненные рваным почерком. В центре возвышался накрытый льняной скатертью стол.

– Можно? – нерешительно спросила я.

Лексеич согласно тряхнул седыми космами. Я положила разметку на скатерть, рядом – телефон экраном вверх.

– Я придумала систему, как следить за всеми могилами, не выделяя какие-то отдельно… – начала я.

На самом деле систему я придумала недели три назад, но все не было повода рассказать. Лексеич посмотрел на разметку, на меня, шмыгнул своим выдающимся орлиным носом и сказал:

– Толковая ты девочка. Умная, красивая. Сколько смотрю на тебя, не могу взять в толк: что ты в нашей Богом забытой дыре забыла?

Я с трудом оторвала взгляд от экрана, пытаясь придумать правдивый ответ.

– ЕГЭ не сдала.

– И все?

Я сглотнула. Надо было все-таки гуглить билет в Турцию.

– Сдашь еще, куда он, этот твой ЕГЭ, денется… – утешительно протянул Лексеич и вдруг закашлялся так сильно, как умеют только заядлые курильщики. Странно, он же вроде не курит. – Я чаю заварил с брусникой. Будешь?

Я кивнула.

Стулья у Лексеича оказались на удивление удобными, будто были сделаны специально под меня. Пока он расставлял чашки, телефон ожил. На экране высветилось сообщение от Вани: «Он в порядке». Я почувствовала, как расслабляются плечи, живот, который я, оказывается, все это время напрягала. Откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула.

– Дочка, ты чего? – Лексеич заглянул мне в лицо своими внимательными, все подмечающими глазами.

Я покачала головой.

Затрезвонил телефон. Антон. Мышцы живота тут же собрались обратно в тугую пружину. Все-таки Ваня проболтался.

– Он тебя обидел, что ли? – Лексеич склонил голову в сторону мобильника.

Я перевернула телефон экраном вниз. Глотнула ароматный чай.

– Это я его обидела. А он не может меня простить.

– «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим», – задумчиво процитировал Лексеич. – Раскаяться нужно, искренне, от сердца. Тогда и прощение придет. Ничего. Помиритесь, дело молодое…

– Угу, – сообщила я чашке. – В общем, по поводу разметки…

Я вышла от Лексеича через добрых двадцать минут. От Антона было три пропущенных и ни одного сообщения. Пробираясь домой через тускло освещенный двор, я чувствовала себя последней дурой. Сначала подняла на уши, теперь не беру трубку. А что я ему скажу? «Ко мне вернулась сила Зимней Девы»? «Мне подкинули букет из сухих цветов, и к одному пришпилен мертвый мотылек»?

«Я боюсь, что Дарина начнет с тебя».

Я закрыла дверь, пытаясь унять редкие подергивания пальцев и с ходу нашаривая выключатель. Под потолком вспыхнул тусклый свет. Букет немой угрозой лежал на пороге. Если не знаешь – обязательно наступишь. Кто-то хотел, чтобы я об него споткнулась. Хотел, чтобы испугалась – и, как сейчас, замерла, пытаясь решить, что делать дальше.

Взгляд упал на разобранную кровать. Может быть, Лёша что-то знает о Дарине? Нет, ему я точно не буду звонить. Я вытащила телефон из кармана. «Дело молодое». Как же.

– Антон?

– Что случилось, Вера? – Судя по шуму машин на заднем фоне, он шел по улице. – Ты зачем ко мне Ваньку отправила?

Липкая прохлада, как шарик мороженого, провалилась в желудок.

«Мне подкинули сухой букет».

Ну да. И поэтому я так психую.

– Я нашла у себя на пороге сухой букет, – все-таки сказала я. – Подумала, что это от Дарины. Что она… – «Охотится на нас». – …узнала правду.

На том конце повисло молчание. Я слышала размеренное дыхание, уверенные шаги по асфальту и почти видела, как Антон трет переносицу указательным пальцем.

– Почему ты так думаешь? – наконец спросил он.

Действительно. Мало ли людей собирает сухие букеты с вкраплением осенних листьев и пришпиливает к ним дохлых мотыльков?

– Какие-нибудь твои поклонники не могли залезть в дом?

– Мои кто?..

– Не знаю. Ты же на кладбище живешь. Мало ли… Кто-то пошутил. Записка есть?

Ага. Очень выразительная.

– Мотылек, пришпиленный к розе, – нехотя отозвалась я. – Иглой.

– Иглу не трогай, – велел Антон. Шаги в трубке замерли, шум дороги стих. – Все записи Юля при мне уничтожила. Она единственная, кто, кроме нас, знает, что произошло. Зачем ей рассказывать сейчас?

Затем, что я спала с Лёшей, например.

– Верно, – быстро согласилась я. – Ладно. Извини, что побеспокоила. Пойду работать.

– Ага, – отозвался Антон. Голос его показался мне уставшим. – Слушай…

– Мне пора. Пока. – Я нажала на сброс раньше, чем он успел попрощаться, и вгляделась в черноту за окном.

Луна спряталась за облаками, и на меня смотрела замученная девушка с глазами-блюдцами. Неудивительно, что Лексеич все время предлагает мне помощь. Я похожа на привидение.

Я дотопала до комода и выдвинула нижний ящик. Нужно поменять белье – не спать же на том, что еще хранит Лёшин запах. Нужно разобраться с вернувшейся силой. Принять ее? Как будто я это уже не сделала, пригрозив Аскольду ампутацией…

А еще нужно разобраться с букетом, найти новые заказы, заплатить за комнату через две недели, поменять замок. Хотя какой смысл? Можно подумать, тот, кто его взломал, не справится с новым.

Вместе со стопкой светло-бирюзового комплекта белья я достала закупоренную бутылку вина. В углу ящика лежало сложенное вчетверо письмо с потрепанными краями. Секунду подумав, я захватила и его тоже. За эти два года я выучила его уже наизусть – и все равно иногда перечитывала.

Ну что, Лестер, гулять так гулять? Ночь будет длинная…

Антон, полтора года назад

Утром я проснулся рано. Ванька еще спал. Даже кошки, похоже, дрыхли. Я поднялся и, размяв шею, тихо прошел на кухню. Солнце уже светило вовсю, хотя на часах не было и семи. Я достал из верхнего шкафчика банку с гречкой, из стопки под телевизором – лист бумаги. Прислушался: вроде все спят.

Пару дней назад я все-таки доехал до Петровича. Он, может, и не лучший кандидат лечить нервяк и бессонницу, но только ему я решился рассказать всю правду. Врач все-таки. Хоть и травматолог.

Выслушав меня, Петрович поскреб щетину и сказал две вещи.

«Во-первых, Антоша, – начал он, – с таким настроем люди часто… как бы сказать? Быстро с собой кончают. Но если решишь, мой тебе совет: не кидайся с крыши – собирать потом морока. Вены тоже не режь. Муторно. Либо сонную артерию резани, либо пулю в рот. У тебя же есть из чего? Ну вот».

Видно, лицо у меня было то еще, потому что Петрович вдруг рассмеялся:

«Все с тобой ясно, боец. Значит, смотри – старый дедовский способ. Когда совсем невмоготу, возьми гречку, высыпь, сколько есть, на стол и начинай перебирать. Считай зернышки. До ста ни на что не отвлекайся. Отвлекся – начинай заново. И так, пока не отпустит. Понял?»

Еще он дал мне снотворное. Или это было успокоительное? Я так и не понял. Помогало средне – спать я спал, но от снов сразу просыпался. А они яркие, звучные, со вкусом и запахом. Как галлюцинации.

Я высыпал гречку на бумагу. Принялся по одному перекладывать зернышки из горстки. Одно. Второе. Третье. Маленькое совсем, с кукольный ноготок.

У Миланы кукол – вся детская, хотя она сама еще такая крошечная, что вряд ли скоро сможет поиграть. Ручками-ножками дрыгает да агукает в люльке… Пятое. Шестое. Седьмое. Если бы Фрося хоть иногда с ней играла. Тоже мне мамаша. Привыкла, что родила и подкинула ребенка соцслужбам.

«Ты хочешь, чтобы я ее оставила? Вырастила? Зачем?»

«Это же твоя дочь!»

«Тебе напомнить, как она появилась?!»

Восьмое, девятое. Я тоже хорош. Даже не думал, что она выживет. Не готовился. Жизнь за жизнь, так ведь? Раз Ванька проснулся, младенец должен был умереть. Десятое. Одиннадцатое. Я умолял Фросю не отдавать ее, чего только не сулил… А помогли в итоге деньги. Двенадцатое. Тринадцатое. Страшно держать ее на руках. Такая маленькая. Хрупкая. Губки бантиком, глаза ярко-голубые – видно, в мать пойдет. Оно и лучше. Куда девочке мою физиономию?..

Четырнадцатое. Пятнадцатое. Вот уж не думал, что мне все-таки выпадет стать отцом. Особенно после того, как узнал, что Катя была беременна… Шестнадцатое. Катя кружится на лугу в ситцевом белом платье с красными цветами. Хохочет. Колян хлопает меня по спине со словами: «Не боись, Тоха. Завтра дембель. Эта вылазка последняя». А через час разлетается на куски, подорвавшись на мине. Семнадцатое. Восемнадцатое. Давай дальше. Не зависай. Восемнадцатое.

«Ты передай, если что, Тоха… У меня мамка под Сестрорецком. Хозяйство свое, куры. Передай ей…» Девятнадцатое. Двадцатое. Двадцать первое.

Ванька проснулся в тот же день, как родилась Милана. Просто открыл глаза, и все. Я хоть и знал, что так будет, но все равно сначала не поверил. Взял его за плечи, заглянул в глаза – а ну как типа Сметаны получится? Но нет. Весна – это тебе не дряхлая Осень. Она действительно дает жизнь…

Двадцать второе. Двадцать третье. Двадцать четвертое. Вроде все налаживается. Чего тебе еще? Брат жив, дочка родилась. Двадцать пятое. Если бы Вера еще перестала сниться. Двадцать шестое. Двадцать седьмое. Сегодня опять видел ее в той усадьбе. Опять она падала мне в руки, я прижимал ее к себе, вдыхая запах волос. Двадцать восьмое. Двадцать девятое. Одна моя ладонь держала ее под спиной, вторая собирала вместе тонкие, податливые запястья. Тридцатое. Тридцать первое. Во сне я видел, как расширились ее зрачки. Слышал тихое «отпусти» – и не отпускал.

Тридцать второе. Тридцать третье. Тридцать… «Мне больно». Тридцать третье. Мне тоже из-за тебя теперь постоянно больно, Вера. Но я как-то живу.

Тридцать четвертое. Тридцать пятое.

Баста.

Глава 5

Впервые за два года мне снилось Ледяное Озеро.

Насколько хватало глаз вокруг разливалась бело-голубая зеркальная гладь. Невозможно было отличить, где кончается она и начинается кромка ясного неба. Вокруг Озера высились исполинские деревья с припорошенными снегом кронами. Я стояла у кромки льда и, потирая руки, оглядывала свои владения. Именно это слово крутилось в голове: владения. Воздух был морозный и чистый. Алое платье с меховой оторочкой закрывало ноги, тяжелый шлейф замедлял шаги. Под толщей льда со страшными гримасами на лицах навсегда застыли жертвы Зимней Девы.