Мы с Луизой не сомневались в себе и были полны нетерпения, приступая к нашему приключению. Поженились практически сразу после знакомства, без малейших колебаний. Жизнь наша складывалась из путешествий, тем или иным образом связанных с морем: она была морским биологом, а я профессиональным ныряльщиком, берущимся за любую работу. Мы любили одно и то же и дополняли друг друга – она была человеком серьезным, а я авантюристом. Мы стремились к одному и тому же будущему, мечтали растить детей у воды и под водой и передать им нашу страсть к морю. Поэтому мы не тянули. Я приближался к тридцатипятилетию, и мои будущие дети не заслуживали старика отца. Луиза была на восемь лет моложе, но тоже не собиралась терять время. Прошло больше года, но все наши попытки ни к чему не привели. Однако мы верили, что все поправимо, были влюблены и обратились за помощью к медицине. Это стало началом конца, который растянулся на несколько лет. Исследования, первые процедуры, ЭКО, занятия любовью по расписанию. Луиза запрещала мне погружаться слишком глубоко и далеко от берега, так как мы должны “постоянно быть вместе, и кто знает, как это повлияет на тебя”. Не перечислить, сколько контрактов я потерял, от скольких отказался. И каждый месяц – ожидание и разочарование, которые превратились в почти неодолимую тоску, хоть мы и старались с ней справляться, – а какой у нас был выбор? “Нужно продолжать, добиваться, не отступать”, неустанно повторяла Луиза, когда подозревала, что я теряю веру и желание. Вся наша жизнь отныне вращалась вокруг вопроса, будет или нет у нас ребенок. Я не выдерживал, наблюдая, как Луиза каждый месяц по несколько дней подряд делает уколы в живот, и постоянно глотал лекарства, вроде бы обещающие сделать мои сперматозоиды более сильными. Это было нестерпимо: ее постоянно обследовали, проникали в тело инструментами, которые наверняка причиняли ей боль. Накануне визитов в клинику ради этих чертовых спер-мограмм меня терзала бессонница. Способен я произвести потомство или нет? Тем более что результаты были не самыми обнадеживающими. Я стал раз за разом подводить ее к мысли, что однажды нам придется прекратить попытки, чтобы не разрушить себя окончательно, не потерять себя, двигаясь по этому пути. Однажды я заподозрил, что еще немного, и я перестану ложиться в постель со своей женой потому, что хочу ее, и буду делать это по принуждению, из-за того, что меня заставляют, притом с ощущением, что за нами наблюдает врач, дабы убедиться, что мы не допускаем ошибок. Мне был отвратителен механический секс, лишенный любви. Мне все труднее было желать ее, что еще больше осложняло нашу задачу. Когда она догадывалась, что я не готов, я отчаянно силился прийти в норму, но ничего не получалось, а она старалась растормошить меня – иногда со злостью, – я ощетинивался, и дело неизбежно заканчивалось тем, что мы орали друг на друга. Я упрекал ее в том, в чем она упрекала меня. Я знал свою жену, и для меня не было секретом, что она тоже заставляет себя и что это так же невыносимо для нее, как для меня. “Мне не нужно просто заниматься с тобой любовью, мне нужен ребенок” – так она мне отвечала. Это был угнетающий ответ. Жестокий. Луиза оставалась безнадежно глуха к моей боли, слыша только собственную. Сперва я соглашался, принимал, терпел – в конце концов, ее психологические страдания были гораздо сильнее моих. Но постепенно я терял терпение и способность понимать ее, переставал выносить упреки, которыми она меня осыпала, и отдалялся от нее. Мне не нравилось, в кого мы превращаемся – в роботов, нацеленных на зачатие. Мы утрачивали свою человечность. В конце концов я предложил ей подумать, не стоит ли взять приемного ребенка, и получил категорический отказ. Я пробовал так и сяк подтолкнуть ее мысли в нужном направлении: разве на самом деле мы не стремимся стать родителями и отдать всю любовь, наполняющую нас, ребенку, которого мы бы растили? Вместо этого она еще больше укреплялась в своих предубеждениях, заявляя, что я мужчина и, значит, не в состоянии понять. В ответ на мои предложения она нашла другого специалиста. Стартовала новая серия обследований, и за ней последовал приговор: у меня нет ни малейшего шанса “оплодотворить яйцеклетку”, тем более что качество ее клеток нельзя назвать оптимальным. По словам врача, мы были несовместимы. С этого момента я перестал существовать как личность и лишь присутствовал в качестве зрителя в череде консультаций. Врач проинформировал Луизу, что в ее случае реальны два варианта: сменить партнера или использовать донорскую сперму. Она поставила меня перед фактом и бросилась в новое сражение, чтобы добыть необходимый донорский материал. Я был полностью исключен из процесса, задавал вопросы, но никогда не получал ответов. Жена отправила меня на погружения, как если бы я ей мешал. Поэтому я сбежал как можно дальше, надеясь приглушить свою боль. Я боялся взорваться и причинить нам еще больше страданий. Она же ничего не замечала, наглухо отгородилась от того, что я должен был чувствовать, и звала меня, только когда без моего присутствия нельзя было обойтись. А я за последние годы настолько устал, что прибегал, стоило ей свистнуть. Больше ничего я не мог ей предложить. Я объяснял медикам: меня не волнует факт, что она выносит ребенка другого мужчины, и это наше общее решение, которое мы давно обсуждали. Я отказывался размышлять об этом, подозревая, что моя любовь к ней вот-вот умрет.

А потом свершилось первое чудо. Луиза прошла предписанное протоколом лечение и получила донорскую сперму. Второе чудо – оплодотворение сработало, и Луиза забеременела. Я был рад за нее. Но все же мне было трудно разыгрывать комедию счастья. В глубине души я был уничтожен, раздавлен, и меня преследовали ужасные мысли, которые мне были не свойственны и, мелькая в голове, пугали меня. Первый попавшийся придурок с сильной спермой сумел сделать мою жену беременной, а вот мне это оказалось не под силу. Я помрачнел и напрочь утратил драйв. Хотя меня все еще грызли стыд и вина, мне не удавалось ощутить ни малейшего намека на любовь к зародышу в животе Луизы. Он был для меня незнакомым, чужим. Я старался изо всех сил, надеялся, что мы справимся, что снова сблизимся благодаря этому младенцу, но Луиза ни во что меня не вовлекала. Мне не позволялось приближаться к ней, запрещалось касаться ее, тогда как меня всего лишь тянуло положить ладонь на ее живот и погладить, надеясь услышать развивающуюся в ней жизнь. Она говорила о “своем ребенке”, а не о нашем. В глубине души она не считала его моим. Она была права с точки зрения биологии. С этим не поспоришь, но мне было необходимо, чтобы она позволила мне стать отцом ребенка, который рос в ней. Однако она этого не желала. Отказывалась. Я получил подтверждение, когда разыгралась драма. У Луизы случился выкидыш, и крайним она сделала меня. Во всем виноват я. Она потеряла годы “из-за моего бесплодия”, бросила она мне в лицо. А теперь я посылал ей негативные волны и не повлиял на ребенка, чтобы он остался в ней. “Он почуял, что ты его не хочешь, твое эго самца не вынесло того, что другой выполнил твои обязанности”.

И тут все завертелось. Я даже не успел предложить ей передохнуть и спокойно взглянуть на ситуацию, – пусть я давно не ждал счастливой развязки, – но она сразу объявила о желании развестись, раз ей от меня никакой пользы и я вообще ни на что не годен. Я не стремился удержать ее, снова завоевать, – моя любовь к ней постепенно выдохлась.

Чтобы смириться с тем, что после меня не останется никакого следа, я не воспитаю детей, никогда не стану отцом и, вполне вероятно, впредь ни одна женщина не позарится на меня, я снова собрал свою дорожную сумку и поехал заключать контракты в разных местах земного шара. Еще два дня назад я полагал, что достиг некого равновесия. Непредвиденное появление Луизы подсказало мне, что я тешился иллюзиями. Время уходило и уходило, а я никак не реагировал. Что я сделал после нашего расставания? Что выстроил? Попытался ли тем или иным образом взять себя в руки?

Утром перед погружением я отправился в пляжный ресторан Ивана, надеясь застать его владельца. Иван открывал ресторан когда попало, под настроение. Он появился на Реюньоне два года назад, и с тех пор, приезжая сюда, я всегда общался с ним, но никогда не интересовался, как его заведение выживает. Хозяин барин. На этот раз мне повезло, Иван стоял за стойкой.

– Рад тебе, Гари! Все в порядке? – Не требовалось особых усилий, чтобы догадаться, что он подразумевает.

– Я за снаряжением.

– Оно в сарае на заднем дворе.

Я кивком поблагодарил его.

Сумка, ласты, жилет, трубки с загубниками, баллоны, компьютер для погружений… все в рабочем состоянии. Я долго стоял и разглядывал эти вещи. Они были моими союзниками, моим кислородом, залогом моего выживания. Я полагался на их защиту. Я нашел даже свой телефон – забыл, пребывая в сумеречном состоянии. Никто не связывался со мной. И мне не пришло в голову позвонить кому бы то ни было.

Собрав все, я возвратился в ресторан. Иван уже сделал мне кофе. Он вышел из-за стойки, приблизился ко мне и с легкой улыбкой воззрился на лагуну. Сегодня солнце будет безжалостным.

– Идеальные условия, – прокомментировал он. – Ты собираешься далеко за барьер?

– Три мили.

– Научные исследования?

Он всегда был в курсе событий. Причем в любом месте острова. Когда я приезжал по контракту на Реюньон, ему это сразу становилось известно. Я кивнул.

– Опытные дайверы?

– В основном.

– Это как-то связано с беременной истеричкой, которая вчера доставала меня расспросами о тебе?

– Руководительница проекта.

– Ты ее знаешь?

– Можно и так выразиться… Она моя бывшая жена.

Какого черта я ему это сказал? Совсем сбрендил.

– Мне пора.

Я быстро допил кофе, помешав ему задать новые вопросы, и ушел со снаряжением за спиной. Мне показалось, что я тащу на себе весь груз мира. Меня как будто что-то не подпускало к морю.

– Гари! – окликнул меня Иван.

Я покосился на него через плечо.

– Не делай сегодня глупостей, окей? Меня там не будет.

Мне удалось улыбнуться ему:

– Если я вернусь, накормишь меня сегодня вечером?

– Уже приступаю к готовке.

Лодка плыла быстро. Очень быстро. Слишком быстро. Скоро мы дойдем до зоны работ. Я был на носу, смотрел, не отрываясь, на горизонт, и меня мучил трудно определимый дискомфорт. Ветер обдувал меня. Укутывал, защищая от всего остального, от окружения, пленником которого я себя ощущал. Пленником чего? Ни малейшего представления.

Я перекинулся минимумом слов с отдельными пассажирами, проверил у каждого снаряжение, убедился, что ничего в последнюю минуту не поменялось. Я был вежлив с Луизой, ее мужем и членами команды. Мне в определенном смысле стало легче, поскольку я убедился, что мое состояние никак не связано с неудачным браком. Но, если честно, было бы лучше, если бы мне захотелось наорать на экс-жену, выплеснуть ей в лицо свою горечь. Я бы предпочел прийти к выводу, что так и не переварил до конца наш развод, и даже признаться себе, что все еще люблю ее. Со всем этим я бы справился. Я бы принял что угодно, лишь бы не этот страх, сжимающий мне сердце, подкашивающий ноги, перехватывающий дыхание, вызывающий головокружение.

Я отвел глаза от моря и вперился в небо. Меня приводила в ужас мысль, что меня вновь потянет заснуть в пучине. Опасность, что я потеряю концентрацию и не буду готов выполнить доверенную мне задачу, существовала. Если я растеряюсь там, на глубине, а кому-то понадобится моя помощь, неизвестно, успею ли я среагировать. Это недопустимо. А ведь всего лишь час назад я был убежден, что у меня все получится. Я методично все проанализировал. Позавчера я затормозил, но для того были основания: физиологические – усталость, похмелье; и психологические – раздражение, нервозность. Я потерял способность фокусироваться на происходящем и в результате не справился с накладкой при погружении. Позавчерашнее головокружение было вполне объяснимо. Напротив, установить причины моей инертности, мешающей с ним совладать, невозможно. Но, главное, мне нечем было оправдать сегодняшнее отсутствие желания погружаться.

Почему вдруг? Такого со мной еще ни разу не случалось. Я скорее из тех, кто не против нырнуть в любой момент, даже при плохих условиях и даже зная, что не надо этого делать. Я готов был рисковать и рисковал часто, рассуждая, что еще успею постареть, стать по-настоящему старым, и уж тогда буду разумным и перестану геройствовать. Я всегда был не против того, чтобы уйти под воду, пусть хоть ненадолго, со снаряжением или без него – мне нравилось останавливать дыхание, – и я нырял ежедневно. Почувствовать воду, погрузиться в нее было для меня насущной жизненной необходимостью. Как если бы я был способен дышать только в воде, когда меня лишали воздуха, а тот воздух, которым я насыщал свое тело на суше, был ненастоящим. Вода звала меня. Засасывала. Была моим наркотиком. И я не желал, чтобы меня лишали его. Несчастные случаи, неприятные инциденты ежедневно происходят с дайверами по всему миру, но они же не прекращают из-за этого плавать под водой. Меня обезоружило собственное безразличие именно к этому погружению. Остановил меня не страх, а что-то более глубинное. Как если бы то головокружение было спусковым крючком осознания. Вот только чего?

– Ты готов, Гари? – позвала Луиза.

Мы прибыли на место. Запутавшись в противоречивых мыслях, я не только упустил этот факт, но даже не слышал их разговоров. Я обернулся к ним. Все уже надели снаряжение, застегнули гидрокостюмы, натянули ласты, закрепили на спине баллоны. Некоторые сидели на борту и ждали моего сигнала, чтобы откинуться назад и уйти под воду. Я закончил одеваться, и что-то как будто стиснуло тело. Меня облило жаром. Я инстинктивно наклонился и плеснул в лицо водой, молясь, чтобы это меня подстегнуло и привело мои мысли в порядок. У меня перехватило дыхание от боли – злобной, подлой душевной боли.

Какого черта я здесь? Что я тут делаю? Работаю бебиситтером при ученых! Не собираюсь я в ближайшие два часа ходить и прыгать перед какими-то биологами и любоваться тем, как они выпендриваются на глубине! Я достоин лучшего. Когда-то давно я позволял себе проявлять высокомерие корифеев. Теперь это как будто совсем далеко от меня, из другой, не моей жизни. Я брался за все, что мне предлагали, чтобы занять себя и прокормиться, но уже без адреналина, без драйва.