– Завтракала? – спросил, проведя руками по волосам.

– Нет.

– Иди, приготовь, что-нибудь пожрать, а я пока умоюсь. Потом отвезу домой.

Приняв душ, пошёл на кухню, ожидая кофе и бутербродов, но был приятно удивлен: на сковороде уже готовились оладьи с аппетитной золотистой корочкой.

– У тебя в холодильнике молоко скисло. Чтобы совсем не пропало, решила оладьи приготовить. Не против? – как бы оправдываясь, проговорила она немного смущаясь.

– Обеими руками «за», пахнет вкусно.

После завтрака я отвез Вику домой, проверил на всякий случай её квартиру и отправился на работу. Всё утро меня не покидало странное чувство. Там, на кухне, когда она готовила оладьи, а я варил кофе, и после, когда мы завтракали, разговаривали ни о чем, впервые без вопросов и напряжения, я на какой-то момент забыл кто эта девушка, кем она является. Мне просто было с ней интересно и по-домашнему уютно. Странное для меня чувство, чуждое…

Стоило переступить порог офиса, как меня огорошил Романыч неприятной новостью. Звонил Алексей из второго нашего филиала, который находился в соседнем городе. У них возникли проблемы с клиентом, с крупным клиентом. Технически все моменты были оговорены и соблюдены, наша работа была выполнена, но клиент остался не доволен результатом. Надо ехать. Перезвонил Лёхе и, уточнив все моменты, начал собираться в дорогу, отдавая на ходу указания парням по текущим делам.

Я уже гнал по трассе, когда раздался звонок от отца. Вот уж точно день не задался. Включив громкую связь, принял вызов.

– Здравствуй, отец!

– Здравствуй! Могу поинтересоваться, чем ты занят?

– Работаю, – видимо, мой ответ не удовлетворил Альберта Илларионовича, и он лишь многозначительно хмыкнул.

– Балду пинаешь, как обычно.

– Что за пролетарские выражения звучат из ваших уст? Вы ли это? – иронично поинтересовался я.

– Скоморох. Я вот задаюсь вопросом с самого твоего рождения. Не подменили ли моего сына в роддоме?

– Так проверь. ДНК-тест – одно из чудес современной науки, сейчас доступно всем. Ты позвонил очередной раз сказать, что я позорю твою фамилию? Или по другому поводу?

– Матери позвони, а лучше заедь, волнуется.

– Меня не будет в городе недели две-три. Как приеду из командировки, так сразу загляну к ней в клинику.

– Какой заботливый сын, – снова с упреком прозвучало в трубке.

– У тебя всё, отец?

– Все, – этим он просто закончил разговор и сбросил вызов. Время идёт, а ни черта не меняется. Моего отца, видимо, ничего уже не заставит изменить мнение на мой счет. Что ж поделать, видимо, не зря существует поговорка, что в семье не без урода. В нашей семье «уродом» являлся я. Точнее, отщепенцем, как любил повторять отец. Не получил должного образования, прибился к плохой компании, упоминание Франца или Орлова в разговоре даже сейчас вызывало скрежет его зубов. Я никогда не подчинялся ему, игнорировал его указания, выбрасывал ненавистную мне скрипку в окно и требовал отдать меня на вольную борьбу. В итоге, он махнул на меня рукой и оставил заботу о моём воспитании на совесть матери. Мама спокойно выслушала меня и записала в секцию по моему выбору. Но отец, видимо, надеялся, что с возрастом моё бунтарство пройдёт, и я встану на «путь истинный». Чего не произошло, к его сожалению и моей радости. После окончания школы мой чересчур обеспокоенный родитель без вступительных экзаменов зачислил меня на факультет биологии университета, в котором он тогда работал, не спрашивая моего мнения на этот счёт. Я же ответил ему тем, что пошёл в военкомат и выразил желание отдать долг Родине. Был ли он зол на меня после этого? О, да! Разве что пар из ноздрей не шёл. Орал до выступившей на лбу вены, что я – неблагодарная свинья, опозорил семью и унизил отца перед всей кафедрой. Кричал долго, с чувством и полной отдачей, чуть ли не брызжа слюной. Мать его полтора часа успокоить не могла, даже после моего ухода. После армии я поступил тогда ещё в школу милиции, чем снова вызвал гнев интеллигентного Альберта Илларионовича, уже на тот момент защитившим докторскую диссертацию. Его слова я помню до сих пор:

–Ты – щенок, понимаешь, что ты делаешь? Как ты, выросший в интеллигентной семье, можешь опускаться до рабочего класса? Как я буду смотреть в глаза коллегам? У них сыновья уже диссертации защищают, научные работы пишут, а что я скажу? Что мой сын – мент?

– А ты забудь, что у тебя есть сын. Зачем пятнать своё честное и святое имя? – ответил я и, взяв всего одну сумку с вещами, вышел из квартиры родителей, и на протяжении пятнадцати лет больше там не появлялся. И если бы не Мирка и её чемоданы, которую я в прошлом году забирал из аэропорта, то я бы даже в их новом доме не появился. С матерью я встречался в её клинике, а сестра сама меня находила, когда ей было это необходимо.

***

Спустя три недели.

После того раза, когда мы вместе завтракали, я не видела Демида. Наверное, это и к лучшему. Он столько поднимает эмоций внутри, что порой становиться невыносимо. Вся его доброта – это просто воспитание, не более того, или жалость. Это, как кормить бездомных животных, что-то из той же категории. Мне не стоит на этом заострять своё внимание.

Подобные мысли в моей голове звучали с того момента, как я вышла из квартиры Титова. И вот уже три недели не могла эмоционально войти в рабочее русло. В голове творился хаос, в эмоциях – полный раздрай. Я, то пылала злобой к самой себе, то принималась себя жалеть, доводя себя этим до слёз. Вот и сегодня выйдя из дома и направляясь на работу, я очередной раз вернулась мыслями к Демиду. Наказание какое-то. На часах была половина шестого, вечерело, и на улицах зажигали первые фонари. В витринах магазинов появлялись уже первые наряженные ёлочки и новогодние гирлянды. Уже через неделю весь город будет сверкать всевозможными огнями и дышать атмосферой праздника. Своеобразное волшебство.

Я села в трамвай и, глядя в запотевшее стекло, вспоминала, как мама всегда готовилась к этому празднику. Она очень любила новый год. Мы всегда наряжали небольшую искусственную елочку, развешивали мишуру. Отец доставал из антресоли коробку с пластиковым Дедом Морозом и Снегурочкой, и мама каждый год пыталась отмыть посеревший от времени пластик. Смеялась при этом и говорила, что наш Дед Мороз городской, тут снег грязный, вот он и испачкался. Папа распутывал гирлянду. Помню, как в один год нам пришлось украшать елку конфетами, потому что папа случайно уронил коробку с игрушками, и большая часть разбилась. Мы привязали ниточки к каждой конфете и развесили их на ёлке. Было тепло и уютно. А когда мы с мамой ходили в магазин перед праздником, то она всегда называла меня сорокой. Потому что я зависала у витрины с новогодними игрушками, яркими, блестящими. Особенно нравились шары с красивым напылением и какой-нибудь фигуркой внутри. За год до маминой болезни она подарила мне такой шар, и это был самый лучший подарок, который я с трепетом и особой гордостью повесила на нашу старую ёлочку. Даже сладости не нужны были, главным подарком стала простая новогодняя игрушка. В детстве я мечтала, что, когда вырасту, накуплю целую коробку красивых ёлочных шаров, и моя новогодняя елочка будет самой красивой. Глупые детские мечты… так и остались мечтами, как и многое в моей жизни…. Переведя взгляд на людей, заметила маленькую девочку в смешной шапке, которая держала в руках небольшую куклу и что-то рассказывала своей маме. Та с нежностью улыбалась, смотря на дочь, что-то ей отвечала, а потом взяла её за руку, надела варежки, поправила шапку, туже затянула шарфик и коротко поцеловала девочку в щеку. После чего они, обменявшись улыбками, направились к выходу. От вида этих двоих у меня выступили слезы и защипало в глазах. Нет, не только из-за того, что мамы уже нет, а в большей степени, потому что моя мама никогда так открыто не проявляла свои чувства. Наверное, просто не умела. Она сама не знала материнской любви, и как её дарить не знала… Слёзы застелили глаза пеленой. Шмыгнув носом, я проморгала ненужную сейчас влагу и начала готовиться к выходу.

Что-то совсем меня разобрало. Надо успокоиться, прийти в себя и перестать себя жалеть. Жалость к себе – это роскошь, которую я не могу себе сейчас позволить. Просто не имею на это права.

Глава 7

Ночь подходила к концу, я зашла в гримерную и хотела уже переодеваться, но в приоткрытую дверь заглянула Ира.

– Вик, там на приват тебя просят.

– Ир, я уже домой собиралась.

– Последний, у тебя ещё полчаса есть. Вторая випка в правом крыле.

– Хорошо, пять минут дай мне, – Ира скрылась за дверью, а я, обхватив лицо руками, тяжело выдохнула. Устала, как же я устала. Сейчас хотелось лишь одного – оказаться дома, залезть под одеяло и, закрыв глаза, ни о чем не думать.

– Вика-а, – снова раздался голос Иры.

– Да иду я, – крикнула в ответ, прошлась расческой по волосам и, надев туфли, направилась в зал.

Оказавшись в випке, включила музыку и начала танцевать. Клиентом оказался представительный мужчина средних лет, который заливал в себя коньяк и скользил по мне своим похотливым взглядом. Превозмогая отвращение, я улыбалась и выполняла свою работу, мечтая, чтобы время бежало быстрей.

Выполняя очередное движение, почувствовала его руки на себе.

– Прикасаться нельзя, правила клуба.

– Да на х*ю я вертел ваши правила.

– Прошу прощения, но, если вы не уберете руки, я буду вынуждена позвать охрану.

– Заткнись и шевели жопой, – я попыталась сделать шаг назад к выходу, но он схватил меня за руку и потянул на себя. Начав вырываться, я закричала. Дверь резко открылась. Охраники швырнув от меня этого урода, и заломив ему руки, вывели его из комнаты, а я так и осталась сидеть на полу. Меня затрясло, слёзы струились из глаз, щеку справа сильно защипало. Видимо, поцарапалась о его запонки или часы.

– Вик, ты в порядке? – Ира залетела в випку. – Он ударил тебя?

– Нет, просто схватил, – я попыталась успокоиться и смахнула ладонью слёзы.

– Пошли вниз. У меня есть успокоительное в сумочке, пошли, – она помогла мне встать, и мы, быстро преодолев лестницу и зал, оказались в гримерной. – Сейчас принесу таблетку и воды.

– Не надо, Ир, всё нормально. Сейчас умоюсь и поеду домой.

– Точно?

– Да. Иди, работай. Всё хорошо, – но хорошо не было, было отвратительно. Стоило Ире выйти за дверь, силы закончились. Понимая, что сейчас должны вернуться девчонки из зала, я вышла в коридор и, зайдя в служебный туалет, включила воду. Стоило увидеть свое отражение в зеркале и меня накрыло. Слёзы душили настолько, что дышать не могла, захлебывалась ими. Умылась холодной водой, которая ни на грамм не помогла. Устала, как же я устала…. Не могу больше, я больше не могу так. Выворачивает от всего, от самой себя блевать хочется. Захлебываюсь слезами в попытке их остановить. Оседаю на пол, подтягивая к себе колени, и сотрясаюсь в беззвучном рыдании. Грудь стягивает до боли, словно в тиски, так, что даже звук выдавить из себя невозможно.

– Вик, Вика, – кто-то прикасается теплой ладонью к моему плечу – Вик, – поднимаю голову и вижу обеспокоенный взгляд Киры Алексеевны, – пошли со мной. Давай, поднимайся, – сил сопротивляться нет. Она уводит меня в свой кабинет, а я всё не могу унять слезы, и от этого становиться ещё хуже. От того, что кто-то видит мою боль, стыдно. Хочется укрыться от всего мира, чтобы никто не видел, как больно, внутри больно. Но всё меняется, когда она садиться рядом со мной на диван и обнимает, прижимает мою голову к своему плечу, гладит по волосам, а от этого простого участия слёз становиться ещё больнее.

– Не… надо… – выдавливаю из себя не в силах отстраниться.