На низкой платформе толпились встречающие, в основном – пожилые местные тетки в черных глухих платьях и темных платках, повязанных иначе, чем у наших русских старушек. Владелицы свободных коек, они шли за тормозящим составом и наперебой предлагали пассажирам, высунувшимся в окна, замечательное жилье. Среди хозяек частного сектора попадались и светловолосые женщины в пестрых открытых сарафанах, но они держались потише – здесь тебе не Россия. Отдельно, подняв над собой табличку «Пансионат “Апсны”», застыл, как памятник, тучный грузин. На его голове, несмотря на жару, красовалась кепка-аэродром, такие тут шьют по мерке. В Сухуми возле рынка есть специальное ателье с вечным объявлением «Заказы временно не принимаются». Рядом с толстяком стояли два парня. Первый, помоложе, Степка Фетюк, одноклассник Ларика, входил в нашу кодлу ныряльщиков. Второго, постарше, я тоже немного знал, это – Георгий, по прозвищу Немец, бедовый племянник Мурмана. В отличие от Степы, одетого в трудовые обноски, на Гоге была фуражка-капитанка с крабом на тулье, белые простроченные брюки в обтяжку и черная майка с трафаретным изображением четырех поющих битлов. Ничего подобного даже в Москве, возле «Метрополя», где крутятся модно прикинутые фарцовщики, я еще не видел. Как пить дать последний визг моды! А теперь скажите, какими глазами после этого должна смотреть Зоя на мои зеленые техасы и абстрактную ковбойку? Сами Аникины к выходу переоделись, вышли из купе все как один в новехонькой джинсе цвета свежей синьки. Тетя Валя про людей, которые заявляются в общественное место, надев одинаковые шмотки, говорит: «Как приютские…»

И тут я увидел среди встречающих нашу хозяйку – тетю Нину, дядя Юра зовет ее на французский лад «Нинон». Она хмурилась, вертела головой, ища в окнах знакомые лица, нервно заправляла под белую косынку светлые пряди. Рядом с ней озирался юный нацмен с пробившимися усами и темной шевелюрой, отливающей рыжиной, как засохшие чернила. Ни фига себе! Да это же мой друг Ларик! Как же он изменился за год! Наконец они нас заметили, встрепенулись, заулыбались и замахали руками, спеша за составом.

Поезд остановился. Оксана с грохотом откинула железный порог и выглянула наружу, словно убеждаясь, что это именно Новый Афон, а не какой-нибудь другой курортный городок.

– Прибыли! Выходим! Не суетимся! Никто не останется…

С помощью подбежавшего Ларика мы по возможности быстро, чтобы не создавать затор, сгрузили вещи из тамбура на платформу. Тетя Валя, раза три пересчитав «места», бросилась целоваться с Нинон, не выпуская при этом из вида наш багаж, так как из последнего вагона выпрыгнули и рассыпались по перрону шустрые цыганята. В сутолоке встреч и проводов человека легче всего обокрасть. С напряженной вежливостью дождавшись, пока мы сгрузимся, сошли на перрон и Аникины с чемоданами, одинаковыми по фасону, но разными по размеру, точно накомодные слоники.

– Илларион, ититская сила, ты теперь чистый абрек! – Дядя Юра хлопнул моего друга по плечу и потрепал по волосам. – Девок еще не крадешь?

– Бывает! – поиграл бровями мой друг.

– Тех, что плохо лежат, не бери! Понял? – посоветовал Башашкин.

– Ну ты… ты… комик жизни! – не сразу понял каламбур Ларик.

А Батурин повернулся к Нинон и широко раскинул объятия, отчего рубашка разошлась, обнажив зеленую царапину на обширном животе.

– Ну, здорово, казачка! Почеломкаемся?

Пока они обнимались и целовались, тетя Валя шуганула вороватого цыганенка, слишком близко подошедшего к нашим сумкам.

– А это еще что такое? – удивилась Нинон, отстраняясь и поправляя вафельное полотенце, сложенное и засунутое в лифчик под правую грудь.

– Рана любви! Валька к проводнице приревновала! – засмеялся Башашкин и кивнул на Оксану, которая в этот момент как раз забиралась по крутым ступенькам в вагон, демонстрируя увесистый тыл.

– Смотри – не балуй! – засмеялась хозяйка, оценив юмор.

– Как Сандро?

– Сам увидишь… – вздохнула она.

Ларик тем временем критически осмотрел меня с ног до головы, подошел вплотную, с огорчением убедился, что на полголовы ниже, нахмурился и произнес непривычным баском:

– Ну ты, Юрастый, и вымахал! – Вместо рукопожатия он звонко шлепнул по моей протянутой ладони, как в фильме «Кавказская пленница». – Чистый бамбук!

– Ты тоже… подрос…

– Да, я теперь не тот, не тот! – загадочно произнес мой приятель, шевеля пятерней в кармане затрепанных шортов. – Ты чего так вырядился?

– Чтобы не мялось… – повторил я удобный ответ.

– А-а-а… Ты уже харился?

– Н-нет, – промычал я, краснея от неприличного слова.

– Зря! Туда, сюда, обратно, тебе и мне приятно…

– Качели! – Эту пионерскую загадку я в прошлом году привез сюда из лагеря «Дружба». – Смотри-ка, не забыл!

– А где же пики? – нахмурился Ларик.

– Пики? Пики! Забыл! – воскликнул я. – В купе… остались…

– Эх ты, Тупася! – укоризненно покачала головой тетя Валя. – Я же тебя спрашивала! Беги, а то в Сухум уедут.

Вспотев от ужаса, я метнулся в вагон, чуть не сбив с ног проводницу, собиравшую грязное постельное белье, влетел в наше опустевшее, сразу ставшее незнакомым купе, пал на колени, нашарив в нише у стены два гарпуна, обернутые в несколько газет и перетянутые шпагатом. Пики еще весной из сверхпрочной стальной проволоки смастерил на заводе для меня Тимофеич, специально заточив и зазубрив их на станке. Но это только полдела, самое трудное – вынести что-то с оборонного предприятия, однако спирт, сэкономленный от протирки контактов, творит чудеса.

Батурины не раз списывались с тетей Ниной о времени нашего приезда – из-за «плавающего» отпуска дяди Юры: в то лето в Москву повадились разные главы дружественных держав, и Образцовый оркестр Московского военного округа, где служил Башашкин, буквально дневал и ночевал в аэропорту Шереметьево. Тетка по моей просьбе передавала Ларику приветы, подтверждая, что я везу ему в подарок настоящую, заводскую пику для подводной охоты, ведь в конце декабря он прислал мне обещанную посылку. Тимофеич, поддев стамеской, снял с фанерного ящичка крышку, на которой химическим карандашом был выведен наш адрес. И хотя вместо «Балакиревского переулка» там значился какой-то «Балакаревский», ценный груз все равно дошел до нашего почтового отделения. Внутри оказались переложенные ветками лаврушки желтые, как цыплята, мандарины. Комната сразу же наполнилась пронзительным южным ароматом, и он, смешавшись с хвойным запахом наряженной елки, согрел сердце щемящей радостью скорого Нового года.

Поезд содрогнулся и тронулся, белые колонны вокзала медленно двинулись назад. Оксана, ругаясь, не опускала железный порог, ждала, пока я торопливо спрыгну с подножки на уплывающую платформу. Она обозвала меня вдогонку Машей-растеряшей и хотела уже опустить металлическую секцию, прикрывавшую ступени, чтобы захлопнуть дверь, как вдруг на перроне показался здоровенный мужик в одних плавках. Он бежал, размахивая руками, и кричал:

– Стойте! Я успел! Стойте! Я успел! Не закрывай!

Это был Паша из Зоиного купе, отставший во время купания. Догонять поезд ему пришлось, видимо, на попутке, тучный водитель – тоже в кепке-аэродроме – трусил следом, чтобы получить причитающуюся плату, ведь денег с собой у ротозея-курортника, конечно же, не нашлось. Я подумал, неплохо бы делать в плавках специальный непромокаемый кармашек на молнии для таких вот внезапных случаев. Наверняка нечто подобное давно изобрели, чтобы, например, засылая под водой к врагам разведчиков, не подмочить поддельные документы. Но Башашкин говорит, что с товарами для населения у нас беда, и если бы космические корабли строили так же, как шьют костюмы на Можайской фабрике, то Гагарин никогда бы не полетел в космос.

Голый пассажир на ходу вскочил в наш вагон, обнял Оксану и через мгновение выбросил в окно скомканную купюру, подхваченную на лету шофером.

– Спасибо, генацвале!

А пыльные зеленые вагоны с узкими белыми табличками «Москва – Сухуми» шли мимо, гремя, шатаясь, набирая скорость и обдавая запахами смазки, угольной гари от «титанов» и зловонью туалетов, выбрасывающих нечистоты на рельсы, но только на перегонах, вдали от станций. В детстве меня очень волновала судьба этих дорожных отходов. Спуская нажатием педали воду и глядя, как в отверстии мелькают шпалы, я всякий раз огорчался, ведь даже палочку от эскимо меня учили отправлять в урну, а тут… Но Лида, свято верившая в мудрость нашего родного государства, успокаивала, что следом за составами идут специальные команды, и они особыми совками подбирают нечистоты в бочки на колесах, а потом сдают ценные отходы на завод, производящий удобрения для сельского хозяйства.

– Ага, подбирают, – хмыкал отец, слушая эти прекрасные рассказы. – Природа-матушка и подбирает. Жуки-навозники на что?

– Миша, не порть мне ребенка!

– Это ты его своим враньем портишь!

Размахивая пиками, я поспешил к своим. Грузин в кепке-аэродроме все еще созывал тех, кому предстояло ехать в «Апсны». Фетюк суетился, предлагая, поднести багаж к автобусу. Гога с ленивым интересом оглядывал приезжих, особенно молодых женщин. Зоя с предками стояли чуть в стороне, привлекая взгляды своими новыми, ярко-синими джинсами. На широких кожаных лямках, пришитых сзади к поясу, виднелись буквы «Lee». У мамаши штаны были какого-то невероятного размера, по сравнению с ней даже могучая проводница Оксана выглядела стройной, как кукла наследника Тутти.

«Неужели и джинсы тоже на заказ шьют, как кепки?» – удивленно подумал я.

О том, что в пансионате «Апсны» отдыхают исключительно блатные, это всем известно, но чтобы сразу три «Lee» на одну семью – это перебор! У нас, например, в роду ни у кого нет фирменных джинсов. Да что там у нас! Во всем общежитии Маргаринового завода ни у кого не сыщешь.

Я прошел мимо Аникиных медленно, выпрямив спину и чуть поводя плечами, как Жан Маре в «Фантомасе», но попутчица равнодушно скользнула по мне взглядом, словно не узнавая. Оно и понятно: что ей, без пяти минут студентке, какой-то там недоделанный восьмиклассник в прикиде из «Детского мира»! Подтянутый Михмат выглядел моложе своей дородной половины, впрочем, лицо у нее приятное, как говорится, со следами былой красоты. Но я никогда бы не женился на пожилой толстухе. Зачем? Это при царе Горохе богатые старухи приманивали красивых молодцов, позарившихся на роскошную жизнь. А теперь-то зачем? У нас буржуев нет, их ликвидировали в 17-м как класс, хотя по недосмотру еще попадаются отдельные неприлично состоятельные граждане. Сам слышал, когда относил в учительскую журнал, как историчка Марина Владимировна, по прозвищу Истеричка, пыхтела Ирине Анатольевне, нашей классной руководительнице: «Ир, ты видела Зенину?! Заявиться на родительское собрание в мехах, с шестью каратами на пальце, разве не хамство? И ладно бы народная артистка была, так нет же – товароведка на овощной базе! Куда идем? За что боролись?!»

Мимо прогремел последний, общий, вагон, из опущенных окон смотрели угрюмые бородатые цыгане, золотозубые цыганки и кудрявые чумазые цыганята, они строили оставшимся на перроне рожи, показывая рожки. Когда я вернулся к своим, дядя Юра ласково трепал за холку неизвестно откуда взявшегося Рекса, пожилого рыжего сеттера, облепленного клещами, точно серыми висячими бородавками.

– Здорово, Рваные Уши!

Пес очень любил Башашкина, он юлил, повизгивал, лупил хвостом, словно палкой, по нашему багажу, страстно радуясь приезду двуногого друга. Меня Рекс тоже узнал и по-свойски лизнул руку.

– Вот! – Я протянул Ларику сверток с пиками. – Одна моя, другая твоя.

– Отлэ! Потом посмотрим. Как мандарины? – спросил он. – Понравились?

– Сила! А где Лиска?

– Вашу комнату с Каринкой убирает. Отдыхающие только съехали. Шахтеры. Бутылок осталось – гора! На будущий год мне каску с фонарем привезут.

– Зачем?

– В пещеру полезем. Гиви обещал меня с собой взять.

– В какую пещеру?

– Потом расскажу.

Тем временем растерявшегося Добрюху обступили со всех сторон местные хозяйки, наперебой предлагая ему койку в частном секторе всего по рублю в день, а он в ответ только мотал головой:

– Гражданочки, по мне хоть трояк в сутки, но чтобы отдельная комната, вид на море и удобства не во дворе! Ясно?

– Ясно. Ишь ты! – Женщины недоумевали, столкнувшись со странными требованиями. – «Что за фон-барон выискался?»

– Чему ты радуешься, собакевич? – тоскливо спросил снабжененц Рекса, вертевшегося под ногами. – Жизнь безысходна! А я духовной жаждою томим…