– Пустишь? – спросил, широко улыбаясь. У меня тогда сердце так быстро забилось, что даже страшно стало. Плечами пожала равнодушно, а внутри всё плясало. Так и понеслась. Прилетал раз в неделю, гулял меня красиво. Сама себе завидовала. И влюблялась. Знала – жену не бросит. Там не про любовь даже, про карьеру больше. Можно понять: где я, дочка какого-то Ашота из аула, а где она – голубая кровь, интеллигенция. Видела эту Агату. Хорошенькая, конечно, но бледная, как моль. Как будто карандашом нарисованная. Я бы себя с картиной маслом сравнила кисти Фриды Кало: художественная школа сказывается, мозг иногда странные ассоциации выдаёт.

И вот этот набросок моему Марику улыбается, носочки наглаживает и лечит, когда заболеет. Пф. Нет, такой радости мне точно не хотелось. Я уже обрывать всё собиралась, когда тест две полоски показал. Помню, вся жизнь перед глазами промелькнула. Будущая. Мать-одиночка без помощи и денег. Прощайте мечты. Марик удивил тогда. Посмотрел серьёзно-серьёзно и сказал:

– Выбор за тобой. Но если решишь оставить, я не брошу.

Банальные слова, а я поверила. Даже на выписку прилетел, не по работе – на свои выходные. Жене сказал, что к другу из училища.

А теперь Москва. Наши отношения с Мариком меня вполне устраивают, а так что, чаще видеться будем? Или, наоборот, реже? Сказал, что поможет, и снова ему верю. Странно, наверное, говорить о доверии человеку, который две семьи содержит, но меня Марик не обманывает. А Агата… Не мои проблемы. Правда не мои.

Мы с Котёнком собрались за три дня. Документы из садика забрала, договорилась со знакомым риэлтором, чтобы следил за домом и сдавал, наши вещи в одной из комнат закрыла. И вперёд, в новую жизнь.

– Ма, а пилот тут папа? Ма, папа тоже такой самолёт водит? Ма, а папа теперь всегда с нами будет?

Котёнок говорил, не переставая, я привычно включила белый шум. Пятилетки иногда могут часами говорить, если всё слушать и на каждый вопрос отвечать – с ума сойти можно. Люблю сына так, что иногда дышать больно, но это не значит, что он бывает такой врединой, что придушить хочется. Остаётся только зубами скрипеть и дышать, как на родах учили. Характер у него в папу: беру что хочу и как хочу. Тот ещё разбиватель женских сердец растёт.

Смешно звучит, но в Москве я впервые. Домодедово оглушает. Невольно крепче держу за руку Котёнка, пробираясь к выдаче багажа. Марик встречает у выхода в город. Букет красных роз, широкая улыбка.

– Ну приве-ет! – тянет, подхватывая Котёнка на руки. Отпускает и целует меня. Жадно, а ведь совсем недавно расстались. – Как долетели?

– Па, ты тоже такие самолёты водишь?

– Тоже. – Его широченная ладонь ерошит мягкие светлые волосы сына. – Когда-нибудь и вас куда-нибудь отвезу. На Кипр. Или в Испанию. А может, на Кубу, как думаете?

Он забрал чемоданы и идёт по вестибюлю уверенной походкой. Конечно, наверняка сотню раз здесь ходил.

– Тебя перевели на загранку? – доходит не сразу.

– Почти. – Улыбается лукаво, глазами сверкает. – Дома расскажу.

«Дома». Звучит странно. Наша квартира на пятом этаже кирпичной десятиэтажки. Район зелёный, Марик сказал – приличный. Тимирязевский. Как будто я в них разбираюсь. Две комнаты, ремонт свежий, кухня удобная, вид из окна на город. Красиво.

– Садик вон за тем домом. – Марик подходит ко мне, обнимает обеими руками. Кладёт подбородок на плечо. Котёнок радостно носится по квартире, осматривается и всё комментирует. – Я рад, что вы рядом, Лялька.

Рада ли я? Пока да. Волнение, азарт и адреналин. Как будто сказка начинает сбываться. Со стороны, наверное, так и есть. Только…

– Ты останешься? – спрашиваю, разбирая вещи.

– Нет. – Он морщится. Вздыхает и отводит глаза. – С друзьями в боулинг сегодня идём.

– И с женой.

– Да, и с женой. – Смотрит спокойно. Пожимаю плечами, возвращаюсь к вещам. Хотела бы сегодня погулять по району. Втроём.

– Ты живёшь далеко отсюда? – спрашиваю небрежно. Мне в любом случае надо это знать, чтобы с женой ненароком не столкнуться.

– Нет, но она в эту сторону не ездит. – Марик правильно понял вопрос. – Ляль, вы не пересечётесь.

– Всё продумал, – усмехаюсь.

– Конечно, – говорит он довольно. Сгребает одной рукой, поднимает подбородок двумя пальцами. Шепчет, глядя на губы: – Не хочешь стать моей стюардессой?

– Шутишь, что ли? – отвечаю со смехом.

– Шучу, – его голос вибрирует, становится ниже. Между ног потепенно теплеет. Кот сидит в соседней комнате с планшетом, смотрит мультики, но даже это не гарантия того, что он не зайдёт. – Но я хочу увидеть тебя в форме.

– Украдёшь у своих стюардесс? – сглатываю. Его глаза темнеют, как море перед грозой, предвещая бурю.

– Закажу специально для тебя. – Он водит большим пальцем по подбородку, под кожей проходит дрожь.

– Пойдём. – Хватаю его за руку и тащу в ванную. Тихо замыкаю дверь. Целую первой, закидываю ногу на торс. Марик отвечает, толкаясь языком в рот. Задирает плиссированную длинную юбку, сбивает на талии. Дышим шумно, едва сдерживаю стон, когда член упирается в меня. Быстро расстёгиваю джинсы, достаю его, сама отвожу трусики в сторону.

– Нетерпеливая, – выдыхает на ухо, вставляя. Глушу стон в плече, обвиваю ногами. Его длина внутри всегда так правильно ощущается, как под него заточена. И трахает так, что душа отлетает с первых движений. Быстро, грубо, две минуты – и оба дрожим. У Котёнка даже мультик не закончился.

– Скоро жена уедет на несколько дней, возьму пару выходных только для вас, – говорит он, застёгивая ширинку.

В Сочи меня бы это не волновало, мы и так нечасто виделись. В Москве это почему-то звучит иначе…

Глава 5

Агата

Многие так живут, и я смогу. Сейчас Марат со мной, всё по-прежнему, только вместо сердца камень. Не знаю, как до сих пор двигаюсь, хожу и говорю. Одного не могу: заставить себя спать с ним. Даже лежать рядом мерзко. Ночь за ночью мягко отказываю под разными предлогами или прихожу спать позже. А он как и не замечает. Когда новый рейс в Сочи?..

– В понедельник вызывают в управление, – говорит он, поправляя воротник голубой майки поло. Светлые волосы лежат небрежной волной, мягко щурятся глаза, в уголках собрались морщинки. Я каждую знаю: профессиональные, от солнца, что светит пилотам.

– Думаешь, переведут? – Улыбнись же! Улыбнись, найди в себе радость за его повышение! Не могу. Комок поперёк горла стал привычным. Предатель. Как ты вообще можешь так спокойно себя вести?! У тебя совсем нет совести?!

– Уверен. – Он поворачивается, кладёт руки на плечи и слабо сжимает. – Другая жизнь, мась! Повышение! Будете со мной летать в Токио, Пекин, Сеул…

– Или Монголия, Узбекистан, Казахстан. А что? Тоже международные рейсы. – Насмешка вырывается сама, непривычно для меня. Марат удивлённо распахивает глаза, светлые пушистые ресницы приковывают взгляд. Секунда, и он тихо раскатится смеётся.

– Очень смешно, мась!

Вот бы с отцом поговорить, чтобы специально его туда поставили! Пусть летает по странам ближнего зарубежья, да хоть рейсом Москва-Минск. Пожизненно. Злость – эмоция неожиданная, но, как ни странно, приятная. Она будто изнутри подпитывает, сил придаёт. Смотрю на широкую спину Марата и представляю, как вонзаю в неё нож по самую рукоятку. И ещё раз. И ещё. Жар обжигает, но следом приходит леденящий ужас. Я, что, в чудовище превращаюсь? А если на самом деле выйду из себя и очнусь перед трупом?

– Масяня, ты идёшь? – Он зовёт из прихожей. Няня ушла купать Каринку. Я переступаю с ноги на ногу: узкие бежевые слаксы, однотонный розовый свитшот, волосы собраны в хвост, лёгкий макияж – хорошо же выгляжу. Или недостаточно хорошо для него? Я ведь никогда не ревновала, мы даже со смехом иногда других девушек обсуждаем, выделяя достоинства.

В его широкой ладони мои пальцы всегда тонут. Марат привычно берёт за руку, когда выходим из квартиры. На короткое мгновение окутывает знакомое чувство тепла и защищённости. Может, представить, что ничего не знаю? Пусть где-то там живёт другая женщина, растёт другой ребёнок, но тут Марат только мой.

– Ты чего-то задумчивая в последнее время, – говорит он, когда садимся в такси. Обнимает одной рукой, трётся носом о висок. – Что-то случилось? – шепчет ласково. Почему от его голоса моментально слабею?

– Ничего. – Кладу голову на его плечо. – Устала, наверное. Скоро школа, подготовка. Потом работу искать.

Говорю, не думая. Поглаживаю его костяшки. Не хочу в реальность. Хочу обратно в свой мир с розовыми пони и единорогами.

– На работу?

– Да. – Некуда скрыться от настоящего, как ни пытайся. – Каринка в школу пойдёт, а мне что делать? И дальше дома сидеть?

– Тебе что, денег мало?

Выпрямляюсь. Марат редко позволяет себе говорить со мной таким тоном. Резким, с высокомерными нотками. Ещё и при посторонних.

– При чём тут это? – отвечаю тихо, холодно. – Просто хочу работать, что тебя удивляет?

– Раньше не хотела, а сейчас хочешь? – Он щурится. – Что изменилось?

Хочется кричать: всё! Всё изменилось, ты оказался мудаком! Глотаю комок, отворачиваюсь к окну и сухо бросаю:

– Дома поговорим.

– Мась. – Марат находит мою руку, сжимает. Говорит мягко: – Ну, зачем тебе работать? Дома же нормально. Или заскучала?

– Заскучала, – говорю, а сама думаю: почему он так резко против? Никогда не задумывалась, но Марат ведь и правда не гнал на работу. Наоборот, подчёркивал, как счастлив, что его жена уделяет всё время дому и семье. Я считала, что это правильно, да и мама так воспитала, а сейчас волна протеста поднимается изнутри. Хочу на работу, и всё тут!

– На международных больше выходных будет.

– А рейсы длиннее.

– Ну, ты же привыкла, мась.

Спорить бессмысленно. Я же не должна спрашивать у него разрешения, чтобы устроиться на работу! Хотя мама тоже будет против, наверное. А мне не пятнадцать, чтобы у неё отпрашиваться! Надо меняться. Дожила до тридцати двух, а жизни толком не знаю. Оказывается, там, за пределами моей радужной планеты, все совсем не радужно.

Хорошо, что боулинге темно и во время игры можно особо не разговаривать. Настроения играть нет, мажу раз за разом, в конце концов, оставляю Марата играть за нашу команду в одиночку. Символично. Нет уже нашей команды.

– Что случилось?

Юлька падает на кожаный диван рядом со мной и отпивает пиво из высокого бокала.

– Голова болит.

Говорить о предательстве Марата, конечно, здесь не собиралась. Но, оказывается, дело не в месте, а в том, что вообще об этом стыдно говорить.

– Сильно? У меня таблетка есть.

– Не надо, само пройдёт. – Оказывается, из меня выходит неплохая актриса. Никто не замечает, как изнутри меня рвёт на части. Друзья весело хохочут, обсуждают что-то – даже не вслушиваюсь в разговор. Сказала Марату, что болит голова, и он весь вечер обнимает, не замечая, что никак не могу расслабиться. От тела исходит тепло, сильное сердце стучит прямо в ухо. Так хорошо в его руках, до слёз хорошо. Ещё немного – заплачу. Уже на пределе.

– Поехали домой, – вдруг говорит Марат. Почему он такой чуткий? Почему я до сих пор так на него реагирую? Может, у нас ещё всё может получиться? Если я приложу лейкопластырь на рану, поможет? Ну да, проще подорожником накрыть, тот же эффект получится.

Домой едем молча – я сделала вид, что сплю. Долго стою под душем, надеясь, что Марат уснул. Надеваю длинные хлопковые штаны, растянутую майку, ложусь на краю кровати. Задерживаю дыхание – матрас прогибается, Марат ложится вплотную, согревает дыханием шею.

– Мась, давай полечим твою голову действенными способами.

– Не думаю, что поможет, – отвечаю, но он не слышит: ныряет рукой под майку, ведёт ладонью вверх, к груди. Так умело, что тело реагирует инстинктивно, как у собаки Павлова. Лёгкое касание к соскам, мягкие поглаживания. И вниз, в штаны. Он смачивает пальцы слюной, возвращает руку, оставляет поцелуи на шее, умело разжигая пламя.