Приезжает к Насте только Ада, ее сестра. Вернее, Аделаида Марковна – как ее с благоговением называют подчиненные и партнеры. Ада заходит в маленькую Настину двушку, гремя пакетами с едой из «Азбуки вкуса», где обязательно будет парочка дорогих бутылок красного – «моя адская страсть», как называет свое увлечение винами сестра. Ада красиво расставляет все на столе, отчитывая Настю за шухер в доме, и усаживает ее пробовать очередное винное золото, попутно уточняя, не завела ли Настя себе любовника или хотя бы работу.

Настя что-то отвечает, стараясь говорить в пузатый, до противного правильный винный бокал.

Как вообще могло случиться так, что в семье, где каждый человек – практически готовая история для бестселлера, родилась она – Настя? Не обладающая ни яркой внешностью, ни даже красивым именем (родители решили назвать «малышку» просто, помня о проблемах у старших детей), получившая образование на филологическом, чтобы «ну хоть что-то, да и читать люблю», не имеющая никаких талантов или целей в жизни? Кто-то наверху, видимо, сильно ошибся, когда отправил ее в эту семью.

И ведь не скажешь, что она не пыталась стать кем-то. Она перепробовала кучу всего: от бесконечных кружков по музыке, шахматам, танцам и рисованию на песке в школе до должностей костюмера на съемках и гида по Москве для корейцев в универе. И после обучения она сменила столько работ, что могла бы уже написать книгу под названием «Путь неудачника: как НЕ найти свое место в мире».

Проблема в том, что ее ничего не интересовало достаточно сильно, чтобы хоть как-то попытаться это удержать. И она добровольно упускала любую возможность, наблюдая, как возможные события песком утекают сквозь пальцы.

Наверное, судьба обиделась на нее за такое отношение. И решила вообще не дарить ей никаких событий.

Хотя ее последний подарок был довольно щедрым – достаточно молодой, очень успешный и весьма опасный бизнесмен Сергей, который влюбился в Настю так пылко, будто и не прожил на свете в два раза больше времени. Проблема в том, что сама Настя осталась к нему равнодушной, даже находясь с ним в одной постели в шикарном подмосковном доме. И после нескольких недель просто ушла, забрав свои книги и доступно объяснив ему, что у них ничего не выйдет.

И все. История закончилась полгода назад. И с этого момента с ней вообще ничего не происходит.

Настя вынырнула из своих мыслей уже на подходе к Александровскому саду. Спустя полчаса она бесцельно бродила по Красной Площади и смотрела на людей. На главную брусчатку страны москвичи добираются крайне редко; у Насти поход туда был верным признаком депрессии.

Судя по тому, что она решила загадать желание на Лобном месте, она была не в депрессии. Она была в отчаянии.

Монетка улетела в воздух, забирая с собой тихое Настино «Пусть хоть что-то изменится». Медь стукнулась о брусчатку и осталась там отражать солнце.

А ночью случилась гроза.

Ровно в 23:00, будто специально дождалась, чтобы у всех в этом городе – даже у продавцов из «Пятерочки» и засидевшихся над отчетами белых воротничков – закончился рабочий день. Чтобы каждый мог увидеть, насколько белыми могут быть ночи в Москве.

Нет, это была даже не гроза. Это был шторм, срывающий баннеры с остановок, прогоняющих с улиц работяг, романтиков, проституток, собак, худых столичных кошек и даже любителей острых ощущений. Молнии не прекращались ни на секунду; небо стало кипящим молоком, в котором танцевали искореженные электрические нити.

Настя чудом успела захлопнуть все окна в доме. Она стояла на балконе, а дождь шел так сильно, что образовал толстую прозрачную мембрану за стеклами. Настя чувствовала себя рыбкой в квадратном деревянном аквариуме. Только вода была вне, а не внутри.

Ей невероятно хотелось есть, но уйти сейчас, когда небо исполняло приватный танец для людей, было бы просто кощунством.

Прошло уже сорок минут, но московская ночь продолжала играть в северное сияние. Дождь немного поутих; можно было даже открыть окно, не рискуя искупаться. Теперь по небу тяжело гарцевали непрерывные раскаты грома. Если бы молнии были танцующими женщинами, то гром был бы стуком их каблуков.

Настя с трудом сдвинула рассохшуюся створку и высунула голову в окно, стараясь поймать момент, когда небо снова загорится. Этажом ниже соседи-гастарбайтеры неровно восторгались происходящим на каркающем языке. Их разговора за оперой стихии было практически не слышно, но Настя все равно не знала, на каком наречии они говорят.

Несколько капель дождя упали на лицо девушки, и мир опять залило белым. Молния продержалась видимой почти секунду, и Настя, восхищаясь ею, неосознанно слизнула грозовую влагу со своих губ.

Еще один разряд – и глаза пронзила резкая боль. Настя отшатнулась от окна, от испуга прикусив язык. Во рту сразу появился металлический привкус. Боль из глаз будто стекла ниже, сконцентрировавшись сначала в прокушенном языке, а потом – вопреки всякой логике – потекла в горло, заставив девушку несколько раз напряженно сглотнуть. Эффекта не было: маленькая молния теперь пульсировала внутри Насти, начинаясь в корне языка и проваливаясь почти до самых ключиц. Девушка попыталась прокашляться, но поняла, что не может вдохнуть ни крошки воздуха.

И вот тогда ей стало по-настоящему страшно.

Несколько острых мгновений между молнией и молнией она испытывала такой ужас, какой не смогла бы раньше даже представить.

А потом небо раздвинуло еще одним разрядом – и все закончилось. Горло отпустило. Воздух кулем упал в легкие. Язык прошел. Боль исчезла.

Настя аккуратно подышала. Аккуратно сглотнула. Ни признака.

– Мама! Я говорю тебе, что гроза – это когда между облаками электричество возникает, потому что они трутся друг о друга! И никак это не связано с тем, что от меня ушла Анзурат! – внезапно раздалось снизу.

– А я тебе говорю, что ты прогневал Аллаха! – женский голос показался смутно знакомым.

– Мама! Аллах не стал бы посылать грозу из-за женщины!

– Из-за такой, как Анзурат, он еще и тайфун на твою голову пошлет!

Настя мгновение ошалело вслушивалась в перебранку, а потом залилась хохотом, ничуть не пытаясь его скрыть. Голоса обиженно замолкли. Через несколько секунд внизу хлопнула балконная дверь.

Настя тоже вышла с балкона. Только спустя время, уже сделав себе чай с ромашкой и включив телевизор, она поняла, что никогда не знала таджикского языка.

**

Следующим утром от вчерашней грозы остались только новостные сводки и восторженные посты в фейсбуке. Настя лениво просматривала ленту, прихлебывая кофе, когда в доме раздался телефонный звонок.

Мельком глянув на номер и увидев, что подписи нет, Настя поняла, что звонит брат. Игнат был сейчас где-то в Японии – охотился за привидениями в лесу самоубийц. Настя разблокировала телефон и широко зевнула вместо приветствия.

– Анастейшен, с добрым утром! – бодро поздоровалась трубка. – Ты как там?! Не прокисла еще в четырех стенах?!

Настя фыркнула и хотела было сказать, что у Игната больше шансов прокиснуть, учитывая далеко не стерильные условия его путешествий, но неожиданно поперхнулась, и слова застряли в горле.

– Молчишь! Ха! А хочешь, я тебе приятное что-нибудь скажу на японском?! Во, сейчас! Я тебя люблю, сестра-зануда!

Настя решила по-сестрински саркастично просветить Игната, что он все еще говорит по-русски, но горло снова сдавил кашель.

– Во! Оценила, какое произношение? Как я выговариваю эту их мудреную букву «сщи»! Насть? Ты простудилась что ли?

Настя продолжала кашлять, в промежутках пытаясь выдавить из себя хоть слово, но от этих попыток горло будто заливали свинцом. Из глаз брызнули слезы. Девушка прижала трубку плечом и рванулась к чашке с кофе, пытаясь запить кашель, но слова все равно не желали выходить.

– Эй, ну ты чего? – испугалась трубка. – Анастейша! Эй, я родителям скажу, что ты заболела! Ау… Ладно, давай я позже перезвоню. Жди звонка завтра!

В трубке послышались короткие гудки. Настя опустила телефон. Кашель исчез.

– Вот дела, – хотела сказать Настя, но горло снова немилосердно сжало, и ни единого звука издать не удалось.

Неужели простыла? Девушка ощупала горло и направилась в ванную, к зеркалу, где застыла с открытым ртом, пристально изучая нёбо. Ни покраснения, ни воспаления – ничего. Настя положила руку себе на лоб, подозревая температуру, но не было ни единого признака. Она прополоскала горло шалфеем и пшикнула лекарством от кашля, скривившись от ментолового привкуса, и уставилась на себя в зеркало. Секунду она просто стояла, рассматривая свой на редкость цветущий вид, а потом попыталась сказать «Привет» своему отражению.

И снова согнулась в приступе кашля.

Она простояла у зеркала минут сорок, пытаясь произнести хоть что-то, но ее горло отказывалось издавать даже самый короткий звук.

Торопясь, девушка вернулась в комнату и включила компьютер. Быстро вбив в поисковике запрос «потеря голоса», Настя уставилась в экран, изучая возможные причины. Ангину и ларингит она откинула сразу; повышенную голосовую нагрузку – тоже, как и стрессы. Оставался вариант с проблемами нервной системы, но и это казалось маловероятным. Настя попробовала помычать, чтобы оценить масштаб катастрофы, но даже это стоило ей минуты удушающего кашля.

Девушка откинулась на стул и закрыла глаза. Какова ситуация? Такое ощущение, что она начинает кашлять каждый раз, когда пытается издать хоть какие-то звуки. При этом в остальное время она не чувствует никакого дискомфорта. Будто что-то запрещает ей говорить.

Простыть она не могла; да и не было с ней никогда такого – чтобы ни с того, ни с сего оказаться неспособной даже мычать. Что остается?

Настя открыла глаза и еще раз проглядела результаты поиска. Странно; почему-то все адреса страниц были русскими, а не английскими. Словно кто-то заменил все слова.

Неожиданно вспомнился вчерашний подслушанный разговор соседей, а после – утренний звонок Игната. Мысль, последовавшая за воспоминаниями, была бредовой до мороза по коже, но Настя все-таки решила проверить.

Пальцы быстро набрали в поисковике «французская песня текст оригинал». Щелкнув по первой попавшейся ссылке, Настя уставилась в монитор.

«Если бы, если бы… Бесси

Была бы сейчас жива,

Со своим прекрасным суданским голосом

И своей невероятной чувственностью,

Если бы, если бы… Бесси

Жила среди людей,

Которые знают, что мы все разные,

Может быть, однажды вечером, случайно

Только вдвоем мы смогли бы потрясающе исполнить

Что-нибудь дуэтом»

Она прочла всю песню несколько раз и даже послушала ее онлайн. Несмотря то, что глубокий бархатный голос певицы не оставлял сомнений в том, что песню исполняет Патрисия Каас, Настя все равно отчетливо понимала каждое слово.

Проблема в том, что она никогда – никогда! – не знала французского языка. Впрочем, как и японского. Как и таджикского.

После получаса попыток найти в Сети хоть какой-нибудь язык, который бы она не понимала, Насте очень хотелось закричать. Но от одной только мысли об этом что-то накрепко сдавливало ее горло.

**

Это была обычная поликлиника, где хоть раз в жизни оказывался каждый. Белесо-желтые стены и тусклый электрический свет, вяло дребезжащий под потолком, нагоняли тоску. Все здесь было сонным и как будто картонным: даже короткая очередь из мамочки с сыном и двух прикрывших глаза бабулек, казалось, прошла тщательный отбор на полное соответствие пространству. На подоконниках грустили едва зеленые цветы в облупившихся горшках, а воздух отдавал знакомым с детства запахом хлорки. Настя чувствовала себя так, будто добровольно залезла в чей-то стереотип о больнице.

Рядом с ней усталая мамаша пыталась заинтересовать беспокойного сына учебником английского языка. Мальчишка был готов смотреть куда угодно, но только не в книгу; женщина же водила пальцем по странице с изображением животных и медленно повторяла «Кошка… Кат. Кат. Запомнил? Кат. Лев… Лион. Лион. Запомнил? Лион». Настя скривилась, не в силах поправить ошибочное произношение молодой мамы. Одна из сонных бабулек недовольно стрельнула на нее удивительно бодрым глазом.

Листы, вырванные из тетради, уже превратились в руках Насти во что-то мокрое и нервное. Она хотела было отложить их на колени, но тут дверь кабинета открылась, и оттуда выглянула терапевт.