– Ему двадцать восемь лет, он живет один, много работает. Хорошо зарабатывает. У него есть невеста, в августе планируют свадьбу. Да у него все хорошо! Мои люди побывали у него на работе, в банке, он там на хорошем счету. Говорю же, у него вообще все хорошо! Непонятно только, что он делал в этом лесу.

– Ну вот вы снова… – всплеснул руками Петр, но потом, нахмурившись, покачал головой и решил больше не поднимать эту тему.

Борис подлил ему виски в бокал, ободряюще подмигнул, мол, успокойся и пей.

– Он приедет часа через полтора, не раньше, – сказал Журавлев, имея в виду, конечно же, Агневского.

– Вот покормим моего будущего клиента, напоим, он нам все и расскажет! – сказал Борис.

– Хотите чаю? – вдруг спросила Женя. – Я понимаю, что все после жирного и соленого мяса хотят лимонад, тем более что Галина Петровна готовит его потрясающе, но для здоровья неплохо бы выпить горячего чаю…

– Я не против, – ответил Павел, даже не дав ей договорить.

Борис с Петром и Ребровым предпочли виски.

Женя встала из-за стола и отправилась на кухню. Наташа тоже встала, но направилась в сад, к качелям.

– Я понял, – сказал Петр и последовал за ней. – Желание жены – закон! Только не проси, чтобы я раскачивал тебя, как в прошлый раз! Чуть на небо не улетела!

Женя стояла спиной к дверям, заваривая чай, и когда к ней кто-то подошел и обнял ее за плечи, она знала, что это не Борис. Почувствовала. И перестала дышать, словно своим дыханием могла спугнуть призрак, наваждение. Она хотела только сказать «могут войти», так, просто на всякий случай, если это все-таки тот, кого она хотела чувствовать рядом, но промолчала. А вдруг это все-таки Борис, которого она приняла за другого. Предупредить мужа, пожелавшего обнять ее, что кто-то может войти и увидеть их вдвоем – это полная нелепость, уж она точно вызвала бы подозрение.

Вот почему Женя молчала, закрыв глаза и продолжая верить в то, что это Павел. Но если это он, и если кто-то еще войдет на кухню и увидит, как он ее обнимает, то ей уже не выкрутиться. Это будет конец всему. Конец ее счастливой семейной жизни, конец покою, конец ее пребыванию в доме, конец всему, да, вот так.

Она резко повернулась и увидела Журавлева. Он и сам выглядел растерянным.

– Прости… Не удержался… – он резко отпрянул от нее, словно почувствовал ожог. – Совсем потерял голову. Но я так ждал встречи с тобой, так часто ее себе представлял, что теперь просто не сдержался.

Она перевела дух и прислушалась. Было очень тихо. Обычно, когда кто-то шел по направлению к кухне, всегда были слышны шаги.

Нет, никто не шел. И тогда Женя притянула к себе Журавлева и поцеловала его. Отпустила. Дышала при этом часто, ей не хватало воздуха.

– Тебе черный или зеленый? – спросила она, чувствуя, как лицо ее начинает пылать.

– Без разницы.

– Сразу скажу то, что думаю. Этот Агневский очень странный тип. И ты, думаю, это понимаешь. Вот смотри сам. Если ты, к примеру, захочешь подышать свежим воздухом, ты куда пойдешь-поедешь? Просто куда глаза гладят или?..

– Поеду к родителям на дачу, – ответил ошарашенный услышанным Журавлев.

Он меньше всего ожидал от Жени разговора на эту тему, надеясь, что они договорятся о нормальном свидании. Но если она хочет говорить об Агневском, что ж, пусть. Может, это просто нервное и она не знает, о чем говорить? Растерялась? Он решил поддержать разговор, не воспринимая его, конечно же, всерьез.

– А ты? Хотя чего я спрашиваю? Ты же живешь за городом, где и без того дышишь свежим воздухом.

Но основную ее мысль он понял.

– Хочешь сказать, что он там оказался не случайно?

– Уверена. И то, что он в первый момент сам вызвал полицию и признался в убийстве – тоже не случайно. Это убийство связано с ним, потом сам убедишься в этом. Скажи, в какой форме будет происходить ваше с ним общение сегодня? Надеюсь, это будет не официальный допрос?

– Нет, конечно. Я познакомлю его с адвокатом.

– А поговорить о деле?

– Думаю, он сам все расскажет. Он же не дурак, поймет, что здесь, у вас, в неофициальной обстановке, у него появится возможность выговориться, рассказать, быть может, то, что он не смог или не захотел рассказать во время допроса.

– Ты симпатизируешь ему? Уверен, что это не он убил эту женщину? Что он не знаком с ней?

– Он вызывает доверие. К тому же, какой ему был смысл вызывать полицию в лес, чтобы тотчас же признаться в убийстве. Если бы он ее убил, то просто сбежал бы. Да и само убийство, этот антураж – явно же кто-то все это организовал, срежиссировал. Труп явно не собирались закапывать, его слегка присыпали землей. Платье на женщине тоже какое-то странное, и не по фигуре, и по возрасту, что ли… Это же не молодая девушка с дурным вкусом.

– Как это «не молодая»? Ты же сам сказал: молодая женщина.

– Да, именно женщина. Я хотел сказать, что это платье больше подошло бы для совсем юной девушки, девчонки… Знаешь, если бы ты сама увидела его, то поняла бы, что оно какое-то странное. Вроде бы материя новая, то есть платье новое, но какое-то нелепое, словно его сшили впопыхах.

– Ничего себе! С чего это ты так решил?

Но Павел вместо ответа поцеловал ее. И снова отпрянул от нее в страхе, что их могут застать.

– Я хочу поехать в Сапроново, – сказала она.

– Это еще зачем?

– Попробую выяснить, каким образом это место связано с Агневским.

– Ты всерьез решила помочь нам? – с недоверием спросил Павел.

Женя хотела было уже обидеться, но передумала. В сущности, что обидного в его вопросе?

– Поедем туда вместе? – набравшись решимости, спросила она. Как в ледяную прорубь прыгнула.

– Да я только с радостью. Позже напишу тебе, когда смогу, договорились?

С большим чайником оба вернулись на террасу.

Женя настояла на том, чтобы мужчины выпили хотя бы по чашке горячего чаю.

Примерно через полчаса приехал Агневский.

5. Май 2024 г

Надя

Вот уже пять месяцев, как Виктор спал в гостиной на диване. Каждое утро он сворачивал одеяло и простыни с подушкой, чтобы потом, когда Надя проснется, либо самому отнести в шкаф в спальне, либо, если она еще спит, она сделает это сама.

Виктор, человек мягкий, внешне никак не выказывал свое возмущение поведением жены, признавшейся ему в том, что у нее есть любовник.

Вся их семейная жизнь со стороны выглядела так, словно ничего и не произошло. Супруги по-прежнему разговаривали друг с другом, ужинали, если к тому времени Виктор возвращался из больницы, вместе обсуждали какие-то бытовые мелочи. Перед сном желали друг другу спокойной ночи, разве что не обменивались дежурным поцелуем. Иногда вместе смотрели телевизор, бросая по забывчивости какие-то реплики, комментируя фильм, но потом, спохватившись, вспоминая, что теперь они должны вести себя как-то иначе, надолго замолкали.

Надя понимала, что муж страдает, и время от времени жалела о своем признании. Могла же промолчать, не говорить о Юре. Но ее же так распирало поделиться с ним своими чувствами к любовнику, так хотелось чуть ли не поддержки, что она не выдержала и рассказала, оправдывая свой идиотский поступок желанием быть честной с мужем.

А разве честно после этого жить с ним под одной крышей, разговаривать с ним, как ни в чем не бывало, вместо того, чтобы чувствовать себя виноватой. Призналась мужу в любовнике, как если бы призналась в какой-то дурной болезни, мол, посочувствуй мне, помоги, подскажи, как мне жить дальше. Но разве он помог? Разве сказал что-то? Нет. Выслушал, обнял и предложил вместе выпить чаю. Все. Вот только с того дня спать перебрался в гостиную.

Иногда Надя бросала на мужа долгие задумчивые взгляды, словно надеялась по выражению его лица понять, что же он испытывает. Злится ли на нее, копит ли свою обиду или вообще задумал что-то нехорошее, тайное, что положит конец их семейной жизни, разрубит их жизни на две части – до и после признания. Поделился ли с кем-то из своих друзей бедой? Посоветовался ли? Или молчит и делает вид, что ничего не произошло, что он по-прежнему счастлив со своей женой? Каково ему живется?

Сколько раз она пыталась представить себя на его месте, когда не она, а он признается ей в том, что у него другая женщина. Когда он с жаром рассказывает о своей непреодолимой страсти к другой женщине, что просто сгорает, погибает, что не может без нее. Но и ей, своей жене, не может больше лгать. Хочет, чтобы она спокойно отпускала его на свидания. Да уж…

Бред какой-то! А может, ему еще и рубашки гладить, провожая его к любовнице? И вот он уходит, и она прекрасно знает, куда, к кому и что он собирается там делать, а она, Надя, остается дома одна. Садится перед телевизором, хрустит чипсами или печеньем и смотрит очередной сериал. И на душе у нее спокойно, она счастлива.

Но это же полная чушь! При одной только мысли, что у Виктора тоже может быть любовница, ей становилось не по себе и, представляя себе какую-нибудь молоденькую медсестру в больничных декорациях, разложенную им на столе ли, диване с задранным медицинским халатиком, Надя от выдуманной ею же картинки стискивала зубы и от досады готова была заплакать.

Она не могла не заметить, что Виктор чаще стал работать по ночам. Ночное дежурство – вот прямой путь к измене. В тихих больничных коридорах, кабинетах, на кушетках – Наде повсюду виделись его любовницы. И вот решив, что ее чувство вины становится уже невыносимым, что слишком уж тяжело на душе, она предположила, что избавиться от этого она сможет одним-единственным способом, уличив в измене мужа. Именно уличив, застав, застукав… Вот тогда она, такая честная и открытая перед мужем, окажется на высоте, а ему придется еще перед ней извиняться, оправдываться.

И вот однажды поздно ночью она вызвала такси и поехала к нему в больницу. И застала его, застукала, спящего в тихой и пустой ординаторской за ширмой на диванчике.

Увидев его, Надя почувствовала, как в носу у нее защекотало, как глаза наполнились слезами – так ей стало жалко своего Виктора.

Тотчас появилась медсестра, но, увидев ее, Надя приложила палец к губам, не будем его будить, милая… И уехала домой.

Вот только та самая страсть, в которой она призналась мужу, как раз после этого признания утратила свой пыл, поблекла. Надя стала как бы даже тяготиться ею. Да, ей было приятно встречаться с Юрой, она наслаждалась в его объятиях, но что-то все равно изменилось, какая-то особая сладость исчезла, словно она расплескала часть своих чувств во время разговора с мужем.

Между тем у Юры была невеста Настя, и он готовился к свадьбе. Надя сама помогала ему выбирать блюда из банкетного меню. Его второй экземпляр, разрисованный розочками листок из плотной бумаги со списком закусок и прочего, свадебного, потом еще долго хранился в ее дамской сумочке, дразня Надю своей неотвратимостью. Она не представляла себе, что реально может измениться у них с Юрой после его свадьбы. И чем больше она об этом думала, представляла, тем больше понимала, что ничего. Ничего не изменится. Гостиница останется этой же. Номер – тот же. Как встречаются, так и будут потом встречаться. Мужчина всегда найдет причину задержаться на работе или в командировке.

Но с приближением свадьбы на Надю стало все чаще накатывать какое-то неприятное, саднящее чувство несправедливости и обиды. С какой стати она должна делить этого прекрасного молодого мужчину с кем-то?

Какая-то Настя, страшная, как атомная война. Высокая, вроде бы стройная, но ниже талии – совсем скелет. Надя видела ее однажды, когда та заявилась на работу к Юре. Ну очень худые ноги, просто какая-то патология. И, словно в насмешку, ей по жизни досталась шикарная, «драгоценная» фамилия Золотоног.

Между собой Надя с Юрой называли ее золотоногой («Ну и как там твоя золотоногая?»).