А пока вернемся к Хрущёву, который, будучи первым секретарём МК ВКП(б) в годы «Большого террора», конечно, отвечал, прежде всего, за репрессии в Москве и области. Напомним, что по постановлению 1935 г. виза первого секретаря была необходима для ареста всех коммунистов. Стартовали репрессии согласно оперативному приказу наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова № 0047 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» от 30 июля 1937 г. Данный приказ устанавливал лимиты на репрессии и расстрелы по всей стране и определял меру наказания. Первая категория – расстрел без реального суда и следствия, без права на апелляцию. Вторая – высылка в концлагерь в Сибирь, на Крайний Север или Дальний Восток, также без апелляции.

Лимит по Москве и Московской области был определён в 35 тыс. чел., из них рекомендовалось приговорить к расстрелу 5 тыс.^[14]. Для руководства карательной акцией была создана тройка, в состав которой, как и везде, помимо представителей НКВД области и прокуратуры, входили на правах старших и партийные руководители, в частности ближайшие заместители Хрущёва: 2‑й секретарь обкома А.А. Волков (пробыл в тройке всего месяц, до августа 1937 г.) и секретарь Московского обкома С.Н. Тарасов (около 3 месяцев, до октября 1937 г.). Все остальные члены тройки – представители НКВД и прокуратуры. Хрущёв успел и сам побывать в тройке – ещё до приказа № 00447 на этапе её формирования, но был заменён на Волкова ко дню выхода основополагающего документа^[15]. Совершенно очевидно, что все основные решения по количеству и «качеству» убиенных не принимались без хозяина столицы и области. Отныне от него зависело, у кого отобрать жизнь, а кого ей «премировать». Хотя общую линию задавал, конечно же, единоличный властитель СССР.

Хрущёв предложил по первой категории пустить 8500 чел., по второй – 9805^[16]. В итоге лимит Москве увеличили до 9 тыс. расстрелов^[17]. Но план по убийствам в СССР перевыполнялся «по-стахановски» – не на проценты, а в разы, с первоначальных 65 950 чел. в регионах (по лимитам в приказе № 00447) до 681 тыс.^[18]. В результате по Москве и области за 1937–1938 гг. было расстреляно не менее 29 200 человек^[19]. Но это убийственное превышение не могло быть случайным, всё режиссировалось из Кремля. Если уровень репрессий в столице и окрестностях был такой же, как в среднем по стране, то есть 0,4 % от общей численности населения (согласно всесоюзной переписи 1939 г. – 170,6 млн чел.), то в «Коммунарке» должно было лежать около 43,6 тыс. человек, а не 29 200, то есть в 1,49 раза больше. После многих лет всевластия Хрущёва официальные цифры отчётов можно воспринимать весьма условно. Бесспорным является факт уничтожения под корень наиболее активной и грамотной категории работников, секретарей партийных организаций всех уровней, подавляющее большинство из которых были уже сталинскими выдвиженцами. Выступая в августе 1937 г. на пленуме МГК, Никита Сергеевич не стеснялся в выражениях: «Нужно уничтожить этих негодяев. Уничтожая одного, двух, десяток, мы делаем дело миллионов. Поэтому нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно переступить через трупы врага на благо народа!»^[20] К сожалению, подобная риторика была общим местом всех, кто старался выжить.

В годы «Большого террора» были репрессированы практически все секретари МК и МГК, занимавшие эти неожиданно ставшие расстрельными высокие посты: из 38 человек выжили лишь трое, из 146 действующих секретарей райкомов и горкомов партии лишь десять избежали репрессий^[21]. Как видим, в обоих случаях цифра репрессированных намного выше 90 %. Били, как мы убеждаемся, по верхушке партии, так же, как и по элите военных и руководителям отраслей, промышленных предприятий и сельского хозяйства. Причём на заводах и фабриках молот репрессий ударил не только по директорам, но и по наиболее активным рабочим. Всего за 1936–1937 гг. органами НКВД Москвы и Московской области были репрессированы 55 741 чел.^[22].

Усердно раскрутив «колесо» репрессий в десятимиллионном регионе, Никита Сергеевич в январе 1938 г., как передовик кровавых дел, был послан Сталиным на Украину – «осчастливить» свою малую родину и репрессиями, и голодом, и уничтожением западноукраинских националистов. Он сменил расстрелянного Станислава Викентьевича Косиора, отработавшего в должности первого секретаря ЦК КП(б) Украины долгие 10 лет. По воспоминаниям разведчика, генерал-лейтенанта МВД Павла Анатольевича Судоплатова (1907–1996), с собой он привёз некоторое время работавшего с ним в Москве А.И. Успенского, ставшего наркомом внутренних дел Украины. Там он позже проводил репрессии, в результате которых из членов старого состава ЦК КПУ – более 100 человек – лишь троих не арестовали. «Во время репрессий 1938 года, когда Ежов потерял доверие Сталина и началась охота за чекистами-«изменниками», Успенский пытался бежать за границу. Он захватил с собой несколько чистых паспортов и скрылся, инсценировав самоубийство, но тело «утопленника» не обнаружили. Хрущёв запаниковал и обратился к Сталину и Берии с просьбой объявить розыск Успенского. Поиски велись весьма интенсивно, и вскоре мы поняли, что жена Успенского знает: он не утонул, а где-то скрывается. Она своим поведением не то чтобы прямо выдала его, но нам это стало ясно. В конце концов он сам сдался в Сибири после того, как заметил в Омске группу наружного наблюдения»^[23].

Во время массовых репрессий в Москве, Московской области и на Украине Хрущёвым было одобрено и санкционировано более 100 тыс. смертных приговоров. Депортация более 300 тыс. украинцев в 1940‑х гг. тоже происходила при его одобрении. Его покорность Хозяину спровоцировала голод 1946–1947 гг., когда, по самым скромным российским оценкам, население УССР сократилось примерно на 408 тыс. чел.^[24], а по оценкам украинских историков, погибло до 800 тыс. жителей республики^[25].

В последующем Хрущёв сполна использовал годы самовластия, чтобы замести следы своих кровавых деяний, а главным злодеем представить своего деятельного антипода Лаврентия Берию. Сразу же после убийства Берии его арестованный сын подвергся серьёзному давлению по поводу архива отца. Очевидно, Хрущёв предполагал, что могущественный нарком не мог не собрать на него убийственное досье. Но похоже, что в пылу огромных преобразований маршалу было не до мелких интриг. Кроме того, в Хрущёве он, на мой взгляд, видел хоть и бездумного, но энергичного исполнителя и пропагандиста. Неслучайно Сергей Хрущёв в интервью Гордону не согласился с тезисом последнего, что Берия уничтожил бы постепенно и Политбюро, и самого Хрущёва. Хотя подтвердить такую версию сыну Никиты Сергеевича было бы крайне выгодно с точки зрения репутации своего отца.

Реальный вклад Лаврентия Павловича Берии в чёрное дело репрессий абсолютно не соответствует той лживой информации, которую запустил в народ, смешав её с правдой, казнивший его новый «монарх» СССР Никита Хрущёв. Напомню, что, в отличие от последнего, до 1946 г. Берия не был членом Политбюро, поэтому не подписывал расстрельных списков и не участвовал в запуске репрессий. Да и вплотную делами НКВД занимался всего-то 2,5 мирных года – с 1939 г. до 22 июня 1941 г. Именно тогда количество жутчайших казней снизилось в 100–150 раз по отношению к 1937–1938 гг.

Уже отмечалось, что без внимания историков остались свидетельства активной роли Лаврентия Берия во взаимоотношениях со Сталиным по вопросу репрессий в начале карьеры в кресле всесильного руководителя НКВД. «…Когда Берия перешел в НКВД, то первое время он не раз адресовался ко мне: «Что такое? Арестовываем всех людей подряд, уже многих видных деятелей пересажали, скоро сажать будет некого, надо кончать с этим…»^[26], — вспоминал в своих мемуарах Хрущёв, неоднократно цитируя Берию. «…Я один на один разговаривал с товарищем Сталиным и сказал: где же можно будет остановиться? Столько-то партийных, военных и хозяйственных работников уничтожено»^[27].

Свидетельством твёрдой позиции молодого наркома в отношении репрессий может служить сам факт шифрограммы, направленной Сталиным 10 января 1939 г. региональному партийному начальству и руководителям управлений НКВД: «Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод»^[28]. Прежнему руководству таких разъяснений давать не требовалось. Вождь, что называется, «ставил на место» нового наркома, слишком деятельно подошедшего к вопросу о прекращении репрессий.

Выше отмечалось, что в родной для Берии Грузии после 1937–1938 гг. было спокойно. Во-первых, потому что ему в пору своего секретарства удалось перестроить сельское хозяйство, поставив его на товарные рельсы, улучшить жизнь простых людей и, как следствие, безболезненно провести коллективизацию, не вызвав огромного озлобления народа, каковое присутствовало в других регионах СССР. Сталин имел в Грузии множество родственников и знакомых, отлично помнивших его далеко не безупречную подноготную в предреволюционные годы. Поэтому в период репрессий он не отдал свою малую родину на откуп молодому секретарю Лаврентию Берии и лично координировал «забой» земляков. В результате за два «ударных» года родилось семь т. н. сталинских списков по I категории, в которых в общей сложности было перечислено 3647 лиц, удостоенных, на свою беду, прицельного внимания великого земляка^[29].

Поначалу Лаврентий Берия дополнительный лимит на расстрел для родной Грузии не требовал, а пытался отделаться малой кровью. Но «большой друг грузинского народа» Сталин был далёк от земляческих сантиментов и очень серьёзно поправил своего выдвиженца. Постановлением Политбюро от 31 января 1938 г. Грузии вместе с 22 регионами продлили карательную операцию и увеличили лимит до 3500 расстрелов^[30]. Помимо этого, в письме Берии Сталину от 1 апреля 1938 г. мы видим следующее: «НКВД Грузии арестовано членов нелегальных организаций меньшевиков, эсеров, соц. федералистов, нац. демократов, возвращенцев из ссылки до двух тысяч человек. Прошу разрешить особой тройке НКВД Грузии рассмотреть следственные дела по первой категории на 1000 человек и по второй категории на 500 человек»^[31]. Похоже, что с ним провели воспитательную работу. В результате от Берии, как и от всех местных вершителей судеб, находившихся на мушке у НКВД, появились аналогичные письма со «встречными» планами.

В результате лимиты увеличились до 4,5 тыс. чел. по первой категории и до 3,5 тыс. по второй – и всё это на 3,3 млн населения. В грузинской базе данных о жертвах сталинских репрессий значатся всего 3600 чел.^[32], а по данным НКВД, в 1937–1938 гг. было расстреляно 4975 чел.^[33]. Но это всё равно намного меньше, чем в других республиках и областях – примерно 0,15 % населения, или почти в 10 раз меньше, чем, например, по Иркутской области^[34].