Такой гуманизм вождя по отношению к «хозяину» Украины ещё не раз будет проявлен в годы войны и после. Безропотное уничтожение большинства партийных руководителей Москвы во времена Хрущёва обеспечило броню для последнего. А в 1942 г. во время Харьковской операции дуэт Тимошенко – Хрущёв показал, что Киевский котёл для них не стал уроком. Они решили проявить рвение в исполнении сталинского приказа от 1 мая 1942 г., в котором тот, пребывая в эйфории от победы под Москвой, царственно повелевал, не принимая во внимание существующий расклад сил на фронтах: «Всей Красной армии – добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев»^[57].

В итоге желание выслужиться перед вождём добавило в биографии Тимошенко и Хрущёва ещё один кровавый котёл в 170,9 тыс.^[58] солдатских жизней. 12 мая 1942 г. началась операция, целью которой было взятие Харькова. На ней настаивали Тимошенко и Хрущёв, не имевшие реального представления о соотношении сил. Маршал Василевский вспоминал, что слова командования Юго-Западным направлением убедили Сталина, что ситуация под контролем: «Верховный Главнокомандующий решил переговорить с главкомом Юго-Западного направления маршалом Тимошенко. Точное содержание телефонных переговоров И.В. Сталина с С.К. Тимошенко мне неизвестно. Только через некоторое время меня вызвали в Ставку, где я снова изложил свои опасения за Южный фронт и повторил предложение прекратить наступление. В ответ мне было заявлено, что мер, принимаемых командованием направления, вполне достаточно, чтобы отразить удар врага против Южного фронта, а потому Юго-Западный фронт будет продолжать наступление…»^[59] Но чуда не произошло, и 19 мая стало ясно, что сил Красной армии для сдерживания немцев не хватит. Несвоевременность принятия решений привела к тому, что Барвенковский выступ, с которого и должно было начаться выступление, превратился в ловушку для советских войск. В результате непродуманных действий ударные группировки Юго-Западного фронта оказались в окружении.

Хрущёв прекрасно осознавал катастрофичность ситуации и собственную роль в ней. В мемуарах он описывает своё жуткое настроение, когда через какое-то время после Харьковского котла его вызвали в Кремль. Остаться на свободе, а возможно, и в числе живых, он не особенно рассчитывал. Но, как показала история, кары за своё преступное согласие с мнением вождя он не понёс. На сталинских весах личная преданность дороже миллиона жизней. В своих мемуарах Хрущёв об этом написал так: «Пробыл я некоторое время в Москве, и Сталин сказал, что я могу уезжать опять на фронт. Я обрадовался, но не совсем, потому что я знал случаи, когда Сталин ободрял, люди выходили из его кабинета и направлялись не туда, куда следовало, а туда, куда Сталин указывал тем, кто этими делами занимался и хватал их. Я вышел. Ничего. Переночевал. Наутро улетел и вернулся на фронт. Там положение было очень тяжёлым»^[60].

Как уже отмечалось, советские безвозвратные потери составили 170,9 тыс. чел., были уничтожены или захвачены противником 652 танка, 1646 орудия, 3278 миномётов. В окружении погибли или пропали без вести почти все командующие войсками: заместитель командующего Юго-Западным фронтом генерал-лейтенант Ф.Я. Костенко, командующий 6‑й армией генерал-лейтенант А.М. Городнянский, командующий 57‑й армией генерал-лейтенант К.П. Подлас, командующий армейской группой генерал-майор Л.В. Бобкин^[61].

Глядя на вновь уцелевший дуэт Хрущёв – Тимошенко, невольно кажется, что кроме ангела-хранителя существует и «дьявол-пособник», – не может же ангел потворствовать безнаказанности за почти миллионные жертвы! Ответственным за провальную операцию фактически был назначен Иван Христофорович Баграмян. В директивном письме Военному совету Юго-Западного фронта 26 июня 1942 г. Сталин писал: «Мы здесь, в Москве, члены Комитета Обороны и люди из Генштаба, решили снять с поста начальника штаба Юго-Западного фронта тов. Баграмяна. В течение каких-либо трех недель Юго-Западный фронт благодаря своему легкомыслию не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел ещё отдать противнику 18–20 дивизий».

Конечно, Иван Баграмян не стал случайным козлом отпущения, он принимал непосредственное участие в разыгравшейся трагедии и как разработчик плана операции, и как член Военного совета фронта. Однако далеко не он один принимал преступное решение. Осознавал это и Сталин. В том же письме он недвусмысленно дал понять, что и Тимошенко, и Хрущёв виноваты не меньше: «Понятно, что дело здесь не только в тов. Баграмяне. Речь идёт также об ошибках всех членов Военного совета и, прежде всего, тов. Тимошенко и тов. Хрущёва. Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе – с потерей 18–20 дивизий, которую пережил фронт и продолжает ещё переживать, то я боюсь, что с вами поступили бы очень круто. Поэтому вы должны учесть допущенные вами ошибки и принять все меры к тому, чтобы впредь они не имели места»^[62].

Заслуживающий военного трибунала Тимошенко получил лишь политическое осуждение в пьесе Корнейчука «Фронт», лишний раз напомнившей полководцу о его непонимании военного дела. Несоразмерное «наказание» в сравнении с совершённым преступлением. Тимошенко, очевидно, понимал, во что обошёлся его «военный гений» и «маршальская кротость». Поэтому после смерти вождя не давал интервью и не писал мемуаров, чтобы не тревожить прах своего спасителя и не проговориться о совместных «подвигах» с Хрущёвым, о соотношении потерь в финской кампании и о последствиях Директивы № 1.

Никита Сергеевич же «милостей» вождя не оценил, и в своём докладе на XX съезде КПСС через 14 лет, в 1956 г., не стесняясь откровенно лгать, заявил о единоличной вине Сталина во всём, и в том числе в харьковской катастрофе: «Когда в 1942 году, в районе Харькова создалось чрезвычайно серьезное положение для нашей армии, мы правильно решили не проводить операции, целью которой было окружение Харькова, так как действительная обстановка была в то время такова, что продолжение проведения этой операции грозило бы нашей армии гибельными последствиями. Мы сообщили об этом Сталину, утверждая, что создавшееся положение требовало пересмотра оперативных планов таким образом, чтобы не дать врагу возможности ликвидировать значительное сосредоточение наших войск. Вопреки здравому смыслу, Сталин отверг наше предложение и издал приказ о продолжении операции по окружению Харькова, не смотря на то, что к этому времени многие сосредоточения наших войск сами находились под угрозой окружения и уничтожения»^[63]. Перед нами очередная попытка переписать историю, переложить вину на другого. Но особенно упорно этим занимался Хрущёв в отношении Берии и сокрытии своих собственных преступных действий на Украине.

Малодушие и отсутствие стратегического мышления Хрущёва, Тимошенко и Кирпоноса в 1941 г., думающих только о том, как угодить вождю, привело, как отмечалось выше, к безвозвратным потерям в Киевской оборонительной операции 616,3 тыс. человек, то есть условно по 205,4 тыс. человек на каждого. Жертв Харьковской операции также условно поделим по 57 тыс. между Тимошенко, Хрущёвым и Баграмяном. Таким образом, на совести Хрущёва, мало знакомого с военным делом, 262,4 тыс. погибших и взятых в плен в Киевском и Харьковском котлах 1941 и 1942 гг.

В сталинскую эпоху для многих украинских активистов «независимым государством» стали ГУЛАГ и спецпоселения. Во главе движения за независимость Украины в годы Второй мировой войны и после её окончания был прославившийся фанатичной преданностью идее независимости и этнической однородности Степан Бандера, убитый Богданом Сташинским в Мюнхене уже при Хрущёве. Впрочем, немногим меньше, чем евреям, досталось от него русским и полякам. Несколько раньше Сташинским, по заказу всё того же Хрущёва, был убит и другой лидер украинских националистов – Лев Михайлович Ребет (1912–1957).

Ещё до начала фашистского нашествия Бандера, очевидно, посчитал Гитлера меньшим злом, чем большевизм (при этом особых иллюзий националисты по поводу Германии не питали, как это видно из инструкций, направляемых в ОУН^[64]). Надеясь добиться независимости или автономии, в начале войны Бандера внёс немалый вклад в деятельность немцев на Украине. Но этот «роман» продолжался недолго – у Гитлера на все славянские народы были другие планы. Поэтому, несмотря на то, что до начала войны он давал украинским националистам надежду на определённую самостоятельность (о чём гласит «Меморандум Канариса» 1939 г.^[65] и Меморандум рейхсляйтера А. Розенберга 1941 г.^[66]), уже в первые дни войны она была довольно грубо отнята с назначением рейхскомиссаром (то есть главой) Украины Эриха Коха и признанием недействительности Акта провозглашения украинского независимого государства от 30 июня 1941 г.^[67]. Поэтому почти всю войну Бандера провёл в тюрьме «Целленбау» при фашистском концлагере Заксенхаузен, где ему были обеспечены сравнительно хорошие условия. Например, содержавшиеся там заключённые не только хорошо питались, но и были освобождены от перекличек, могли получать посылки и читать газеты^[68]. Связано это было с особым статусом тюрьмы – в ней сидели наиболее видные политики и государственные деятели, а также личные враги Гитлера. Для того, чтобы не оттолкнуть массы украинских националистов от сотрудничества, немецкая пропаганда заявила, что их лидер арестован не за провозглашение независимой Украины, а за присвоение Бандерой крупной суммы денег, полученной от абвера в 1940 г. для создания подполья^[69].

Ненависть «западэнцев» к сталинскому режиму была настолько велика, что многие попали, как говорится, «из огня, да в полымя» и начали преступно поддерживать фашистов. Если бы у вершителя судеб Сталина хватило мудрости и гибкости не «ломать через колено» украинцев, особенно западных, а дать им настоящую автономию, без колхозов и ограбления зажиточных крестьян, то жуткой братоубийственной войны с украинским народом можно было бы избежать. Тем более что в 1935 г. после удачного опыта со служащими Министерства путей сообщения, курируемого Лазарем Кагановичем, личные подсобные хозяйства (ЛПХ) разрешили всем.

Но с большинством постулатов большевизма гибкость, тем более демократия, несовместимы. О том времени со всей горечью высказывался крупнейший украинский прозаик XX века, лауреат Ленинской и двух Сталинских премий, Герой Социалистического Труда, член ЦК компартии Украины и патриот, желавший своей Родине обретения независимости Олесь Гончар (1918–1995): «С какой сатанинской силой уничтожалась Украина. По трагичности судьбы, мы – народ уникальный. Величайшие гении наши – Шевченко, Гоголь, Сковорода, – всю свою жизнь были бездомными. Но сталинщина своими ужасами, государственным садизмом превзошла всё. Геноцид истребил самые деятельные, самые одарённые силы народа. За какие же грехи нам выпала такая доля?»^[70]