Самурай притаился в темном углу – как и сам комендант во время их первой встречи. Лицо скрывал широкий козырек шлема, но усы топорщились из-под него весьма реалистично. Казалось, он стоит тут на страже, охраняя дверь позади себя. На двери не было номера, но, поскольку другой поблизости не оказалось, Джеральд решил, что пришел-таки по адресу. Чуть дальше в пустом, тускло освещенном коридоре виднелось окно с древней подъемной рамой. Рьяный перезвон колоколов заставлял стекло отчетливо дребезжать.

Джеральд резко постучался.

Если ему и ответили, он этого не услышал из-за колоколов – поэтому повторил свой жест. Не дождавшись ответа и после третьего стука, он осторожно открыл дверь. Ему нужно было узнать, могут ли они рассчитывать на благоприятный исход, если просто запрутся на пару с Фриной у себя в номере до рассвета. Джеральд заглянул в комнату – и обмер.

Искусственный свет не горел, но шторы, если они вообще были, были отдернуты от единственного окна, а нижняя створка поднята, насколько возможно, вверх. На полу, в сумрачной пустоте, в водовороте звуков стоял на коленях комендант – его подстриженные седые волосы слабо отражали безлунный свет, а голова лежала на подоконнике, совсем как у человека, которого собираются казнить на гильотине. Его лицо было закрыто руками, но отвернуто слегка вбок, так что Джеральд мог получить смутное, искаженное представление о его выражении. Кто-то мог бы назвать его восторженным, экстатическим – но Джеральду оно показалось полным дичайшей муки. Ничего страшнее за свой короткий отпуск в Холихэвене он еще не видел. Внутри номера набат ревел, будто разгневанный лев.

Некоторое время Джеральд простоял, совершенно не в силах пошевелиться. Он не мог определить, знал ли комендант о его присутствии. Шоткрофт не подал прямого знака, но тело его пару раз дернулось в том направлении, где стоял Джеральд, – как у беспокойного спящего, бессознательно реагирующего на чуждое присутствие. Поглядев на книгу у себя в руке, Джеральд решил все-таки оставить ее в номере – главным образом потому, что сама мысль о дальнейшем контакте с ней была ему подспудно неприятна. Он на цыпочках прошел вглубь комнаты и положил ее на едва различимый в темноте деревянный сундук, стоявший около простой металлической кровати. Другой мебели в комнате, казалось, не было. За дверью свисающие пальцы манекена-самурая в доспехах коснулись его запястья.

Джеральд вернулся быстро, но миссис Паско успела за время его отсутствия снова приложиться к бутылке. Она закончила уборку только наполовину, оставив гостиную в полубеспорядке, и теперь сидела у камина, поглощая виски из темного стакана. Фрина еще не допила свое какао.

– Как долго эти колокола еще будут звонить? – спросил Джеральд с порога. Он уже твердо решил, что заберет Фрину и уйдет отсюда – хоть бы даже и под предлогом невозможности спокойного сна при такой-то какофонии.

– Вряд ли миссис Паско знает больше нашего, – ответила Фрина.

– Прежде чем принимать бронь, вы должны были предупредить нас об этих ваших… ежегодных традициях.

Миссис Паско отпила еще виски – неразбавленного, как заподозрил Джеральд.

– Никто не знает заранее, когда это начнется, – хрипло сказала она, глядя в пол.

– Что ж, мы съезжаем, – гневно выпалил Джеральд.

– Джерри! – Фрина схватила его за руку.

– Предоставь это мне, дорогая, – сказал он и обратился к миссис Паско снова: – Само собой, плата за номер остается. Будьте добры, вызовете нам такси.

Уставившись на него осоловелыми глазами, хозяйка неприятно усмехнулась, когда прозвучало слово «такси». Потом выражение ее лица переменилось. Произведя над собой зримое усилие, она сказала:

– Знаете, ни к чему воспринимать трепотню коменданта всерьез.

Фрина бросила быстрый взгляд на мужа. Виски у миссис Паско кончился, и она с усилием грянула пустой стакан о каминную полку.

– Никто не воспринимает коменданта Шоткрофта всерьез, – продолжала она, – даже его ближайшие друзья.

– У него есть друзья? – удивилась Фрина. – По-моему, он – грустный одиночка.

– Он… талисман нашей с Доном команды, – пробормотала она; ее язык уже слегка заплетался, но даже выпитый алкоголь не утихомирил ее острый язык.

– Но, думаю, он – человек с твердыми убеждениями, – закончила мысль Фрина.

– И с этим добром, и много с чем другим. – Миссис Паско хмыкнула. – Но только это его не спасло.

– От чего?

– От поругания, приведения под трибунал, лишения всех наград, преломления шпаги о колено, – перечислила хозяйка с садистским воодушевлением.

– Бедный старик. Уверена, его осудили несправедливо.

– Вы его не знаете, милочка. – Миссис Паско явно ждала, что Джеральд предложит ей еще виски.

– Такое трудно пережить, – размышляла вслух Фрина, сидя с поджатыми под себя ногами. – Вот почему он такой странный. Он знает, что попал под судебную ошибку.

– Говорю же, никакой ошибки не было, – сердито бросила миссис Паско.

– Откуда нам знать?

– Вам-то? Ниоткуда. А я – знаю. И получше многих. – Гнев в ее голосе мешался с глубокой, затаенной печалью.

– Если вы хотите получить деньги, – вмешался Джеральд, – выпишите нам уже счет, в конце-то концов. Фрина, иди наверх и собирай вещи. – Все-таки зря он убедил ее разобрать чемодан между прогулкой и ужином.

Фрина медленно опустила ноги на пол и поднялась. Она явно не хотела собираться и отчаливать, но и перечить тоже не собиралась.

– Надеюсь, ты мне поможешь, – пробормотала она.

С миссис Паско произошла еще одна перемена. Теперь она выглядела испуганной.

– Не уезжайте. Прошу вас, не надо. Не сейчас. Уже слишком поздно.

Джеральд резко повернулся к ней.

– Слишком поздно для чего? – резко спросил он.

Миссис Паско побледнела.

– Для… для т-т-такси, – запинаясь, выдала она. – Они в такой час не… не ездят.

Джеральд закатил глаза и взял Фрину за руку:

– Кто куда, а мы – наверх, собираться.

Но миссис Паско предприняла еще одну попытку отговорить их:

– С вами ничего не случится, если вы останетесь. Правда. – Ее обычно резкий голос звучал так слабо, что совсем потонул в колокольном звоне. Джеральд заметил, что хозяйка где-то успела подхватить очередную бутыль виски и теперь наполняет стакан трясущимися руками. Все так же держа супругу за руку, он первым делом подошел к массивной входной двери гостиницы. Удивительно, но она оказалась не запертой ни на ключ, ни даже на засов – от легкого толчка открывшись на улицу. Колокола гремели во все небо, их дьявольские голоса неистовствовали повсюду, в каждом закоулке.

Фрина, как отметил Джеральд, впервые показалась напряженной, павшей духом.

– Ты прав, уж слишком долго они звонят, – сказала она, прижимаясь к мужу. – Вот бы уже перестали.

– Мы собираем вещи и уходим. Мне нужно было знать, сможем ли мы выбраться этим путем. Как бы эту дверь закрыть потише…

Петли, будто в пику ему, отчаянно взвизгнули, и Джеральд нерешительно замер. Вдруг что-то темное и бесформенное – с рукой, которая, казалось, придерживала черное одеяние над головой, – пронеслось через острые углы улиц, словно летучая мышь, вниз по узкому, плохо освещенному тротуару… почти что без звука. Первое движущееся существо на улицах Холихэвена – и как же Джеральд радовался тому, что увидел его только он, а жена как раз в этот момент отвернулась! Дрожащей рукой он резко захлопнул дверь.

Но он тревожился понапрасну – набат заглушал собой все. В гостиной безутешно рыдала миссис Паско, и Джеральд мысленно похвалил Фрину за то, что она не стала здесь задерживаться и расспрашивать, чем можно помочь. Поднявшись наверх, первым делом они уперлись в дверь номера коменданта: им пришлось пройти вплотную к самураю, чтобы свернуть в левый коридор.

Вскоре они оказались в своих покоях и закрыли дверь на ключ.

– Господи, – выдохнул Джеральд, опускаясь на двуспальную кровать. – Чертовщина какая-то творится. – Не в первый раз за вечер он – даже сильнее, чем прежде, – испугался непреднамеренной уместности своих слов.

– Чертовщина, верно, – спокойно согласилась Фрина. – И поэтому мы останемся здесь. Переждем.

Он не понимал, что́ жене известно, о чем она догадалась или что́ вообразила; поэтому любые попытки объясниться могли сыграть с ним дурную шутку. Но силы бороться с этим ее характерным упрямством тоже едва ли у него имелись. Фрина глядела из окна на главную улицу.

– Знаешь, их можно слышать, но не слушать, – предложила она устало.

Джеральда куда больше напугало бы сейчас отсутствие набата, а не его звучание. Но надеяться на то, что незримые пономари будут трезвонить до первых лучей солнца, – затея, вернее всего, бесполезная. Вот одна группа колоколов смолкла: иного объяснения тому, что звук явно притих, в голову не приходило.

– Вот видишь, унимаются, – сказала Фрина. Джеральд резко сел на край кровати.

Почти сразу еще какие-то пономари сдали свои полномочия, за ними – еще одни, и еще, еще… Пока не осталась лишь одна группа, с которой все, похоже, и началось. Потом колокольная полифония сменилась ударами лишь одного колокола. Он пробил пять, шесть, семь раз… и тоже смолк.

Тишина обрушилась на город.

В голове Джеральда все еще гремело звонкое эхо, заглушаемое лишь стуком сердца.

– Боже мой, – выдохнула Фрина, отвернувшись от окна и вытянув над головой руки. – Нет, серьезно, давай завтра уедем в другое место. Без разницы, был ты там или нет. – Она начала раздеваться.

Они быстро улеглись в постель и заключили друг друга в объятия. Джеральд силой отводил взгляд от окна. Фрина не предложила открыть его – хотя обычно они проветривали спальню ночь напролет.

– Раз мы спим на такой кровати, может, задернем полог? – спросила Фрина. – Чуть-чуть уюта не помешает. После этого-то проклятого трезвона…

– Мы задохнемся.

– У нас ведь была кровать с пологом. И что, кто-то задохнулся?

– Полог был нужен только для тех случаев, когда в спальню входили люди.

– Милый, что-то ты весь дрожишь. Давай все-таки закроем…

– Лучше ляг ровно, дорогая, и люби меня.

Но все его нервы ужасно напрягала эта тишина. Не было слышно никаких звуков ни за пределами отеля, ни внутри него; ни скрипа половиц, ни крадущейся кошки, ни далекого крика совы. Он боялся смотреть на часы теперь, когда перестали звонить колокола, и сама мысль о том, сколько сумрачных часов пройдет, прежде чем они смогут навсегда покинуть Холихэвен, угнетала. Видение коменданта, стоящего на коленях у темного окна, отчетливо предстало перед его глазами – как если бы обшитые деревянными панелями стены были сделаны из театральной сетки; и образ того угловатого существа, увиденного им на улице, до сих пор носился по его памяти взад-вперед.

Но вскоре в нем начал раскрываться бутон страсти, медленно, лепесток за лепестком, как алый цветок иллюзиониста, который без земли, солнца и воды растет прямо на глазах. Затхлая комната наполнилась нежной истомой, волшебными ароматами. Прозрачная кисея вновь превратилась в прочную стену, а пророчества старика – в обычное безумие. В такой час улица наверняка пуста – что тогда, что сейчас; ему что-то почудилось в темноте, всего-то…

Хотя, скорее всего, его обмануло не зрение, а страсть – она заставила забыть о часах, пролетевших после воцарения тишины. Ибо в какой-то момент Фрина прижалась к нему очень плотно, всем телом, и он услышал шаги на улице – и чей-то громкий зазывной глас. Каблуки громко стучали по мостовой; поступь человека была слышна даже сквозь окно с закрытыми ставнями, а в голос звучал резко и исступленно, как у уличного проповедника.

– Мертвые идут!

Ни сильный буколический акцент, ни зычное vibrato^[11] не скрывали и не перевирали смысл этих слов. Поначалу Джеральд лежал тихо, весь обратившись в слух, сосредоточив внимание на приближающихся звуках. Но потом он вскочил-таки и подбежал к окну.