И тут где-то слева от нас раздался грохот, бряцание металла о бетонный пол. Вздрогнув, я с надеждой глянула в темноту, ожидая увидеть спасительный дымок свечи бокора. Однако со следующим стуком пульса в виске вся вера в лучшее разлетелась в пыль.

Преодолевая сопротивление извивающегося Матвея, его тащил на свет ещё один хмырь, толстомордый амбал с руками-кувалдами, ростом выше даже здоровяка Вадьки. Прижав к шее своей добычи ярко сверкнувшее лезвие, он торжествующе объявил:

– Я ж сказал, с ней ещё кто-то был! Нашла дебилов, ага! Пытался сзади подлезть, щегол!

Матвей было зло дёрнулся в его руках, но нож сильнее вжался в бледную кожу, оставив на ней тёмно-алую полосу. Я мимолётно встретилась с ним взглядом – уверена, в моём читалась сплошная паника, в то время как он что-то шептал одними губами… И знакомая чернота медленно затопляла его радужку.

Понятия не имела, что он делал. Но у самой внутри больно рвалось от вида крови – и его, и слабо мычащего Женьки. И пока Матвея вели ближе, я резко оглянулась на всё громче, натужней пыхтящего Вадика.

Кажется, остался только план «Б». Дерьмо. Убийцей становиться не хотелось до немеющих коленей. Это уже чересчур.

– Ну что, овечка, не сканало нас обдурить, да? – тем временем открыто насмехался кавказец, делая широкий шаг мне навстречу. – Бабки сюда. Без фокусов.

– Мне очень жаль, – шепнула я, смотря на это хищно скалящееся лицо. Понимая, что другого выхода уже нет. Только жертва.

«Решайся, решайся» – стучало где-то в затылке понимание, какой кошмар собиралась сотворить. И что дорога сюда, в точку невозврата, началась задолго до неудачной брачной ночи…

– Чего тебе жаль, дура?

– Вадим, жрать! – крикнула я во всё горло, и заветное для зомбака слово звонким эхом разнеслось по цеху.

Ему в ответ раздалось утробное, голодное рычание. Трансформация из грубого увальня в машину для перемалывания мяса была до дрожи знакома. Вадим сверкнул клыками и ринулся вперёд, протянув к кавказцу жадные до добычи руки.

– Э-э… Чегой-то… Да твою ж мать! – в ужасе завопил он от этого зрелища и только успел отскочить с пути голодного зомби, как тот с победным «Ы-ы-ы!» наклонился и выцепил из-под ближайшей балки жалобно пискнувшую жирную крысу.

Под общими шокированными взглядами Вадюша с довольным хрустом откусил крысе голову и принялся жевать свежее мясо, пока кровь текла у него по подбородку.

– Едрить…, – добавив ещё парочку непечатных слов, бандюган, державший Женьку, выронил нож и попятился назад, интуитивно спасая шкуру.

Его коллеги оказались чуть более тормознутыми. Но их здорово подбодрило, когда Вадик проглотил последний кусок крысятины и оскалился во все тридцать два окровавленных клыка, с очевидным аппетитом глянув на кавказца.

– Ы-ы-ы…

Ждать, когда он продолжит обедать кем-то покрупней, никто не стал. Напрочь потерявшие браваду ублюдки бросились врассыпную, побросав ножи и оглашая цех отборными матами. Я едва сдержала желание дать-таки Вадику новую команду и позволить закусить одним из них – на самом деле, странно уже то, что он сразу не выбрал жертвой кавказца.

– Вадим, тихо. Всё хорошо. Послушный мальчик, – выдохнул освободившийся от хватки амбала Матвей, не мигая смотря на своего слугу. Зрачки у него всё ещё были неестественно большими, так что догадка пришла сама:

– Так это ты его направил на крысу? А я уж думала, сейчас будет невкусная сцена из «Ходячих мертвецов».

– Нам обглоданных трупов не хватало для полного счастья, – фыркнул Матвей и поднял с пола нож, который только что был у его горла. Подошёл к застывшему в полнейшем шоке Женьке и начал разрезать верёвку на его запястьях. – Лучше помоги своему братцу, а то он, кажется, в жизни не отомрёт.

И правда, в себя Женька не мог прийти долго. Пока мы вели его к машине, он то и дело вздрагивал и бурчал едва различимые ругательства себе под нос. Я хотела было обработать его раны на лице, даже достала из бардачка аптечку, но быстро поняла, что тут нужна помощь посерьёзнее. Рассечение на лбу точно придётся было зашивать, проверять глаз, делать рентген ноги и рёбер.

– Он съел, реально сожрал живую крысу, – наконец-то хоть что-то пролепетал Женька, когда я усадила его на переднее пассажирское сиденье.

– Да ладно, до тебя только сейчас дошло, с кем я живу? – хмыкнула я и не удержалась от клокочущих в горле эмоций, срывающимся голосом добавив: – Дейл, ты когда уже башкой начнёшь думать, а? Да нам тупо повезло, что эти уроды обосрались и сбежали, а если бы нет? Что, надо было дать Вадьке их сожрать? Только он, блин, и тобой мог бы закусить! Понимаешь ты или нет, балбес, какое всё это…

– Дерьмо, – прошептал Женька и откинул голову, тут же прошипев от боли. – Прости. Прости, Чип. Я ведь… не понимал до конца. Знаешь, ну его нахрен, вали-ка от этого потустороннего говна как можно дальше. У меня всего одна сестра.

Я всхлипнула и осторожно обняла его за плечи. Пусть мой пустоголовый братец не умел считать деньги и не отличался деловой хваткой, но он меня действительно любил.

Не став рисковать остатками его здоровья, я уговорила Женьку обратиться в больницу. На обратной дороге в город мы завезли его в ближайший травмпункт, где пришлось соврать о нападении в тёмном переулке. Матвей же повёз Вадима обратно в «Маленькую Италию», оставив меня разбираться с братом. Короткого осмотра хватило, чтобы сразу определить Женьку в стационар на ближайшие дни – нашлось и сотрясение мозга, и переломы двух рёбер, и вывих лодыжки. Благо, хоть не ослеп. До самого вечера я проторчала с ним в палате, и домой пришлось ехать затемно на такси.

Голова шла кругом от очередного безумного дня. И всё же я была рада, что Женька согласился забыть про все наши планы и отпустить Вадима. По возвращению домой моих сил едва хватило, чтобы подняться по лестнице, но вместо того, чтобы пойти к себе, я замерла у дверей в хозяйскую спальню.

Глупо, наверное. И всё же чувство вины после произошедшего выросло до такой степени, что я словно носила в желудке огромный тошнотворный комок, тяжёлый и пекущий изнутри. Сухо сглотнув, несмело зашла в комнату Вадима и включила верхний свет.

Он не отреагировал – продолжал лежать на кровати, заботливо одетый в чистый халат и слепо смотрящий в потолок. Похоже, Матвей хорошо его покормил после приключений на заводе, раз зомби не заинтересовался моим запахом. Тем лучше. Я тихо подобралась к постели и присела на самый краешек, пытаясь найти нужные слова.

Как же сложно. Даже когда хоронила бабушку, я не разговаривала с покойной – как-то не сложилось у меня с верой в то, что от человека что-то остаётся после смерти, кроме куска бесполезной плоти. Но в этот момент мне до жути хотелось верить, что Вадим услышит. Где бы он сейчас ни был.

– Прости меня, – прошептала я, дрогнувшими пальцами накрыв его ледяную ладонь. – За всё. Что обманывала, что играла в чувства, которых нет. Что хотела просто выпотрошить твои карманы. Воровка… банальная воровка. Бабушке было бы за меня стыдно, – голос сорвался, и я запнулась, чувствуя, как защипало подкатившими слезами нос. И всё же продолжила, глядя прямо в пустые глаза покойника: – Так виновата перед тобой. Не дала тебе даже спокойно умереть, издеваюсь над трупом. Завтра всё закончится, обещаю. Тебя смогут оплакать все, кому ты правда был дорог. Прости. Даже после смерти ты оказался лучше меня и продолжаешь спасать, хоть я этого не заслужила. Спасибо за сегодня… И за всё.

Красноречие окончательно меня покинуло, оставив всхлипывать на полуслове. Так как я ни разу не произнесла его имени, Вадим по прежнему слепо смотрел в потолок, не поворачивая головы. Лишь чуть заметно дёрнул рукой, как будто пытаясь избавиться от моего касания.

Всё верно. Прощения я тоже не достойна.

Шумно выдохнув, утёрла слёзы рукавом кофты и поспешила уйти к себе. Легче не стало, комок внутри не рассосался ни на грамм. А когда уловила в своей комнате лёгкий аромат прелых цветов и перца, ещё и тревожно дёрнулось сердце – Матвей ждал на балконе, включив там свет и сидя в плетёном кресле прямо напротив мольберта.

Что-то неладное было в его позе. Всегда лениво-расслабленный, сейчас он казался натянутым как струна – любопытно, почему это не отразилось на Вадиме. Бокор курил явно не первую сигарету, аккуратно стряхивая пепел прямо на палитру с засохшими красками. Окно на балконе было распахнуто, унося лишний дым и делясь свежестью наступающей майской ночи.

Я как можно смелее пересекла комнату и поёжилась от холода, едва ступила на дощатый пол.

– Давно ждёшь? – как можно более небрежно поинтересовалась у Матвея, который в ответ не удостоил меня взглядом, продолжая смотреть только на картину.

– Достаточно, чтобы увидеть всё, – пространная фраза дополнилась новой затяжкой, после чего он затушил окурок в краске. – Только что я увидел и понял… откуда взялось то, чего тут быть не должно.

Он устало откинулся в кресле и сжал пальцами переносицу. Я же, в отличии от него, понять не могла ни черта, а потому напряжённо сложила руки на груди и прикусила губу, прежде чем решиться на вопрос:

– Продолжение будет? Или так и будешь нести всякий бред?

Матвей наконец-то соизволил открыть глаза и встретиться со мной взглядом. В болотной зелени не оказалось ни типичного для него ехидства, ни подкола, ни вызова – только нечто, ужасно напоминающее моё собственное отражение в последние дни.

Стыд. Вина. Желание провалиться сквозь землю от ощущения, что ты последнее дерьмо.

– А ты знала, что я абсолютно не умею рисовать? В школе по ИЗО была тройка из-за полного пространственного кретинизма, – глухо пробормотал Матвей, опустив глаза. Словно не выдержал прямого зрительного контакта.

– Разве? Кажется, этот портрет рисовал опытный художник.

– Он рисовал себя сам. Я лишь… лил замешанную на твоей крови краску.

Матвей вскочил с кресла и резким движением сдёрнул ватман с мольберта. А затем перевернул его, показывая мне обратную сторону листа, тщательно испещренную чёрным мелком. Сотнями крохотных символов вуду по всему периметру и ровными дорожками до центра – снежинки, чёрточки, кресты и черепа. В середине они сливались в сплошное чёрное пятно.

– И… что это означает? – с трудом выдавила я, стараясь не придумать дюжину пустых догадок.

– Что я конченный мудак. – Матвей так яростно принялся сворачивать ватман в рулон, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Больше он не смотрел на меня, только на лист в своих дрожащих руках. – Твоя плата… о которой ты не имела малейшего понятия. Тогда, в ту ночь в отеле, я решил, что это мой шанс. Передо мной была какая-то избалованная меркантильная овечка, не стоящая и ломаного гроша. И я решил… что это именно то, за чем меня послал Барон. Что хозяин сам дал мне возможность скинуть ошейник. Наконец-то решил исправить свой старый грешок… Но духи не знают стыда и жалости.

Я практически не дышала, всё ещё плохо улавливая, что он пытался сказать. В груди стучало всё быстрее, потому что таким глухим, покаянным тоном и усиленно пряча глаза о простых вещах не говорят.

– Юля, этот портрет… не простая мазня. Этот лист отражает душу. Если вспомнишь историю про Дориана Грея – уловишь связь. Только он не уродуется взамен изображённого, он зеркалит то, что внутри. А если я запечатаю его, поставлю последний штрих – твоя душа потянется за ним, куда бы я его не использовал. Кому бы не отдал. Даже духу смерти.

– И ты собирался… через мою выторговать собственную душу у хозяина, – ахнула я, наконец-то сопоставив все его признания в одно целое.