– По правде говоря, – сказал его собеседник, – именно так это делал мой дед, живший в Дамаске. – Подумав мгновение, он продолжал: – Иммигранты. Весь Египет – сплошные иммигранты. Египтяне так ничего и не научились делать сами. Сначала это были иммигранты-рабы, потом – свободные люди, но тоже иммигранты. И во что превратился Египет? В кусок грязи, посреди которого торчат памятники рабам, и в пустыню, заваленную древним мусором. Римляне, греки, сирийцы. А теперь еще и израильтяне.

– Ко мне это не относится. Как только в Палестине поменяется власть, я вернусь домой, в Галилею.

– Поменяется власть? Никогда там власть не поменяется. Там же римляне, приятель. Куда бы ты ни поехал – они там тут как тут. – Он подумал и сказал: – У меня есть для тебя предложение.

– Никаких предложений, – покачал головой Иосиф.

– Хочешь стать моим компаньоном, а?

– У меня нет денег, чтобы вложиться в общее дело.

– У тебя есть твои руки, а это – не меньшая ценность, чем деньги.

– Я скоро уеду.

– Никуда ты не уедешь. Я же вижу – это место тебе нравится все больше и больше. Особенно по вечерам.

С момента приезда в Египет Святое Семейство сменило уже четыре места, и это стало пятым. По натуре своей Иосиф был человеком, стремящимся к оседлой жизни. Что ему требовалось? Работа да более-менее спокойное существование. Но ему дали понять, что у царя Ирода длинные руки. Иначе зачем бы здесь, на постоялых дворах, время от времени появлялись римляне с какими-то непонятными разговорами и странными вопросами: а есть ли здесь приезжие из Палестины? И Иосиф понимал – нельзя успокаиваться, как бы ни хотелось ему покоя. Ведь царь Ирод никак не желал умирать; он бесновался, тиранил свое окружение, был страшно болен, но – продолжал жить, как говорили, назло своим сыновьям. Поэтому Иосиф, Мария и их ребенок оставались в Египте, меняя города и деревни и двигаясь все дальше от границ Палестины в сторону Большого Горького озера.

– Нет! Я уезжаю, – упрямо повторил Иосиф.

– Останешься и будешь моим компаньоном, если поймешь, насколько для тебя это выгодно. Город же растет, а работы будет все больше и больше. И денег.

Вернувшись в дом, где они снимали угол и где в собственности у них не было даже чайника (иметь собственность опасно, ибо она ограничивает твою свободу, в том числе и свободу передвижения), Иосиф сказал жене:

– Он просит остаться. Соглашаться?

– Остаться? – переспросила Мария, подняв взгляд от штопки одежды. – Ты думаешь, я знаю наше будущее? Увы, ничего я не знаю. Знаю только, что оставаться нам нельзя.

А жаль! Местечко выглядело приветливо и уютно. По улице гуляли запахи горячего масла и чеснока, детишки играли возле колодца, невидимый женский голос пел грустную песню о несостоявшейся любви. Воздух был свеж, а ветер – прян. У ног родителей маленький Иисус играл с деревянными чурбачками, которые отец принес из мастерской, и успел построить из них целый город. Рос Иисус крепким малышом и обещал стать высоким и сильным мужчиной. Особых талантов, которые мог бы иметь сын Господа, у него не было. Он не изготавливал птичек из глины и не оживлял их, отправляя в полет. Похоже, Иисус слышал некие голоса, которые, казалось, доносились невесть откуда, но лишь из-за острого слуха, дающего возможность реагировать на звуки задолго до того, как их слышали прочие люди. Видел он и египетских магов, смотрел серьезно на то, что они делают, но не удивлялся. А маги и фокусники путешествовали по городам и весям, устраивая свои представления на открытом воздухе и собирая монеты после того, как представление заканчивалось. Одним из самых популярных фокусов было превращение веревки в змею – фокус, известный еще со времен Моисея. Змею накачивали зельем, вызывавшим глубокий сон и затвердевание всех мышц, держали за голову, и она действительно ничем не отличалась внешне от веревки, после чего ее бросали на землю, где она, выйдя из транса, принималась извиваться, как это и положено змее. Видел он и то, как египетские врачеватели внушением лечили страждущих и слепых, одновременно накладывая на больное место руки или смазывая его собственной слюной. Впрочем, Иисуса все эти чудеса не очень интересовали. Он рано научился говорить, и говорил разумно и серьезно, редко улыбаясь. Иногда он обращал взоры свои на родителей и смотрел так, словно задавал вопрос: а кто вы такие и что здесь делаете? Если он и нес в себе полученное от Бога знание, то ни с кем не делился, а держал при себе.

– Он знает, что мы уезжаем, – сказала Мария.

Знал ли Иисус об этом в действительности или не знал, но этим вечером или, точнее, утром следующего дня ветерок принес с востока новость о смерти Ирода – смерти громогласной, живописной, которую умирающий царь разыграл как театральную постановку. Приведшие к этому обстоятельства состояли в его попытке самоубийства, которой от Ирода не ожидал никто, и прежде всего он сам. Страдая от боли и депрессии, урча на весь зал огромным животом и не чувствуя ног, Ирод лежал на кушетке и вдруг, неожиданно, чему он сам немало удивился, попросил слугу:

– Яблоко принеси! Хочу яблока.

Слуга убежал и через несколько мгновений вернулся с яблоком, очищенным и порезанным на дольки.

– Да нет, идиот! – проскрипел царь, ударив слугу по руке, впрочем, несильно. – Яблоко с красной кожурой и нож, чтобы его почистить.

Слуга вновь убежал и вскоре вернулся с до блеска отполированным яблоком и стальным ножом на серебряной тарелке. Ирод, взяв нож, попробовал большим пальцем острие, после чего, как я уже сказал, к своему собственному удивлению, вонзил нож себе в брюхо. Показалась кровь, еще какая-то маслянистая жидкость, воздух наполнил запах гниющего мяса, словно сдобренного травами. Ирод лежал с закрытыми глазами, тяжело дыша и сатанински улыбаясь.

– Дело сделано, – стонал он.

Но дело было сделано не до конца. Прибежали слуги, министры. Все плакали, женщины в гареме в голос выли. Явились врачи и стали удрученно покачивать головами. Но Ирод все еще оставался жив.

Архелай, наследник престола, в это время сидел в тюрьме. До этого отец его постоянно и по каждому поводу вопил об измене, предательстве, о нитях заговора, которые сын якобы плетет против отца, и однажды, после того как Архелай оскорбил Ирода за обеденным столом, царь, не сумев дотянуться до сына с кулаками, рассвирепел и, громкими криками вызвав стражу, приказал ей посадить наследника за решетку. Архелай же, услышав разносящиеся по дворцу вопли «умер… умер…», спросил начальника охраны, правда ли это. Начальник убежал, после чего, вернувшись, сообщил наследнику, что царь действительно умирает и расстанется с жизнью еще, вероятно, до утра. Архелай потребовал, чтобы начальник охраны выпустил его из-за решетки.

– Но по чьему приказу, господин мой? – поинтересовался смущенный начальник.

– По моему, – ответил Архелай. – Я – наследник престола, и очень скоро ты станешь именовать меня «ваше величество».

Начальник вставил большой ключ в замочную скважину, и через пять минут Архелай уже смело входил в спальню отца, где перевязанный монарх, стеная, лежал с закрытыми глазами в окружении врачей и министров. Неведомый инстинкт заставил царя открыть глаза ровно в тот момент, когда Архелай вошел. Увидев сына, Ирод возопил с прежней энергией:

– Кто тебя выпустил? Кто освободил эту свинью, этого заговорщика? Ну что же, господин, сейчас ты присоединишься к тем, кого я уже отправил на тот свет!

С этими словами Ирод выхватил меч из ножен, висящих на поясе у стоявшего ближе всех министра, с неожиданной резвостью и энергией бросился к сыну, чтобы вонзить в него клинок, но лишь разодрал тому правый рукав. Потом Ирод рухнул на пол, с грохотом потянув за собой утварь, стоявшую на столах, и, покатившись, принялся биться в конвульсиях, вздымая к небесам кулаки. Наконец, дернувшись несколько раз, он затих, исторгнув из мочевого пузыря и кишечника их содержимое. Как чуть позже скажут врачи, умер царь от разрыва сердца.

Итак, Ирод Великий был мертв. Архелай вышел вперед и, хотя на его губах застыла ухмылка, он изо всех сил старался придать себе царственный вид.

– Отныне я ваш монарх, – громко проговорил он, обратившись к присутствующим. – Выполним же свой долг по отношению к усопшему.

И тотчас же десяток рабов унесли тело Ирода, после чего наследник престола повернулся к первому министру:

– А вы объявите народу, что отныне им правит царь Архелай.

– Не имею права, мой господин, – твердо сказал первый министр. – Мы должны посоветоваться с Римом.

– С каким еще Римом? – возмутился Архелай. – Рим не имеет к этому никакого отношения. Немедленно сделайте то, что я приказал.

– Конечно, я объявлю о смерти их величества царя Ирода Великого. Но более чем это я ничего не имею права делать до консультаций с Римом. Я обязан, по распоряжению усопшего монарха, сделанному им при жизни, передать власть в руки регентского совета, члены которого уже назначены, где вы и ваши братья должны исполнять обязанности сопредседателей.

Архелай готовился взреветь от ярости, но то была бессильная ярость.

Действительно, с Римом следовало считаться, но мы должны вернуться в те времена, когда сам божественный Август собственноручно разработал план передачи власти наследникам Ирода, смерти которого ждали со дня на день. Об этом плане Август и сообщил на специальном совещании, которое провел в своих покоях. Советник по делам Леванта, Сатурнин, встал тогда во весь свой могучий рост и проговорил:

– Я совершенно согласен с вашим императорским величеством относительно незначительного стратегического потенциала Палестины, особенно на нынешнем этапе нашей истории, но тем не менее я рекомендовал бы передать всю власть в провинции непосредственно великому Риму.

– Пустая трата ресурсов, Сатурнин, – отрицательно покачал головой Август. – У наших легионов есть более достойные занятия, чем возня с этими склочными евреями. Не станем вмешиваться. Евреи могут ненавидеть семью Ирода, но они принадлежат одной с ними вере и живут на одной земле. Конечно, Иродиады – тираны, но местные все равно предпочтут их тиранию нашему эффективному и справедливому правлению. Мы для них – чужаки, и этим все сказано.

– А кого из Иродиадов имеет в виду ваше божественное величество? – спросил Сатурнин.

– Никто из них не наделен достаточными способностями, чтобы править всей территорией Палестины, – ответил Август. – К тому же, если посадить кого-то одного, он долго не протянет. Братья прикончат. Нет, Сатурнин, у меня идея получше. Валерий! Принеси-ка карту.

Валерий, скорый на действия секретарь императора, моментально принес требуемое. Разложив карту перед Августом на мраморном столе, он закрепил ее углы мраморными пресс-папье.

– Смотрите. Вот что я предлагаю, Сатурнин, – сказал Август, склонившись над картой. – Поделить Палестину на четыре части. Правильный термин – тетрархия, четверовластие. У нас будет четыре тетрарха, и в каждом течет кровь Ирода, которого нам так не хватает.

– Согласен, ваше императорское величество! Именно так – не хватает.

– Он сохранял порядок, он любил римлян, он понимал евреев. Но давайте решать. Филиппу отходят Итурея и Трахонитида. Звучит, кстати, как название болезни. Ирод Антипатр получает Галилею, Лизаний – Авилинею, а Иудея… Иудея отправляется к Архелаю. Знаете Архелая?

– К сожалению, знаю. Вечно ухмыляется. Очень ненадежен. Итак, он получает Иудею.

– Временно, Сатурнин, временно. Вот – главное для них слово.

– Итак, Палестинская тетрархия! Звучит впечатляюще.

Иосиф узнал о смерти Ирода через две недели после кончины царя. Небольшой караван, состоящий из верблюдов и ослов, прибыл в Египет из Иудеи, и Иосиф поспешил на постоялый двор, чтобы поговорить с приезжими. Один из них, как и все путешественники, сильно преувеличивал и украшал свою историю живописными деталями.

– Лопнул как лягушка, которую надули через зад. Пузо взорвалось, и дворец почти смыло тем, что оттуда вылилось. И дворец, и сад пришлось закрыть, пока слуги там все вычищали и окуривали тимьяном, да майораном, да прочими травами. Говорят, вонь идет даже от могилы.