– Остановимся здесь, – сказал Перегрин. – У меня много замечаний, но сцена вырисовывается хорошо. Пожалуйста, сядьте все.

Они были в зале, так как текущую постановку повезли на гастроли. Было включено лишь рабочее освещение, а накрытые чехлами кресла в пустом зрительном зале ждали, что польется туда со сцены.

Ассистент режиссера и его помощник поставили на сцене стулья для исполнителей главных ролей, остальные расселись на ступеньках. Перегрин положил свои заметки на стол суфлера, включил лампу и сел.

Он несколько минут просматривал записи, чтобы проверить, по порядку ли они разложены.

– Здесь ужасно душно, – вдруг сказала Мэгги. – Как будто нечем дышать. Кто-нибудь еще это чувствует?

– Погода изменилась, – сказал Дугал. – Стало гораздо теплее.

Блонди сказала:

– Надеюсь, не будет какой-нибудь ужасной грозы.

– А что такое?

– У меня от грозы разыгрываются нервы.

– И это говорит ведьма!

– Это же электричество. У меня все тело начинает покалывать. Ничего не могу с этим поделать.

Послышался нарастающий раскат грома: пугающий, близкий, вездесущий, он закончился резким отчетливым треском. Блонди пронзительно вскрикнула.

– Простите, – сказала она и заткнула пальцами уши. – Ничего не могу с собой поделать. Правда. Простите.

– Ничего, детка. Иди сюда, – сказала Мэгги. Она протянула руку. Блонди, отреагировав скорее на жест, чем на слова, подбежала к ней и присела рядом с ее стулом.

Рэнги сказал:

– Это правда, она ничего не может с этим поделать. На некоторых людей гроза действует именно так.

Перегрин поднял глаза от своих заметок.

– Что такое? – спросил он, и увидел Блонди. – А, понятно. Ничего, Блонди. Мы ведь не видим молнии отсюда, да и гроза скоро закончится. Приободрись, будь умницей.

– Да. Хорошо.

Она выпрямилась. Мэгги похлопала ее по плечу. Ее рука замерла и сжалась. Она посмотрела на других актеров, сделала недовольное лицо и коротко помахала им свободной рукой.

– Тебе холодно, Блонди? – спросила она.

– Вроде бы нет. Нет, я в порядке. Спасибо. А-а! – снова вскрикнула она.

Послышался новый раскат грома – на этот раз не так близко, и очень короткий.

– Гроза уходит, – сказала Мэгги.

Послышались еще несколько смутных глухих раскатов, и все стихло; а потом внезапно хлынул дождь.

– Увертюра и начало, пожалуйста, – процитировал Дугал и рассмеялся.

Примерно через час, к тому времени, как Перегрин покончил с замечаниями и они еще раз прошлись по тем местам пьесы, которые он забраковал, дождь прекратился – почти так же внезапно, как и начался. Когда актеры вышли из театра, вечер был тихим, ярко светили звезды, а воздух был чистым после дождя. Лондон сверкал. Среди актеров царило чувство радостного волнения, и когда Перегрин начал насвистывать первую строчку Бранденбургского концерта, они присоединились к нему с такой готовностью, что получился целый оркестр.

– Зайдем ко мне на часок, Мэгги, – сказал Дугал. – Слишком прекрасный вечер сегодня, чтобы расходиться по домам.

– Нет, спасибо, Дугал. Я устала и голодна, и я вызвала машину – вот и она. Доброй ночи.

Перегрин смотрел, как все расходятся – каждый в свою сторону. Продолжая насвистывать, он пошел вниз, к реке, и лишь тогда заметил, что маленький бесхозный сарай на берегу лежит в руинах.

Я и не знал, что его снесли, подумал он.

На следующее утро рабочий на экскаваторе указал на глубокую черную царапину на одном из камней.

– Видите? – весело сказал он Перегрину. – Это метка, оставленная пальцем Сатаны. Нечасто такое увидишь. В наши дни это редкость.

– Палец Сатаны?

– Верно, сэр. След молнии.

II

Саймон Мортен взял роль Макдуфа штурмом. Его мрачная красота, удалая и легкая насмешливость привратника при его первом появлении с Ленноксом, его притязание на наследственное право будить своего короля, то, как весело он взбежал по ступенькам и, насвистывая, вошел в окровавленные покои, пока Леннокс грелся у огня и уютно говорил о невоздержанности, проявленной той ночью, – все это дало ему легкую власть.

Макбет слушал, но не его.

Дверь открылась. Макдуф споткнулся на ступеньке, бессвязно бормоча, с посеревшим лицом; прежний Макдуф исчез, словно стертый рукой убийцы. Поднявшийся шум, тревожный звон колокола, замок, внезапно оживший от ужаса перед убийством. Двор заполнили разбуженные люди, наспех натянувшие на себя одежду, растрепанные и всклокоченные. Колокол звенел как безумный.

Сцена заканчивается бегством сыновей короля. После, в короткой финальной сцене, Макдуф, уже охваченный подозрениями, решает не ходить на коронацию Макбета, и удалиться вместо этого в свою ставку в Файфе. Именно здесь он примет роковое решение повернуть на юг, в Англию, где узнает об убийстве своей жены и детей. С этого момента он станет человеком с единственной целью: вернуться в Шотландию, найти Макбета и убить его.

Как только убивают Банко, Макдуф выдвигается, и конец теперь неизбежен.

Мортен теперь был влюблен в поединок, который они с Дугалом продолжали репетировать. Гастон предложил, чтобы они оба начали энергично тренироваться помимо самого поединка, и они приобрели опыт в обращении со своим оружием, которым теперь пользовались с внушающей тревогу ловкостью. Были изготовлены стальные копии мечей, и они начали пользоваться ими.

Однажды рано утром Перегрин пришел в театр, чтобы обсудить костюмы, и обнаружил их ожесточенно сражающимися. Летели голубые искры, мечи со свистом рассекали воздух. Актеры проворно перескакивали с места на место. Время от времени они что-то ворчали себе под нос. У обоих щиты были крепко пристегнуты ремнями к левому предплечью, а кисть оставалась свободной, чтобы пользоваться двуручным мечом. Перегрин с большой тревогой наблюдал за ними.

– Какие проворные, а? – сказал Гастон, появившись у него за спиной.

– Весьма, – нервно согласился Перегрин. – Я не видел их больше двух недель. Я… полагаю, они в безопасности? В общем и целом? В безопасности, – повторил он более резким и высоким голосом, когда Макдуф обрушил на Макбета удар сверху вниз, который тот едва отбил, с трудом увернувшись.

– В абсолютной, – уверил его Гастон. – Я готов поставить на это свою репутацию. А! Простите. Очень хорошо, джентльмены, на сегодня все. Благодарю вас. Не уходите, мистер Джей. Ваше замечание касательно безопасности кое о чем мне напомнило. Размеры и расположение помостов ведь не будут меняться? Они останутся в точности такими же и на время спектаклей?

– Да.

– Хорошо. Надеюсь, до десятых долей дюйма? Понимаете, работу ног мы репетировали с величайшей тщательностью. Это как танец. Позвольте, я вам покажу.

Он вынул детальный план сцены, разбитый на бесчисленные квадраты.

– Сцена размечена – полагаю, вы это заметили – точно таким же образом. К примеру, я прошу Макдуфа выполнить верхний удар справа налево, а Макбет должен отразить его и перепрыгнуть на нижний уровень. Я скажу, – тут он возвысил голос и пронзительно крикнул – «Мак-ди. Правая нога на 13б. Поднимите клейдеамор, повернитесь на 90 градусов. Взмах на 12. И раз. И два. И три. Тем временем…»

Он несколько секунд продолжал выкрикивать эти загадочные указания, а потом сказал своим обычным басом:

– Так что вы понимаете, мистер Джей, малейшая неточность в расположении квадратов вполне может привести к… ну, скажем, к рассечению пополам ступни противника. Нет. Я преувеличиваю. Точнее будет сказать – к раздроблению ступни. А мы ведь не хотим, чтобы это случилось?

– Разумеется, нет. Но, мой дорогой Гастон, пожалуйста, не поймите меня неправильно. Я считаю, что план весьма изобретателен, и результат… м-м… потрясающий, но не будет ли все это выглядеть столь же эффектно, если, к примеру…

Он не закончил предложение, увидев, как краснеет лицо Гастона.

– Вы собираетесь предложить использовать муляжи? – спросил Гастон и, прежде чем Перегрин успел ответить, продолжил:

– В таком случае я ухожу из этого театра. Навсегда. Заберу мечи и напишу в «Таймс», чтобы обратить внимание публики на то, какой нелепый фарс ей будут навязывать. Ну? Да или нет?

– Да. Нет. Не знаю, да или нет, но я умоляю вас не покидать нас, Гастон. Вы говорите мне, что это безопасно, и я полагаюсь на ваш авторитет. Я попрошу страховщиков заняться этим, – торопливо добавил он. – Надеюсь, вы не будете возражать?

Гастон важно и двусмысленно махнул рукой. Он поднялся на сцену и поднял мечи, которые актеры сунули в фетровые чехлы.

– Желаю вам доброго утра, – сказал он. И, словно спохватившись, добавил:

– Я возьму с собой клейдеаморы и верну их завтра.

– И вам доброго утра, Гастон, – с благодарностью ответил Перегрин.

III

Перегрину пришлось признаться (но только самому себе), что атмосфера в театре изменилась. Не то чтобы репетиции проходили плохо. В целом они проходили очень хорошо; не происходило ничего более серьезного, чем ожидаемые ссоры, вспыхивавшие между актерами. В этом отношении больше других выделялся Баррабелл, игравший роль Банко. Ему достаточно было лишь появиться на сцене, чтобы возник какой-нибудь спор. Но Перегрин по большей части был терпеливым и прозорливым режиссером и никогда не давал воли серьезным проявлениям гнева, не сочтя предварительно, что для них настало время и что они окажут благотворное влияние на актеров. Он не был знаком с Баррабеллом раньше, но довольно быстро заподозрил, что тот – смутьян, и этим утром его подозрения подтвердились. Баррабелл и Нина Гэйторн пришли вместе. Он сильно понизил голос, которым прекрасно владел, взял ее под руку, и на ее поблекшем добродушном лице появилось выражение, которое напомнило Перегрину выражение лица школьницы, которой рассказывают что-то сомнительное, но крайне интересное на некую запретную тему.

– Совершенно неожиданно, – доверительно сообщил ей Голос. – Меня там не было, конечно, но я случайно выглянул… – Дальше его слова невозможно было расслышать. – …сосредоточенно… крайне необычно…

– В самом деле?

– Блонди… дрожь…

– Нет!

– Честное слово.

В этот момент они прошли через арку в декорациях на сцене и увидели Перегрина. Воцарилось очень неловкое молчание.

– Доброе утро, – бодро сказал Перегрин.

– Доброе утро, Перри. Э-м-м… Доброе утро. М-м.

– Вы говорили о вчерашней грозе.

– А? Да. Да, о ней. Я говорил, что гроза выдалась сильная.

– В самом деле? Но вас же здесь не было.

– Нет. Я видел ее в окно. В Вестминстере – ну, в Пимлико.

– А я не видела, – сказала Нина. – Вообще-то нет.

– А вы заметили, что старый навес на берегу рухнул? – спросил Перегрин.

– А! – сказал Баррабелл обычным голосом. – Так вот что изменилось!

– В него попала молния.

– Надо же!

– В разгар грозы.

– Не в театр.

– Нет, – с жаром согласились оба. – Не в наш театр.

– Вы слышали о том, что произошло с Блонди?

Они что-то промычали в ответ.

– Она была здесь, – сказал Перегрин. – Как и я. У Блонди пунктик касательно молний и электричества в воздухе. У моей матери то же самое. Ей семьдесят лет, и она очень бойкая дама.

– Правда? – сказала Нина. – Как здорово.

– Она в отличной форме, но электричество во время грозы доставляет ей беспокойство.

– Понятно, – сказал Баррабелл.

– Это вполне распространенный случай. Как искрящаяся кошачья шерсть. Нина, дорогая, – сказал Перегрин, обхватив ее за плечи, – сегодня утром придут три мальчика – прослушиваться на роль ребенка Макдуфов. Будь ангелом, пройди с ними эту сцену, пожалуйста. Вот их фотографии, взгляни.