Мэтр Капотта имел сомнительное удовольствие годами наблюдать не только своих воспитанников, но и их сверстников из числа друзей и соседей графов Ариго. Он полагает, что меня ожидает встреча с юнцами не только наглыми и самолюбивыми, но и освоившими, самое малое, общие курсы университета. Логические науки меня никогда не привлекали, но для них держат своих менторов, мне же предстоят занятия не только по изящной словесности, но и по землеописанию и истории, причем как древней, так и текущего Круга, а что есть недавняя история, как не повторяемая в угоду властям предержащим ложь? По счастию, юные скоты – я всегда смогу оправдать сей каламбур тем, что унаров называют еще и «жеребятами» – уже научены тому, что в Талиге считается правдой и будет считаться таковой до смерти кардинала. После того как подменивший короля временщик отправится кормить червей (порой мне становится жаль, что пресловутого Заката не существует), его преемник повелит говорить о покойном мерзавце правду и… соорудит пьедестал из верноподданной лжи уже для себя. Впрочем, Сильвестр еще не стар, и я надеюсь расстаться с Лаик прежде, чем придется заучивать новую ложь. Зато я должен иметь в виду, что представители семейства Савиньяк в совершенстве владеют гальтарикой, а в доме Валмон имеют склонность к парадоксам и розыгрышам. Мэтр Капотта упомянул, что молодой граф Савиньяк и нынешний наследник Валмонов имеют несомненный поэтический дар, хоть и не относятся к нему серьезно. Что и требовалось доказать – люди, даром получившие то, о чем большинство может лишь мечтать, озабочены исключительно своими победами на ристалище тщеславия. Небесный дар их может разве что забавлять, впрочем, не думаю, что он у этих господ хоть сколько-нибудь велик. Способности – весьма вероятно, но не талант.

Когда хозяин сказал мне все, что полагал нужным, я из вежливости спросил, пишет ли он. Ответ меня не удивил. Человек, избравший стезю прислуги, ибо домашний ментор слуга в не меньшей степени, что домашний портной или куафер, перестает слышать горнее, его жизнь становится простой и бессмысленной, пусть и сытной. Я выразил сожаление и хотел уже откланяться, но был приглашен к обеду, за которым вновь всплыло имя Сэц-Георга. Мне стало неприятно, и я перевел разговор на королевскую свадьбу, совершенно упустив из виду, что король женился на сестре выучеников Горация Капотты. В ответ хозяин довольно резко заметил, что его услуги давно оплачены и он не намерен никому напоминать о своей особе. Прозвучавшая в ответе гордость несколько примирила меня с продавшим и поэзию, и науку мэтром, и я заверил его в том, что королевская свадьба занимала слишком многих и что я лучше запоминаю имена прославленных поэтов, нежели юных графинь. Мэтр оценил мою шутку и заметил, что отныне мне предстоит запоминать другие имена и что среди графинь встречаются поэтические натуры, как и среди простолюдинов. Мне оставалось лишь упомянуть мэтра Кубмария и услышать, что даже астролог не скажет, что именно проснется в крови каждого из нас.

Напоследок мы заговорили о Дидерихе и о слабом поле, о котором у моего собеседника довольно своеобразное мнение. Он не сомневается не только в способности женщин воспринимать прекрасное, но и в тяге к роковым и темным страстям. Мэтр Капотта допускает, что многие сюжеты Иссерциала, Лахузы, Софимета, Дидериха взяты или могли быть взяты с натуры, сколько бы мы ни обсуждали надуманность «Элкимены», «Плясуньи-монахини» или «Праведной убийцы». Каюсь, я с трудом подавил усмешку, воображая драму, в которой Ортанс под крики попугая подсыпает яд изменившему ей барону и отдается молодому священнику, но на обратном пути меня поразило словно бы молнией. Да, я не знаю ни времени, ни места моего рождения, но слишком многое во мне – от длинных и тонких пальцев до способностей и вкуса – изобличает принадлежность к той самой столь ненавистной мне знати. И мои приемные родители… Они, конечно, были ко мне на свой лад добры, но их вечная прижимистость вступала в противоречие с усыновлением найденного под дверью ребенка. Другое дело, если вместе с младенцем были еще и деньги.

Чета Шабли слишком честна для кражи, но почему бы не пойти на предложенную кем-то неведомым сделку? Добрые люди забирают золото и воспитывают сироту. Да, это все ставит на свои места, а мое пребывание в Лаик дает мне пусть и небольшой, но шанс узнать свое настоящее имя. Никакое сходство не позволит заявить о своем родстве с какими-нибудь Ариго, да я и не желаю иметь дело с титулованными мерзавцами, но мне нужна правда и, возможно, я ее наконец узнаю.

III
Талиг. Поместье Лаик

22-й день месяца Осенних Скал 390 года круга Скал

Я подъехал к воротам Лаик в два часа пополудни. Был отвратительный, дождливый день, как нельзя лучше подходящий к моему настроению. Да, здравый смысл посоветовал мне пожертвовать двумя или тремя годами, что, если вдуматься, совсем немного. Моя жизнь и как сьентифика, и как драматурга лишь начинается, однако грядущее представление капитану Лаик удручает меня так, как думающего человека может удручать зависимость от невежды. Капотте легко советовать: отблеск королевского двора, при котором он по протекции некогда оказался, лег на всю его довольно-таки бездарно потраченную жизнь. Для графини Ариго ментор сыновей был не столько памятью о юности, сколько ходячим свидетельством ее собственной близости к трону. Разумеется, высокородная дама щадила чувства столь полезного приобретения вплоть до вовлечения Капотты в устраиваемые ею поэтические турниры. Иное дело я. За мной не стоит ничего, кроме знаний и разума, которые пока еще неведомый мне Дюваль вряд ли способен оценить. Не думаю, что этот господин слышал хотя бы имя моего покойного учителя, а жаль.

Обычно мне неприятно ощущать себя в тени Сэц-Георга, но капитан Лаик судит о своих унарах – но и глупое же слово – не по их достоинствам, а по влиятельности их родни. Знай сей «облеченный высочайшим доверием» невежда, сколько в мире науки весит имя Сэц-Георга, он бы по привычке к пресмыканию перенес это на меня, и я бы тем самым избежал унижений, сейчас неизбежных. Что ж, придется терпеть ради будущей книги и возможности работать. И я вытерплю.

Возница остановил повозку у моста и долго препирался с двумя стражниками, которым явно не хотелось выходить под дождь и открывать ворота ради какого-то ментора. Они ждали подачки, но я изрядно потратился на книги. Прежде я пользовался библиотекой университета и собранием господина Дюмени, теперь мне предстояло обходиться тем, что я привез с собой. Я оставил себе ровно столько денег, сколько стоил наем крытой повозки, но разве объяснишь это раскормленным бездельникам? По счастью, мой возница оказался настойчив, осень еще не кончилась, а мы уже въехали в парк.

Разумеется, я видел Лаик на гравюрах, однако никакое изображение не в силах передать всей чудовищности этого сооружения, вмещавшего сотни монахов. Единственным достойным деянием Франциска Оллара стало изгнание толп мракобесов, ханжей и святош, веками беззастенчиво объедавших королевство и давивших даже самые слабые ростки мысли. Оллар мог разделить монастырское имущество между бедняками, но предпочел раздарить его своим фаворитам, немедленно позабывшим о своих корнях и перенявшим замашки талигойской знати.

Бывшие аббатства перестраивались под баронские и графские замки, но Лаик эта судьба миновала: захватчику пришло в голову отбирать у новых подданных наследников и воспитывать из них слуг своей династии. Биографы Франциска превозносят мудрость и благородство самозваного короля, якобы протянувшего руку поверженному врагу, но о каком благородстве речь? Оллар превратил аббатство святого Танкреда в тюрьму для заложников, накрепко связав руки родителям мальчиков. Все разговоры об унарском братстве были, есть и будут красивой, хорошо оплаченной ложью.

Я не удивляюсь, что про Лаик рассказывают страшные истории, где и водиться призракам, как не в этом безнадежном месте? Когда-нибудь я напишу книгу, и в ней навеки останется дождливый ветреный день, угрюмый облетающий парк, подернутый рябью пруд и глядящийся в него дом… Нет, лучше разбросавший листву парк, однако хватит поэзии! Я никогда не был суеверным, однако при виде тонущей в сумраке лестницы, забранных решетками окон и тяжелых дубовых дверей становится не по себе. Впечатление усугубляют слуги, похожие друг на друга, как горошины из одного стручка.

В полумраке здешние слуги кажутся даже не братьями – чередой отражений в мутных дешевых зеркалах. Я спросил маленького остроносого человечка, провожавшего меня в мои комнаты, не родственник ли он остальным, а в ответ получил пространный рассказ о бывших монахах, оставшихся в бывшем аббатстве. Порвав с эсператизмом, они обзавелись семьями, их потомство также не захотело покидать насиженное место, предпочтя пойти в услужение. За почти четыреста лет бывшие братья во Ожидании превратились в кровных родственников, а кровосмешение улучшению породы отнюдь не способствует. Я отнюдь не атлет, но в сравнении с лаикскими обитателями чувствую себя бароном из Бергмарк.

Я попросил своего провожатого показать мне дом, и тот без лишних разговоров взял свечу и повел меня бесконечными коридорами. Здание было большим и запутанным, хоть и не столь огромным, как казалось снаружи. Ошибка объяснялась наличием нескольких внутренних дворов. В один из них выходят окна моих комнат, и я сомневаюсь, что когда-нибудь сюда заглядывает солнце. Во всем остальном моя новая обитель выглядит вполне сносно. Слуга с готовностью помог мне распаковать мои немногочисленные пожитки, но книгами я займусь сам, благо время у меня есть. Ни капитан, ни менторы еще не вернулись, так что сейчас я – единственный обитатель Лаик, если, разумеется, не считать стражников, слуг и заполонивших поместье кошек.

****

10-й день месяца Осенних Ветров 390 года круга Скал

Вчера в Лаик вернулся пресловутый Дюваль, а сегодня утром я имел с ним беседу. Капитан Лаик – довольно крупный человек с большой головой, резкими чертами лица, зычным голосом и единственным глазом. За исключением кривизны, о которой меня не удосужились предупредить, он в точности таков, как я его себе представлял, но достаточно любезен. Причина этой любезности предельно проста: для господина капитана я протеже Хеллевальдов.

Капитан с гордостью объявил, что знает старого барона по торской кампании и гордится его дружбой. Торка… Место, куда отправляются за чинами и титулами те, кому лень думать, те, для кого чужая жизнь ничего не значит, те, кому претит честный труд, но кто находит удовольствие в насилии. Одним словом, наши доблестные дворяне и среди них свекор Ортанс. Я готов поклясться, что в каком-нибудь бергерском хлеву хрюкает дядюшка или тетушка будущих отпрысков некогда девицы Дюмени, а ныне госпожи баронессы. Не понимаю, как я мог отдать несколько лет жизни совершенно пустому существу?! Леворукий в сказках покупает души и платит за них властью, золотом, красотой, молодостью, я отдавал свою даром, но ее не взяли. Лазаро Фельпского утопили в соленом озере за найденные им семь доказательств невозможности Создателя, но есть и восьмое. Существуй Враг на самом деле, он бы явился мне и предложил баронство, а я бы взял, но теперь кончено. Я отрекаюсь от Ортанс, она недостойна любви, но я не стану желать ей счастья. Напротив, пусть новоявленная баронесса в полной мере вкусит дворянского тупоумия, пусть ее супруг задирает юбки служанкам и ночами напролет пьет и играет. Может быть, тогда она вспомнит обо мне и поймет, от чего отказалась. Академическая мантия изрядно бы это понимание приблизила, но сперва ее нужно получить, и путь к этому проходит через Лаик.

Я не счел нужным разочаровывать Дюваля относительно моей близости к доблестному роду Хеллевальдов, тем более что у капитана на мой счет имелись сомнения, которые он и высказал. Каким-то непостижимым образом слава Сэц-Георга достигла Лаик, и Дюваль засомневался в способностях ученика словесника, пусть и великого, преподавать землеописание и историю. Мне удалось втолковать этому обстоятельному господину, что защитивший диссертацию по словесности получает диплом магистра описательных наук, а землеописание с историей в университетском курсе занимают куда больше времени, чем в Лаик, где описательным наукам отведено девять уроков в неделю. Остальное время будущие воители и государственные мужи станут тыкать друг друга шпагами и решать задачки о сукне и деньгах в чужих карманах. И так во всем: сначала – вымазанное в крови железо, потом – золото, скотина, тряпье и лишь затем – вечное, которое нашим дворянам нужно разве что для забавы.