Кепплер был в восторге и хотел использовать это достижение для пропаганды. Но с этим было две проблемы. Во-первых, мать Имхаузена была еврейкой. В 1937 году, когда Deutsche Fettsäure Werke только открывалась, Кепплер написал одному из главных нацистов, Герману Герингу, и спросил, точно ли он хочет принять участие в церемонии открытия, учитывая, что Имхаузен «неарийского происхождения». Геринг спросил совета у Гитлера, и тот, как говорят, ответил: «Если он действительно создал все это, сделаем его арийцем!»10, 11.

Так что Геринг написал Имхаузену следующее письмо: «Ввиду ваших больших заслуг в деле производства синтетического мыла и синтетического кулинарного жира из угля, фюрер по моему совету одобрил ваше признание как полноценного арийца»12–15.

Итак, с первой проблемой справились. Второй проблемой была безопасность угольного масла: если им собираются кормить войска, оно не должно ухудшать их состояния здоровья.

В 1943 году Имхаузен написал статью для журнала Colloid and Polymer Science под названием «Синтез жирных кислот и его важность для обеспечения Германии жиром»16. В статье очень подробно описывался процесс производства синтетического жира и мельком упоминалась и проверка безопасности: «Тысячи тестов, проведенных директором, профессором д-ром Флёсснером, подтвердили большую ценность синтетического кулинарного жира и сделали его первым в мире синтетическим пищевым продуктом, одобренным для употребления людьми».

Отто Флёсснер был главой отдела физиологии в рабочей группе рейха по общественному питанию. Да, он действительно провел множество тестов синтетического жира, но в статье умолчали о том, как проходили эти тесты: эксперименты ставились на более чем 6000 узниках концлагерей17–19^[32].

В конце концов режим одобрил употребление этого жира в пищу людям, но после Второй мировой войны британская разведка нашла данные, которые нацисты оставили неопубли кованными: например, некоторые исследования показали, что хроническое потребление синтетического жира вызывало тяжелые проблемы с почками и декальцификацию костей у животных. Этим жиром питались экипажи подводных лодок, ходивших в Северной Атлантике, а поскольку к концу войны продолжительность жизни среднестатистического члена экипажа подводной лодки составляла всего шестьдесят дней с того момента, когда он впервые поднимался на борт, долгосрочные данные, возможно, просто сочли нерелевантными.

Фабрику синтетического масла в Рурской долине, которой управлял Имхаузен, после войны нашли союзные войска. В репортаже Chicago Tribune22, 23 привели фотографии гигантских машин, остановленных прямо в процессе производства – из пасти экструзионной машины торчала колбаса жира в целый фут толщиной. В алюминиевой ванне лежали огромные цилиндры синтетического масла. Приводились слова британского чиновника: «Это отличное масло, и я сомневаюсь, что хоть кто-то смог бы догадаться, что оно синтетическое».

Переработка угля в масло раскрывает неизбежные проблемы, стоящие перед любой синтетической едой. Употребление сложных композиций из нестандартных молекул в качестве источника калорий изначально опасно – вещества, с которыми мы никогда не сталкивались, могут оказывать непредсказуемое воздействие на физиологию. Это значит, что они требуют обширного тестирования на людях и животных, а это – в условиях, когда еду можно производить и другими способами – в лучшем случае довольно сомнительно с этической точки зрения. А чтобы синтетическая еда показалась привлекательной широким слоям населения, требуются жульнические рекламные кампании – приходится врать или о происхождении изобретателя, или о пользе современных пищевых добавок для здоровья, или еще о чем-нибудь. Но прежде всего история угольного масла, как мне кажется, раскрывает важный аспект природы корпораций.

После войны оккупационные войска союзников разрешили Imhausen-Chemie продолжить работу, а Артура Имхаузена назначили президентом Ассоциации промышленных и коммерческих палат Германии24. Его сын Карл-Хайнц (тесть Хиппи) унаследовал химическую компанию, которая продолжает в различных формах существовать и поныне. Оригинальная компания, производившая мыло, несколько раз сменила владельцев и сейчас принадлежит Evonik Industries^[33], одному из крупнейших в мире производителей специализированных химических веществ25.

Evonik – не единственный наследник компаний Имхаузена. Как вы помните, первым его партнером была IG Farben, пожалуй, самая печально знаменитая из всех немецких компаний. Во Вторую мировую войну она управляла фабрикой синтетического каучука в Освенциме, используя исключительно рабский труд. Газ «Циклон-Б», который использовался в том же самом концлагере, производило подразделение IG Farben под названием Degesch26–28^[34]. Эта корпорация оказала наибольшую поддержку военных действий нацистов. Многие ее сотрудники получили должности в компаниях, на которые была разделена IG Farben после войны – их названия на слуху до сих пор: BASF, Bayer и Hoechst (ныне часть французской компании Sanofi)29–32.

После разделения IG Farben от нее осталась формально существующая открытая акционерная компания, против которой ее жертвы могли подавать иски о репарациях. В 1950-х годах компания выплатила примерно 17 миллионов долларов, после чего отказалась выплачивать какие-либо дальнейшие компенсации или даже присоединяться к национальному компенсационному фонду, организованному в 2001 году. Юристы компании обвиняли бывших рабов в том, что те мешали окончательно распустить компанию33, 34.

Акции компании торговались на Франкфуртской бирже с окончания войны и вплоть до 2011 года. Так что подобные компании сразу существуют и не существуют – в зависимости от того, хотите ли вы продать акции, чтобы заработать (тогда они существуют), или же получить компенсацию за принудительный рабский труд (тогда они не существуют). Но вот деньги, заработанные этими компаниями, существуют – и еще как существуют.

Хиппи – модно одевавшийся муж внучки Артура Имхаузена – вышел из тюрьмы «Брухзаль» в один солнечный понедельник весной 1993 года35–37. По подсчетам государственного прокурора, в 1980-х он заработал около 90 миллионов дойчмарок на сделке с Ливией. Он задолжал немецкой налоговой около 40 миллионов марок (25 миллионов долларов). Но Хиппи воспользовался своей кандидатской степенью по экономике и выиграл гонку вооружений с законом. Воспользовавшись тем, что прокуроры назвали «гигантской денежной каруселью», состоявшей из узловых счетов в швейцарских банках и пяти подставных компаний, зарегистрированных в Лихтенштейне, он увел все деньги в неизвестном направлении.

* * *

Именно когда я изучал всю эту историю, мне впервые пришло в голову, что корпорации – это организмы в экосистеме, работающей на деньгах. Вы можете сколько угодно ругать компании, являющиеся прямыми потомками режима: стыд и возмущение практически никак не влияют на выживаемость компаний, замешанных в преступлениях против человечества. А концепция экосистемы объясняет, почему: их поведение меняется тогда и только тогда, когда они лишаются притока энергии – денег. Стыд может прервать поток денег, но если он этого не делает, то никаким образом не сможет ограничить поведение корпораций.

Оказывается, что экономисты пользуются для описания выживания корпораций в экономической гонке вооружений таким же набором уравнений, как экологи – для описания выживания или вымирания видов в биологической гонке. Компании и группы живых организмов (виды, семейства и т. д.) подчиняются одним и тем же законам, вне зависимости от того, на чем работает их экосистема – на деньгах или на энергии38–42.

Мне кажется, что есть здесь еще какая-то ускользающая идея, связанная с производством еды из угля – или с любым другим процессом промышленного синтеза. Она уничтожает само понятие еды, сводя его к «веществу, которое поддерживает жизнь» (хотя бы временно – как угольное масло для экипажей немецких подлодок). Пища должна превратиться в техническое вещество, не имеющее культурного или исторического значения – вот он, нутриционизм в своей самой экстремальной форме.

И, похоже, эта идея действительно существует – судя по статье Ханса Краута, опубликованной в 1949 году (и до сих пор доступной для скачивания) в British Journal of Nutrition43. «Физиологическая ценность синтетических жиров» – это одна из тех засоряющих научную литературу статей, которая ссылается на эксперименты Флёсснера, не упоминая, что они проводились на узниках концлагерей. Затем автор выдвигает аргументы в пользу продолжения производства синтетического жира:

Работники тяжелой промышленности не могут получать достаточно калорий, если только бо́льшая их часть не будет в форме жиров… Особенно это важно для тех, кто отрабатывает долгие смены в современной промышленности, не имея достаточно долгого перерыва на полноценный прием пищи. Увеличение потребления жира во всех промышленных странах в последние 100 лет, соответственно, является не вопросом вкуса, а лишь необходимостью современной жизни, так что я считаю, что продолжение исследований в области синтетического жира будет благом.

Вот она, неумолимая логика всей промышленной еды: уменьшить время, необходимое рабочим для приема пищи. Я каждый раз вспоминаю об этом, когда вижу «продукты для перерыва на обед». УПП-чипсы, УПП-газировка, УПП-сандвич.

Когда я брал интервью у бразильской команды ученых, которая дала определение УПП и провела огромную работу по разработке концепции, я спросил об их собственных пищевых привычках. Они все говорили конкретно об обеде, всячески делая акцент на том, что каждый день за обедом садятся и едят рис с фасолью. Когда я работал в Бразилии, то тоже так делал. В современном мире обедать, сидя за столом, – это уже признак здоровья и хорошей жизни.

В последние несколько десятилетий вытеснение традиционной пищи ультрапереработанной происходит на невообразимой с точки зрения эволюционных процессов скорости. И это не может не беспокоить, потому что в иерархии деятельности биологической жизни прием пищи стоит на самой вершине (вместе с размножением). Практически всем остальным мы занимаемся, чтобы обеспечить себе либо одно, либо другое. Чтобы разобраться в том, какое влияние оказывают УПП, мне пришлось вернуться назад во времени и задать вопросы, которые раньше меня особенно не волновали: что вообще означает слово «есть» и как живые организмы «научились» есть в процессе эволюции? Давайте вернемся к самому началу, когда камни были едой, – я называю это «первой эрой еды».

Часть вторая. Но разве я не могу просто контролировать то, что ем?

5. Три эры еды

Мне кажется полезным воспринимать еду как процесс, который прошел три отдельные, но пересекающиеся эры развития, причем все три одновременно продолжаются до сих пор.

В первую эру еды живые организмы начали есть то, что никогда не было живым, например камни и металлы. Этот процесс продолжается с начала времен до сегодняшнего дня. Во вторую эру живые организмы начали есть другие живые организмы, в том числе после некоторой переработки. Эта эра продолжается сотни миллионов лет (а для людей – около двух миллионов лет).

В третью эру еды один-единственный биологический вид (а также его домашние животные и скот) стали есть ультрапереработанную пищу, которая производится с помощью ранее неизвестных промышленных методик и новоизобретенных молекул. Для сравнения – эта эра длится всего несколько десятилетий. Вот почему полезным будет рассмотреть влияние УПП в контексте длинной, очень длинной истории жизни на нашей планете.

Давайте вернемся к самому началу.