Через два года после публикации Ницше и философии Делёз в небольшой статье под названием Он был моим учителем прокомментирует удививший многих современников отказ Сартра от Нобелевской премии. Мыслителям «публичным», или штатным университетским преподавателям, он противопоставляет мыслителей частных, к которым причисляет Сартра. «В каком-то смысле „частные мыслители“ являются антагонистами „штатных преподавателей“. Даже Сорбонна нуждается в анти-Сорбонне, а студенты внимательно слушают своих преподавателей только тогда, когда у них есть другие учителя. В свое время Ницще перестал быть профессором, чтобы стать частным мыслителем»^[10]. Впрочем, как видно из приведенного фрагмента, два эти типа не исключают, а скорее дополняют друг друга. Школа мысли и техника, которой учат в Сорбонне, раскрывает свой потенциал, когда ее дополняют «проклятые вопросы» о жизни, задаваемые частными мыслителями, такими как Сартр, а до него Кьеркегор, Ницше и Шестов, имя которого не раз встречается на страницах книг Делёза, когда речь заходит о вопрошании^[11]. Ницше и философия обозначает момент, когда историко-философская интерпретация задевает нерв времени, когда «штатный преподаватель» и «частный мыслитель» сливаются воедино, одновременно обучая техникам мысли и отвечая на вызовы жизни. Кажется, к чему-то подобному стремились софисты. Эта книга – по-своему не менее новаторская и вызывающая, чем Анти-Эдип и Тысяча плато. За академической маской в ней скрываются разгадки тайн одного из самых загадочных мыслителей Запада.

Какой же из всех секретов Ницще Делёз считал самым прекрасным? Мы поймем это, наблюдая за «старыми холодными лягушками», лицемерно осуждающими любые проявления воли. За новыми викторианцами, которые навязывают свой аскетический идеал. За новой инквизицией и полицией речи, карающими за мысле- и словопреступления против глобального порядка. Они твердят, что все, проявляющие волю, виновны и находятся в неоплатном долгу. И тогда наступает время вспомнить о том, что «безответственность – самая благородная и самая прекрасная тайна Ницше»^[12].

* * *

Для публикации в настоящем издании перевод Ницше и философии был заново сверен с оригиналом и подвергнут существенной переработке, как с литературной, так и с терминологической точки зрения. В определенном смысле читатель будет иметь дело с новым вариантом русского текста.

Внесенные стилистические изменения имеют принципиальное значение для понимания эстетических и методологических принципов Делёза. Переводчик, по-видимому, вдохновлялся цитатами из Ницше и намеренно стилизовал язык Делёза под русские переводы, многие из которых были выполнены в начале XX века. Однако лаконичный и утвердительный стиль Делёза гораздо ближе к сухой авангардистской прозе, чем к архаичному наукообразному стилю рубежа XIX и XX веков. Поэтому по мере возможности все архаичные выражения и обороты заменены в новом издании на более современные. Еще более важную роль в этом смысле играет замена многочисленных синтаксических конструкций с глаголом «est» (есть), которые переводились как «есть» и «суть». Помимо умышленного или неумышленного эффекта архаизации, который создают подобные выражения, данный перевод не принимает в расчет дисквалификацию суждений о существовании, которые Делёз предлагал заменить на прагматическое «et» (и). В романских и германских языках, в отличие от славянских, опустить копулы с глаголом «есть» в принципе нельзя, но если бы Делёз имел такую возможность, то опускал бы глагол «есть» практически везде. По этой же причине бóльшая часть причастных оборотов заменена на обычные глагольные выражения с целью избежать столь критикуемой Делезом субстантивации («зеленеющее дерево» куда ближе к платоновскому «дерево есть зеленое», чем к стоическому «дерево зеленеет»).

Отметим также важные терминологические изменения, которые призваны более точно передать мысль Делёза. Прежде всего речь идет о принципиальном для него различии между концептом (concept) и понятием (notion). Изобретение концептов как автономных смысловых единиц – основная задача философии, тогда как понятия скорее относятся к «точным наукам» и полностью зависят от заранее заданной таксономии. Восстановлены важные для Ницще терминологические различения «боль/страдание» (douleur/souffrance) и «страсти/аффекты» («passion» как «Страсти Христовы» в традиционном христианском смысле и «печальные аффекты» Спинозы для «passions tristes»). Для Ницше, как и для Делёза, принципиальное значение имел материальный или физиологический аспект испытываемой боли и реакции на нее организма, зависящей от той или иной воли (утверждающей или отрицающей). Этот аспект той или иной воли проявляется в терминах «становление-активным» / «становление-реактивным», которые в прошлом издании были переведены как «становление активностью» / «становление реактивностью» (еще одна антиделёзианская субстантивация).

Пожалуй, наиболее важным изменением является восстановление ключевого термина «ресентимент», который был переведен как «злопамятность», что полностью искажало замысел как Ницше, так и Делёза. Во-первых, в тексте Ницше «ressentiment» является галлицизмом, что уже исключает прямой перевод. Во-вторых, этот термин не переводится ни на один язык. В-третьих, для Делёза важна приставка ре-, так как ресентимент связан с реактивностью. И наконец, значительная часть Генеалогии морали, как и делёзовского комментария к ней, посвящена объяснению, почему ресентимент не является злопамятностью. Ницше постоянно подчеркивал, сколь изощренный ум требуется для переоценки ценностей, что делает ресентимент несравненно более сложным феноменом по сравнению с «rancune» черни.

Наиболее сложным для перевода был термин «puissance», который Делёз употребляет сразу в нескольких значениях: власть, мощь и сила. В этом случае было принято решение в пользу контекстуального перевода: «puissance» может означать и власть в самом широком смысле (как волю к власти или «власти ложного»), и силу (в старом локковском смысле «способности», не пересекающемся с силой-force), и мощь.

Из более очевидных изменений стоит отметить восстановление в правах «néant» как «ничто», которое не стоит путать с «небытием» (non-être). Во-первых, Делёз проводит это различие в самом начале пятой главы Ницше и философии, а во-вторых, «ничто» отсылает к концепту Сартра, вынесенному в заголовок одной из самых знаменитых философских книг, написанных в XX веке на французском языке. К этой же категории «восстановления» можно отнести и термин «муштра» (dressage), который затем будет творчески развит Фуко в Надзирать и наказывать.

Редактор выражает надежду, что новая русская версия книги Делёза заново раскроет читателю все его скрытые силы и созидательный потенциал. Иногда подобная работа требует полного изменения синтаксиса, грамматических форм и словаря. А иногда просто поставленной в нужный момент точки. Ведь, как заметил Исаак Бабель, один из самых тонких русских стилистов всех времен, не брезговавший редакторской правкой переводов с французского: «Никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя».

Евгений Блинов

Токио – Москва. Март-апрель 2024; 8 июня 2024

Принятые сокращения (работы Ницше, цитируемые в книге)

А Антихрист

ВВ Воля к власти^[13]

ВН Веселая наука

ГМ К генеалогии морали

ДД Дионисийские дифирамбы

ДЗ По ту сторону добра и зла

ЕН Ecce Homo

З Так говорил Заратустра

НВ Ницше contra Вагнер

НР Несвоевременные размышления

РТ Рождение трагедии

СИ Сумерки идолов

СТ Странник и его тень

Ч Человеческое, слишком человеческое

ЭГ Философия в трагическую эпоху греков

Глава I
Трагическое

1. Понятие генеалогии

Самый общий замысел Ницше состоит в том, чтобы ввести в философию концепты смысла и ценности. Очевидно, современная философия, в значительной своей части, жила и всё еще живет за счет Ницше, но совершенно не в том смысле, в каком он сам бы этого желал. Ницше никогда не скрывал: философия смысла и ценностей должна быть критикой. Тезис о том, что Кант не создал подлинной критики, поскольку не сумел сформулировать ее в терминах ценностей, определенно является одним из источников вдохновения всего творчества Ницше. Тем не менее в современной философии сложилась ситуация, когда именно теория ценностей породила новый конформизм и новые формы подчинения. Даже феноменология через свой понятийный аппарат способствовала тому, чтобы поставить часто содержащийся в ней ницшеанский импульс на службу современному конформизму. Но когда речь заходит о самом Ницше, мы должны, напротив, отталкиваться от следующего факта: философия ценностей в том виде, в котором она была им основана и в соответствии с его замыслом, является подлинным осуществлением критики, единственным способом, позволяющим осуществлять тотальную критику, то есть философствовать «молотом». И действительно, понятие ценности включает в себя критическое ниспровержение. С одной стороны, ценности проявляются или подают себя как принципы: оценка предполагает, что уже наличествуют ценности, исходя из которых оцениваются феномены. Но если смотреть глубже, именно ценности оказываются тем, что, в свою очередь, предполагает предварительное наличие оценок, «оценивающих точек зрения», из которых и возникает сама ценность ценностей. Критически поставленная проблема – это проблема ценности ценностей, оценки, из которой происходит эта ценность ценностей, и, стало быть, проблема созидания ценностей. Оценка определяется как различающий элемент (élément différentiel) соответствующих ценностей, это элемент одновременно критический и созидательный. Оценки, которые сопоставляются со своим различающим элементом, выступают не как ценности, а как способы бытия, формы существования тех, кто судит и оценивает: таким образом, оценки служат не чем иным, как принципом для тех ценностей, относительно которых выносится суждение. Вот почему у нас всегда есть лишь те верования, чувства и мысли, которые мы считаем достойными нашего способа бытия или стиля жизни. Существуют вещи, которые нельзя высказать, ощутить или постичь, ценности, в которые можно верить лишь тогда, когда оцениваешь их «с низкой точки зрения», когда «низко» живешь и мыслишь. Что самое важное: высокое и низкое, благородное и подлое – не ценности; они представляют собой различающий элемент, а уже из него выводится ценность самих ценностей.

Критическая философия включает в себя два неотделимых друг от друга процесса: следует не только соотносить с ценностями всякую вещь и любое происхождение (origine) какой-либо ценности, необходимо также сами эти ценности соотносить с тем, что является их происхождением и решает вопрос об их ценности. Ницше, как известно, вел борьбу с двумя противниками. Во-первых, с теми, кто ограждает ценности от критики, довольствуясь инвентаризацией существующих ценностей или критикой чего-либо во имя устоявшихся ценностей: с «чернорабочими философии», такими как Кант и Шопенгауэр ^[14]. Но также с теми, кто критикует – или чтит – ценности, выводя их из простых или «объективных» фактов, – против утилитаристов, «ученых» ^[15]. В обоих случаях философия погружается в неразличимую стихию (élément) того, что ценно в себе, или того, что имеет ценность для всех. Ницше одновременно восстает против возвышенной идеи основания, делающей ценности неотличимыми от их происхождения, и против идеи простого и причинно обусловленного происхождения или низменного начала (un plat commencement), предполагающего некое безразличное к ценностям происхождение. Ницше создает новый концепт генеалогии. Философ выступает как генеалог; это не судья в духе Канта и не механик в стиле утилитаристов. Философ – это Гесиод. Кантовский принцип универсальности, как и излюбленный принцип утилитаристов – принцип подобия, Ницше заменяет чувством различия или дистанции (различающим элементом). «Именно с высоты этого чувства дистанции присваивают себе право творить или определять ценности: при чем же здесь полезность?»^[16]