Не спрашивайте, как такое возможно. Во-первых, я сам не знаю, а во-вторых, после двух-трёх бокалов красной Агоры на пустой желудок и не такое может привидеться. Звучала тихая струнная музыка, пахло лавандой, вереском и чем-то ещё дурманным. Может, масло иланг-иланг? Не знаю. Сойдёмся на этом, углубляться не хочу, да и слишком много куда более интересного разворачивалось вокруг…

Прихожая или парадное, куда мы вошли, было невероятно длинным, словно тоннель, в конце которого мерцал холодный голубой свет. Под ногами стелился такой шикарный ковёр, густо-зелёного цвета, с длинным и мягким ворсом, что казалось, я иду по траве, проваливаясь едва ли не по щиколотку. Думаю, один уход за ним стоил сумасшедших денег.

Потолок терялся в вышине, но там угадывалась пышная лепнина, богато украшенная позолотой. На матовых тёмно-синих стенах висели картины в дорогих рамах. Я невольно залюбовался ночными пейзажами Коровина; фыркнув, оценил небольшого Шишкина – лес с лосями; ещё отметил пару графических вещей Климта; кое-кого из прерафаэлитов; потом большое – три на пять метров – полотно Генриха Семирадского.

Кстати, вот именно эту картину, изображавшую ночные танцы на греческом острове Лесбос, раньше мне видеть не доводилось. Но кисть и манера были гарантированно его, да и подпись стояла в углу холста. Слегка помолодевшая старушка мягко улыбнулась, заметив моё удивление:

– Эта вещь была заказана после ошеломляющего успеха «Фрины на празднике Посейдона в Елевсине».

– Ну, ту картину я отлично помню, сейчас она в Русском музее Санкт-Петербурга. А вот это полотно…

– Интересуетесь историей искусств, юноша?

– Это моя профессия.

– Ах, тогда вам, возможно, будет любопытно узнать, что художник отказался от денег. Как только краски и лак высохли, он принёс это полотно в подарок. С обратной стороны холста есть короткая надпись, сделанная его рукой, о том, что «Ночь на Лесбосе» сделана лишь в единственном экземпляре, все подготовительные рисунки и эскизы сожжены, а сама картина передана в дар.

– Кому?

– Разве ответ не очевиден?

На меня второй раз накатило ощущение, что эта пожилая женщина, вполне себе бодро шествующая чуть впереди, выглядит немного иначе. Кажется, у неё потемнели и удлинились волосы и вроде бы даже приподнялась грудь. Мысли странные, признаю, но…

– Вы меняетесь!

– Неужели? – хмыкнула она, обернувшись. Теперь ей никто не дал бы и больше сорока. – Молодой человек, мы почти пришли. Госпожа Геката, как вы её называете, примет вас в гостиной у камина.

– А как вы её называете? – тупо спросил я.

– Никак.

Вот и поговорили. Мы прошли ещё мимо десятка картин. Как правило, на всех была изображена ночь. Каких-то авторов, вроде раннего Николая Рериха или позднего Камиля Коро, можно было узнать сразу, других – нет. Ещё глаз автоматически зацепился за сияющую под лунным светом скульптуру лимонно-жёлтого жеребца, которому поклонялись жрецы и воины. Ну, прямо в тему наших поисков по Митридату. Надо бы спросить хозяйку, но…

Она уже провела меня в достаточно просторную комнату, где по факту можно было кататься на горном велосипеде, не боясь разгоняться и сшибать углы. У камина, в котором легко уместился бы целый бык на вертеле, стоял изящный круглый стол и три венских кресла, почему-то накрытых волчьими шкурами. Мне было предложено крайнее справа.

– Прошу вас, присаживайтесь. Мужчина, а почему вы думаете, что ваш друг хочет отсюда уйти?

– То есть он здесь?

Моложавая женщина напротив меня щёлкнула пальцами, и из-за каминной тени вышел наш Денисыч. Нет, наверное, правильнее было бы сказать, выполз на четвереньках. Пьяный в дупель, как, естественно, решил я, но нет…

– Тебе знаком этот человек? – спросила молодая, но уже никак не моложавая женщина, откидывая назад волну густых чёрных волос. – Он говорит правду?

– Саня, зема, бро… забери меня отсюда…

– Значит, правду! Это достойно внимания.

Пока я с трудом садился в кресло, красавица брюнетка погладила по голове нашего полиглота. Тот едва не заскулил от счастья. Серьёзно? Прямо вот так, да?

К моему немалому изумлению, Диня был совершенно трезв, но едва держался на ногах.

Я же чувствовал боль во всём теле, скрипели все суставы, стучало в виски и покалывало сердце, словно у столетнего старика. Мельком глянув на свои руки, я чудом сдержал крик: кожа стала жёлтой и сухой, покрывшись пигментными пятнами. Что происходит?!

– Благородный муж, вы умрёте через несколько минут от глубокой старости, если я не услышу истинной причины, по которой мой гость должен покинуть приютивший его дом.

Я смотрел, как она молодеет на моих глазах, и уже прекрасно понимал, с кем разговариваю. Геката, богиня ночи, дочь титанов, покровительница магии и волшебства, тьма, отделяющая свет, не подчиняющаяся никому, могущественная и непобедимая… Аря-ря-а?

– Время уходит, старик…

Юная стройная девушка, с едва оформившейся грудью, огромными чёрными глазами, двумя длинными косами на плечах, начала нетерпеливо постукивать ноготком по подлокотнику кресла.

– Денисыч… нужен мне, – почему-то каждое слово давалось с трудом, пару раз я даже закашлялся. – Мы с ним… друзья. Он хотел помочь мне… нам в поисках… золотого коня! Без Дини я… один… не справлюсь. Как-то так.

– Разве в музее нет других сотрудников, почему они не могут вам помочь? – парировала девочка, болтая ножками, а у меня резко прихватило сердце.

– Каждый… ох… они специалисты в своём ключе-е… Светлана разбирается в вазах, Герман он… он у нас…

– Я знаю. А чем занимаетесь вы?

– Историей… историей искусств.

– Он попал.

– Да, милая, на этот раз именно так!

– Я всегда в тебя верила! Но он не выкрутится?

– Грин попал по полной, не сомневайся. От этой женщины ещё никто не уходил…

– Я знала, что в душе она сохранила старые традиции хождения по крови людей.

– Богиня ночи даже в этом мире сильна как никогда.

– Аполлон нервно курит в уголке?

– О да! Его власть света ограничена подолом её тьмы…

– Не поняла, при чём тут подол?

– При том, что Геката никогда не выпускала жертву из своих когтей!

– Ты уходишь от ответа.

– Неважно, главное, в этом смысле она в отца.

– Почему не в мать?

– Милая, её отец – титан Перс. Перс! Тебе это о чём-то говорит?

– Да. И многое. Вот уж кто любил задирать подолы.

– При чём тут это, дорогая?

– Ты с ней спал?

– Каким боком?!

– Вот это ты мне и расскажи!

– Да я-то тут при чём?

– Не уходи от ответа…

…В тот же момент боль достигла апогея, и я повалился на пол. Геката встала и спокойно толкнула меня красной пяткой. Признаться, мне не сразу удалось вспомнить имя того древнегреческого поэта, назвавшего её «красноногой» за то, что богиня тьмы ходила по щиколотку в человеческой крови. Но как ни странно, этот волшебный пинок вдруг вернул мне силы, возраст и надежду.

– Золотой конь царя Митридата, я помню его, – девушка лет двадцати двух, в полном расцвете красоты, поправила длинное чёрное платье, вновь опускаясь в кресло. – Садитесь, Александр! Итак, вы выиграли бой, но проиграли войну.

– В смысле?

– Я не вижу весомых причин отпускать моего гостя. Как и не намерена задерживать вас, вы вправе уйти в любую минуту. Ваш друг, как вы его называете, Денисыч, периодически лечится у меня от алкогольной зависимости. Сейчас у него кризис, если он не выпьет до вечера, то умрёт. Но если не умрёт, то будет жить вечно! Разве ради этого не стоит рискнуть?

– То есть его личное мнение вас не волнует? – я не стал садиться, встав перед ней.

– Когда врача волновало мнение пациента?

– Действительно.

Глядя на собачьи глаза нашего сотрудника, было нетрудно понять, что хозяйка дома во всём права, какой бы трындец здесь ни творился. Я не могу забрать Диню силой, он же сам будет упираться руками и ногами, хотя буквально вот только что просил меня о помощи. Но и уходить просто так было совершенно невозможно…

– А если я его выкуплю?

– Вы так богаты?

Я сунул руку в карман, вытаскивая горсть золотых греческих монет, из тех, что мне дал директор:

– Можем сыграть на его свободу.

– Символ солнца? – улыбнулась хозяйка.

– Верно.

– Но у меня в покоях больше ценится луна. У вас есть серебро? – она мягко накрыла мою ладонь своей, и когда отвела руку, золотые монетки превратились в серую пыль.

– Вы проиграли.

– Видимо…

– Но проявили вежливость и такт, – без улыбки продолжила Геката. – Вы не впали в обиды, не ругались, не требовали компенсации, а это дорогого стоит. В моей власти наградить вас многим. Чего вы желаете – славы, рабынь, земель, скота, денег?

– Я хотел бы уйти со своим другом.

– Нет.

– Тогда, – я тоскливо стряхнул пыль, оставшуюся от монет, и обернулся в сторону коридора, – отдайте мне вон ту картину Шишкина, на память. Вам она вряд ли нужна, всё равно это подделка.

– В моей галерее только оригиналы! – холодно вспыхнула она.

– Сожалею, но…

Я встал, тело вновь было молодым и бодрым, движения – лёгкими, кураж кружил голову. Полотно «лесного богатыря» Ивана Шишкина, как называли его французы, висело до Семирадского, и оно изображало четырёх лосей в густой чаще. Трое больших сохатых, рядом пасётся один маленький, а луна заливает серебром их спины. По факту очень похоже на «Утро в сосновом лесу» с медведицей и медвежатами.

– Вот только на той картине Шишкин писал лишь лес, а медведей рисовал его приятель. И разница в почерке очевидна. Однако здесь мы видим одну руку. Если учесть, что уважаемый Иван Иванович лично никогда не рисовал животных, то получается, что и само полотно – явная подделка под его пейзажный стиль.

– Бро, ты труп… – впервые за долгое время пискнул Денисыч.

– Ой, я тя умоляю, да мало ли мне приходилось встречать на выставках живописи неуравновешенных экзальтированных дам, помешанных на мистике?

Пока Геката в изумлении изображала Золотую Рыбку, пуская пузыри ротиком, я смело подошёл к обсуждаемому полотну.

– Можно прибавить свет?

Ещё со второго курса нас учили, что нельзя полноценно преподавать историю искусств, не умея различать подделку и оригинал. И это совершенно правильно! Кто вам поверит, если вы не в состоянии отличать «Надевающую туфлю» авторства Матвеева начала XX века от условно современных копий Ломоносовского завода или школу кисти Моисеенко от Мыльникова. Я бы таких липовых знатоков гнал ссаными тряпками вдоль всего Невского проспекта…

– Что-то ещё? – по щелчку хозяйки дома коридор осветился сияющими лампами, так что глаза слепило.

– Спасибо, достаточно, – мне пришлось приложить ладонь козырьком ко лбу, чтобы не жмуриться. – Итак, кракелюры есть, холст оригинален, рама тоже, краски без химического анализа не проверишь, на первый взгляд, всё соответствует концу девятнадцатого века.

– Тогда в чём проблема?

– В подписи. На чужое полотно неизвестного художника поставили подпись Ивана Шишкина для увеличения стоимости картины. Тогда это делалось повсеместно, как делается и сейчас. Ничего личного, просто бизнес. А можно спросить, кто вам её втюхал?

Свет опять погас. Девушка молча вернулась к камину, я повернул было за ней, но опомнившийся Денисыч вдруг повис у меня на руке. Его редкие кудряшки едва ли не стояли дыбом, а побледневшие губы прыгали:

– Саня, валим! Валим отсюда, пока она занята-а!

Геката вдруг повела плечами, и чёрное платье упало к её ногам, словно ком полированного гранита. Её фигура казалась совершенной: узкая талия, идеальная линия спины, точёные изгибы бёдер и кожа, белая, будто бы выточенная из слоновой кости. Волосы вдруг выросли на метр или больше, закрывая девушку до середины икр. Она подняла руки, запрокинула голову и что-то запела на незнакомом мне языке.

– Это индо-голландский или скандинаво-туркменский?

– Бро, я тебе потом всё переведу, но надо уже делать ноги. Сейчас тут такое начнётся…