– Глупости. Псих мог любую на улице увидеть, проследить за ней, затащить куда-то и убить.

– Почему ее не ищут? Если бы она была нормальная, ее бы уже хватились. Девка с ночи в парке лежит убитая, а родня не бросилась ее разыскивать. По утренним сводкам ничего такого не припомню.

– Иногородняя. Поссорилась с родителями. Сказала, что пойдет ночевать к подружке. Сирота. Живет отдельно, и родители пока просто не знают, что она пропала, – накидывает версии Катя. – Или подцепила в клубе какого-то наркомана, который в припадке ее ножом порезал и в парк оттащил.

Витек складывает руки перед собой и наваливается на них, чтобы придвинуться ближе.

– Ага. А перед этим делает профессиональный снимок, выстроив композицию из цветочков.

Катя повторяет его жест. Между оперативниками теперь сантиметров двадцать. Издалека они походят на влюбленных, выясняющих отношения.

– По крайней мере, я назвал уже два направления, где искать концы.

– А я предпочту дождаться, пока Миронов скинет заключение.

* * *

– Виктория! Это судебно-медицинское бюро, а не дискотека!

Сергею Алексеевичу приходится повысить голос, чтобы лаборантка его точно услышала.

– Это не дискотека, панк-рок на дискотеках не играют, – беззлобно отзывается круглая, как пончик, лаборантка, делая музыку тише.

Кабинет Миронова мало чем отличается от кабинета любого другого врача: столы, шкаф с книгами, ноутбук и принтер. От секционного зала его отделяют коридор, душевая и подсобное помещение.

Лаборантка Комарова сидит с ногами на маленьком диванчике и крутит в руках планшет с какой-то незатейливой игрушкой.

– Вы все подготовили?

– Ага, – кивает Вика, отчего ее крашеные кудряшки копной падают ей на лицо.

– Где Семен?

– В секционке уже, – машет рукой девушка. – У вас сегодня веселенькая футболка. Где брали?

Сергей Алексеевич машинально опускает взгляд. На горчичного цвета футболке, подбоченясь, стоит кот на задних лапах в солнезащитных очках и панаме.

– Жена купила.

– Прикольно. Я тоже такую хочу.

– Виктория, а вы не хотите пойти к Семену и хотя бы компьютер включить? У нас вообще-то вскрытие сейчас будет.

– Да куда она денется. Тем более, она уже и так вскрытая, я видела, – хихикает лаборантка, выключая планшет.

Сергей Алексеевич многое спускает с рук этой девчонке. Глупое увлечение игрушками на планшете. У каждого ведь свой способ отвлечься. Бесконечную музыку. Хотя и дарили ей уже наушники, но те чудесным образом терялись или ломались. Болтовню. Боже! Эта болтовня сводит с ума. Комарову спасают от увольнения только ее расторопность и полное безразличие к происходящему в секционном зале. Но чего Миронов терпеть не может и каждый раз готов кидаться с шашкой наголо – пренебрежение к покойникам.

– Что за тон? По-вашему, это смешно? Смерть однажды придет за всеми нами. И дай вам Бог, чтобы вы выглядели в этот момент достойно.

Сергей Алексеевич хмурится и невольно сжимает кулаки.

– Да чего вы так реагируете? Все норм. Я уже пошла в зал.

Виктория, несмотря на свой вес, легко соскакивает с диванчика, сует ноги в тапочки и выскальзывает из кабинета. Из-за закрытой двери тут же доносится ее фальшивое, слишком высокое пение, удаляющееся по коридору. Миронов закрывает лицо ладонями, стоит так пару мгновений, растирает себе щеки и принимается переодеваться для вскрытия.

* * *

Она была прекрасна. Тот момент, когда он увидел ее на той остановке. Среди промозглого мира, еще не согретого солнцем, еще не пробужденного весной, мрачного и унылого, – Она. Кругом серость, грязный асфальт, оттаявшее собачье дерьмо на газонах, смешанное с человеческим мусором. Какие-то безликие люди, которые недостойны даже взгляда. Она будто светилась изнутри. Несмотря на то что губы посинели от холода и тряслись. В глазах стояли невыплаканные, замерзающие слезы, которые она смаргивала. Коленки острые, как у подростка, колотящиеся друг об друга. Тонкие капроновые колготочки. Коротенькая курточка. Волосы, которыми играет ветер. Она. В этом не было сомнений.

В первый миг, когда он ее увидел, сердце екнуло. Так бывает, когда вдруг, в толпе, среди лиц посторонних людей встречаешься взглядом с человеком, который назначен тебе судьбой. Будто до этой секунды не жил, не дышал, ничего не видел вокруг, ничего не чувствовал. Один взгляд – и будто взрывается фейерверк. Приходит четкое осознание – вот твое.

Она еще только захлопнула за собой дверцу машины, а он уже знал, что не ошибся. Все будет так, как должно быть. Все, что задумалось, исполнится. И потому в душе его уже тогда наступил праздник. Особое предчувствие, которое сложно описать простыми человеческими словами. Эйфория, пока еще глухая, но обещавшая стать звонкой, громогласной, нарастающей во времени, ширящаяся во все уголки видимой Вселенной.

Она была прекрасна. Цветочные бутоны так оттеняли ее волосы и белизну кожи, не тронутой модным загаром из солярия. Это хотелось сохранить. Сохранить и показать им всем.

Она была прекрасна даже на той лужайке. Ночь сделала голые деревья особенно таинственными. Морозец прихватил землю и чуть посеребрил ее инеем. И уложенная на землю девушка с вольно раскинутыми в стороны руками – Она – стала совершенной. Его совершенным творением. Его победой над Жизнью и Смертью.

Это была восхитительная охота! Прекрасный трофей!

Глава 3

Черный никогда не опаздывает на работу. Без уважительной причины, разумеется. А уважительная причина у Николая только одна – вызов на место преступления. Даже все свои поездки в СИЗО и ИВС он намечает позднее девяти, чтобы успеть заехать в отдел и просмотреть накопившиеся сводки, еще раз пробежаться по делу и, если нужно, заглянуть к начальнику.

Сегодня начальник сам будто поджидал его у входа.

– Николай Дмитриевич, пройдемте в мой кабинет, – говорит Максим Игоревич, первым зашагав по коридору.

– Доброе утро, – отзывается Черный, устремляясь следом.

Задавать вопросы на ходу Николай не стал. Он хмурит брови и принимается перебирать дела, находящиеся у него в производстве, – не мог ли где-то нарушить сроки? Вроде ничего такого. Даже жалоб в последнее время от задержанных и подозреваемых на Черного не поступало. Однако, пока следователь шагает за Максимом Игоревичем, его не покидает ощущение, что визит в начальственный кабинет не будет приятным.

Встречные коллеги здороваются исключительно с начальником, к чему, впрочем, Николай давно привык. Душой компании он никогда не был и не стремится ею становиться.

В кабинете они располагаются как обычно. Максим Игоревич устраивается у окна, опершись о подоконник с одинокой геранью в керамическом горшке, Черный – за коротким столом. Максим Игоревич любовно поворачивает герань – высокую несуразную палку с несколькими широченными листьями – на пару сантиметров.

– Коля, ты мог бы быть помягче с людьми? – спрашивает начальник, отбросив официоз. – Зачем ты новенькую эту, Галкину, носом при всех ткнул в ошибки в протоколе? Девчонка только-только пришла, я бы ей замечание сделал.

– Она этим протоколом размахивала и в красках рассказывала о своем деле. Я ей сделал замечание по поводу тайны следствия, – дергает плечом Черный. – Хочет болтать – пусть в пресс-службу идет.

– И еще мне звонил начальник Центрального отдела. Опера жалуются, что ты им поручения постоянно выдаешь и контролируешь каждый шаг.

– Так и должно быть. Или я чего-то не понимаю в нашей работе? Я им выдаю поручения, они их выполняют.

– Ты на них давишь. На людей.

– Я делаю свою работу. И, как мне кажется, делаю ее хорошо, – бычится Черный, все еще не понимая, куда клонит Максим Игоревич.

– И тем не менее. Чуточку снисхождения можно же?

– Зачем? – искренне удивляется Черный.

– Чтобы люди тебя хотя бы уважали, я не говорю про то, чтобы любили.

– Мне не нужно, чтобы меня уважали или любили.

– Все хотят, чтобы их уважали и любили, – возражает Максим Игоревич, но натыкается взглядом на мрачную физиономию подчиненного. – Ай, да кому я это говорю?..

– Вы меня для этого звали? Я к сведению принял.

Николай поднимается со стула.

– Ко мне через полчаса свидетель должен прийти.

– Да сядь ты! – машет рукой Максим Игоревич. – Пылить будешь где-нибудь в другом месте. Тоже мне, горячий парень выискался.

Черный усаживается обратно. Хозяин кабинета шумно выдыхает и занимает свое начальственное кресло во главе стола.

– Вынимай свой блокнот и царапай. Сейчас по делу говорить будем.

Разговор поворачивает в рабочую сторону, и Черный чувствует облегчение. Все, что касается его взаимоотношений с коллегами, операми да и просто с обычными людьми – неимоверно напрягает. Николай впадает в ступор и не находит слов. Ему всегда было проще одному.

* * *

Мальчик букой смотрит на своих одноклассников. Он чувствует себя брошенным и одиноким, что почти правда. Один против всего света. Света злого, жестокого, наполненного несправедливостью. И нет никого, кто встал бы с ним плечом к плечу. Кто взял бы за руку, сжал и сказал: «Не ссы, я с тобой!» Чтобы вместе дать отпор.

Ведь вместе с кем-то гораздо легче, чем одному. Можно стать смелым, если рядом кто-то есть. Можно не бояться повернуть голову – ведь пока ты отворачиваешься, за тобой присматривают и не дают пропустить удар. Когда кто-то рядом, твоя сила увеличивается как минимум вдвое.

Но мальчик – один.

Укромный уголок школьного двора. Юный май уже занавесил деревья мелкими клейкими листочками. Трава зеленая, веселая, упругая. Фрамуги кабинетов открыты, оттуда доносятся голоса. Тепло и ласково светит солнце, соскучившись по людям за зиму. И все хорошо вокруг.

Только мальчик стоит так, чтобы его спину прикрывала школьная стена. Он точно знает, что сейчас произойдет. Это уже происходило. Он готов, хотя от страха сводит пустой живот, кружится голова и хочется выть.

Мальчика вынудили прийти сюда. Его одноклассники, такие же мальчишки, как и он. Такие же, но не такие – сытые, чистые, нужные кому-то. И они будут его бить. Не за что-то конкретное. А просто потому, что могут. Потому, что он изгой. Потому, что…

– Че, чмошник, готов отхватить?

Вопрос хлещет по щекам, наливая их краской стыда.

– Да он щас обоссытся!

– Ха-ха-ха! Ему не привыкать! Вонючка!

Мальчик переводит взгляд с одного на другого, чтобы не пропустить, кто в этот раз ударит первым. Его замызганный, порванный и неумело зашитый портфель валяется у стены. Если его порвут еще раз, то не в чем будет носить учебники.

Он один, у него нет никаких шансов. Главное – не плакать. Кричать, плеваться, материться, но не плакать! Не доставлять им такого удовольствия. Бить в ответ куда придется. Пинаться, лягаться, кусать подворачивающиеся руки. Делать все, чтобы постоять за себя.

Но их больше. Они пихают его друг другу, щиплют, бьют в живот острыми кулаками, тягают за давно не мытые и не стриженные волосы. Кто-то ставит подножку, и мальчик растягивается на асфальте под дружный гогот одноклассников. В него летят смачные плевки. Кто-то пару раз пинает, а потом просто наступает на брюки и курточку, оставляя следы. Он подтягивает колени к груди, закрывает голову руками, чтобы защититься. Лежа не особо навоюешься, а встать ему не дают, валя раз за разом на грубый асфальт.

Краем глаза мальчик видит девчонок из их класса. Те пришли посмотреть на представление. Просто на представление. Ради забавы. Ни на одном лице ни грамма сочувствия. Никто не говорит, что сейчас все расскажет учителю.

Мальчик лежит на асфальте, когда его оставляют в покое. Просто лежит, не шевелясь. Его глаза совсем сухие, хотя теперь никто не мог бы увидеть его слез. И нет ни одного взрослого, который подошел бы к нему и поставил на ноги. Пожалел, прижимая к себе. Никто не протягивает ему платок, чтобы вытереть чужие слюни и свою кровь, пошедшую носом.