– Позвольте мне сказать то, – произнесла она любезным тоном, – что более проницательные члены этой компании уже знают и что послужит ответом на ваш вопрос. Спасибо. Вы все думаете о ловушке с ядом, убивавшей людей в прошлом. Если таковая действительно существовала, ее сила давным-давно иссякла. Если только ее не переустановили. Возможно, две недели назад она была неопасна. Но не исключено, что теперь она снова стала опасной. – Выдержав тягостную паузу, Изабель продолжила: – С твоего позволения, Гай, я возьму сигарету. Я уже говорила, джентльмены, и не стану повторять предупреждение. Soit!^[4] Если вам так не терпится сделать ставкой в этой игре собственную жизнь, я могу лишь подчиниться и тоже вытащить карту. Смею сказать, я фаталистка. Но считаю, что было бы лучше, если бы мы снова заперли эту комнату и нашли того, кто повредился рассудком. Что скажет сэр Генри Мерривейл?

Г. М. шевельнулся. Дыхание его оставалось ровным, с присвистом, уголки широкого рта опущены. Весь вечер он по большей части молчал и совсем не походил на того человека, каким его описывали Терлейну, – шумного, ворчливого, докучного непоседу, не дававшего покоя половине военного ведомства. Теперешнее, нехарактерное для него, смирение – это Терлейн уже понял – объяснялось тем, что он был встревожен. Встревожен, как, может быть, никогда в жизни. Медленно проведя ладонью по лысине, Г. М. прочистил горло после долгого молчания и заговорил:

– Мэм, я скажу, что вы правы.

Мантлинг обернулся, словно ужаленный, и с недоверием посмотрел на него:

– Но вы же сами сказали мне…

– Не торопитесь. Подождите, черт бы вас побрал! – ворчливо осадил его Г. М., сопроводив слова недовольным жестом. – И позвольте мне пояснить свою позицию. – Он сердито взглянул на Мантлинга. – Час назад я выпроводил вас, доктора и Джорджа Анструзера из этой комнаты, чтобы осмотреть ее самому, и могу поклясться – никакого обмана, никаких хитростей там нет. Я много чего знаю об отравленных ловушках – за грехи мои. Взять хотя бы дело Башенной комнаты – там ядом были пропитаны обои, или дело со Шкатулкой Калиостро в Риме в прошлом году, где отравленная цианидом игла проколола палец жертвы под ногтем, и обнаружить прокол не удалось даже при вскрытии. Сынок, я осмотрел всю комнату. Шестьдесят лет назад старик Равель сказал, что с комнатой все в порядке, так оно и есть. Но…

– Тогда что? – спросил Мантлинг.

– Я чувствую запах английской крови, вот и все, – серьезно произнес Г. М. и шумно засопел. – Черт возьми, это самое большее из того, что я могу сказать. Что-то здесь не так. Где-то есть кровь и, может быть, смерть. Я не выдумываю, не высасываю из пальца – это факт. Разум здесь не помощник, он говорит, что опасности нет, а я простофиля. Возможно, вот здесь, – он ткнул куда-то в область желудка, который, судя по всему, представлял его сердце, – мне бы и хотелось, чтобы вы сыграли в эту дурацкую игру просто потому, что я вижу проблему, которую не могу решить, и мне сразу полегчает, если удастся с этим разобраться. Но я не собираюсь вмешиваться. Мой совет – остановитесь, ничего не трогайте. Однако вы же ему не последуете.

Мантлинг повернулся к столу.

– Что ж, справедливо, – согласился он и оглядел собравшихся с видом мрачного торжества. – Кто-нибудь хочет выйти, а? Конечно, выглядеть это будет странно, как все понимают, но… Кто-нибудь хочет выйти?

У стола возникло едва заметное шевеление, но никто не произнес ни слова. Там звякнуло блюдце, тут скрипнул стул. Терлейн отчетливо слышал, как стучит его сердце. Подняв чашку, он пролил немного остывшего кофе на руку и поставил чашку на место.

Теперь Терлейн уже жалел, что не участвует в игре. Жалел, что…

– Начнем с меня, – сказал Мантлинг, – и пойдем вправо в таком порядке: Боб Карстерс, Гай, Изабель и дальше. Все! Итак, я вытащил… – Он поднял руку, представив карту, чтобы ее увидели все. – У меня девятка треф. У кого больше? Идем дальше.

Шевеление за столом возобновилось. Карстерс выругался, пытаясь подергать себя за щетинистый ус, и перевернул карту.

– Тройка червей. – Он предъявил ее остальным. – Повезло. Не знаю. Мог бы выиграть, если б играли на деньги. Ну, Гай?

Гай аккуратно положил сигарету на край блюдца и, сохраняя деревянное лицо, с некоторым пренебрежением поднял верхний краешек карты, взглянул на нее и снова взял сигарету.

– К счастью или нет, ты, Алан, по-прежнему выше.

Краем глаза Терлейн увидел, как Мантлинг утирает лоб. Активность за столом усилилась до такой степени, что даже скатерть сдвинулась, как будто кто-то ее потянул.

– У меня семерка пик. Удача на твоей стороне, если только тетя Изабель…

– Как сказал один из вас, удача со мной, – перебила его Изабель голосом, звенящим, как тяжелое кольцо. Не сводя с Мантлинга водянистых глаз и вцепившись в скатерть хрупкими пальцами левой руки, отчего на столе сдвинулась посуда, она правой подняла даму треф.

– Но… Проклятье! – воскликнул Мантлинг. – Это невозможно…

– Продолжаем, – бесстрастно предложил Гай. – Дама. Дальше.

– Боюсь, побить ее я не могу, – объявил сэр Джордж. Терлейн испытал прилив облегчения, успев заметить озорной блеск в глазах баронета. – Десятка бубен – это все, на что меня хватило. Но я согласен с Мантлингом. Нельзя позволить, чтобы мисс Бриксгем…

– Ха-ха-ха! – весело рассмеялся Равель и выразительно постучал пальцем по переносице. – Ей и не придется, дружище. Нет-нет. Поучитесь у старика. У меня poppa. Король червей, видите? Ну что? Куда идти? Где…

– У нас еще один, – устало напомнил Мантлинг.

Пауза затянулась. Бендер сидел на стуле с прямой стеной, закрыв ладонью глаза.

– Ну? – не выдержал Карстерс. – Давайте же!

Бендер протянул руку, поднял карту и показал пикового туза.

За столом зашумели, напряжение сменилось облегчением.

Бендер убрал прикрывавшую глаза руку. Понять выражение его смуглого проницательного лица было непросто, но Терлейн мог бы поклясться, что в какой-то момент в них блеснуло дерзкое веселье.

– Знаете, молодой человек, – бросил Гай, – некоторые называют это картой смерти.

Карстерс заухал. Тщательно убрав салфеткой крошки, Бендер поднялся.

– Сомневаюсь, сэр, – с полным самообладанием ответил он. (Интересно, подумал Терлейн, почему Гая он называет «сэром», а Алана просто «Аланом»? И почему это прозвучало почти заискивающе?) – Думаю, я сам о себе позабочусь. Что мне делать теперь?

– Мы поместим вас в комнату, – сказал Мантлинг, к которому уже вернулось прежнее бодрое настроение. – По крайней мере, мы четверо – Терлейн, Джордж, наш друг Г. М. и я. Остальные могут уйти или остаться. А мы посидим здесь и подождем. Ха! Дверь во Вдовью комнату придется закрыть, чтобы все было по правилам и вы точно находились там один. А вот двойные двери мы оставим открытыми, и сами будем неподалеку. Часы есть? Хорошо. Каждые пятнадцать минут мы будем окликать вас, а вы будете отзываться. Сейчас три минуты одиннадцатого. Ваш пост закончится в три минуты первого. Так! Исполним все, как подобает. Терлейн, берите его за одну руку, я возьму за другую…

Бендер резко повернулся, и на его лице проступил нездоровый румянец.

– В этом нет необходимости, вы же не провожаете меня на виселицу.

Тем не менее избежать неприятной параллели не удалось – процессия двигалась медленно и напряженно, будто никто не хотел принимать в ней участия. Теперь, с включенным в обеденном зале верхним светом, проход был освещен лучше. Они прошли к Вдовьей комнате, и Терлейн снова увидел большую квадратную комнату с остатками темных с золотом обоев на стенах. Люстра светилась голубовато-желтым светом. Единственное окно – высокое, во французском стиле – располагалось на противоположной от двери стене. Снаружи окно защищали ржавые стальные ставни с узкими горизонтальными щелями – для вентиляции. Ставни были закреплены болтами, заржавевшими настолько, что все попытки вывернуть их, предпринятые ранее вечером, ни к чему не привели. Какие-то панели в старом окне, должно быть, разбились, потому что в комнате ощущался легкий сквозняк.

Бендер с любопытством огляделся, остановив взгляд на массивной, выполненной в форме позолоченного лебедя кровати с розовыми занавесями, собранными справа от окна. Увидев свое отражение в зеркале с золотой оправой, он повернулся и посмотрел на остальных. Но каждый раз взгляд его возвращался к полированному столу атласного дерева диаметром в добрых десять футов с расставленными вокруг него стульям.

Всем было не по себе еще и потому, что из обеденного зала доносились громкие голоса Карстерса и Равеля, выкрикивающих шутливые предупреждения и тут же смеющихся над ними. Особенно неудачным вышло упоминание о пауках, от которого Терлейн поежился.

– Полагаю, растапливать камин не нужно? – хмуро спросил Мантлинг. – Хорошо. Хотите что-нибудь еще? Э… сигареты? Бутылку виски? Может быть, что-то почитать?

– Спасибо, ничего. – Бендер обтянул пиджак и принялся поправлять манжеты. – Я не курю, а для выпивки настроение неподходящее. Я… я, пожалуй, попишу.

С видом несколько дерзким он выдвинул стул атласного дерева и сел. Мантлинг посмотрел на него с сомнением, пожал плечами и, кивнув остальным, шагнул к выходу. Они вышли, оставив Бендера за столом, посреди былой роскоши; тишину нарушало лишь тихое шипение газа и шуршание крыс за обшивкой. Дверь закрылась.

– Мне это не нравится, – проворчал вдруг Г. М. – Мне это не нравится. – Он постоял, сердито оглядываясь, и тяжелыми шагами направился по переходу к столовой.

В столовой к этому времени остались только Карстерс и Равель. Шортер поставил на стол еще несколько графинов, и два шутника чокались через стол стаканами после каждого тоста, один отвратительнее другого.

– Гай и тетя Изабель? – повторил Карстерс, откидываясь на спинку стула. – Ушли, мой мальчик. Я не смог убедить их остаться. Изабель расстроилась, а Гай… С ним никогда не поймешь, о чем он думает.

Ровно в тот момент, когда Мантлинг положил на стол свои часы, другие часы, в холле, пробили четверть. Все уселись за стол, настороженно поглядывая в сторону двойной двери. Им снова и снова приносили свежий кофе, и каждый раз он остывал прежде, чем Терлейн успевал его попробовать.

Никогда еще два часа не тянулись для него так долго. Началось все бодро. Словно нарочно, чтобы исключить из обсуждения главную тему, Мантлинг и Карстерс ударились в общие воспоминания, охватившие три континента и включившие оружие всех калибров. Карстерс слегка перебрал и немного шумел, демонстрируя иногда удивительное остроумие. Терлейн и сэр Джордж негромко разговаривали, тогда как Равель потчевал обоих анекдотами. И только Г. М. был молчалив и мрачен. Рассеянно ероша клочки волос по обе стороны лысины, он то ворчал что-то под нос, то посасывал трубку. Когда Равель в какой-то момент попытался поднять тему Вдовьей комнаты, он впервые заговорил вслух.

– Нет! Пока еще рано. Не сейчас. Дайте мне подумать и не сбивайте меня с толку. Жду, когда истекут эти два часа. Я хотел бы услышать всю эту историю от Гая. Что за проклятие, черт возьми? При чем здесь стулья, эти безобидные стулья? Мне нужно это знать, но я не могу уйти отсюда. – Он задумчиво посмотрел на Мантлинга. – Вы ведь не хотите рассказать нам об этом?

– Совершенно верно, – кивнул Мантлинг, взглянув на него, и тут же вернулся к сцене, воссоздаваемой им с помощью столовых принадлежностей. – Теперь, мой мальчик, смотри сюда. Вот здесь Замбези! Все это вокруг – высокая трава и – подожди – колючий кустарник; никакие загонщики не пройдут. Вот круг, это они. Идут, колотят по щитам… Здесь – пастбище.

Часы пробили полчаса. Мантлинг остановился и, немного помедлив, повернулся в сторону комнаты в конце прохода и окликнул Бендера.

Тот отозвался; не сказать, что бодро, но все же. Первый приступ страха прошел…

Дальше пошло легче. Страх убывал. Часы снова отбили четверть, а затем и час; тягучие звуки казались все громче, по мере того как снаружи замирала вечерняя суета Лондона. Белый туман затягивал окна в притихшем, приглушенном мире. Иногда оттуда доносились гудки такси, катившегося вдоль тротуара. Часы пробили четверть первого; окурков в пепельницах становилось все больше, и после каждого оклика из Вдовьей комнаты доносился успокаивающий ответ.