Закончив приветствовать Котуко, оба пса, последние несколько недель вынужденные спать, есть и охотиться бок о бок, немедленно вцепились друг другу в глотку, и в хижине разгорелась отменная драка.

– Голодные псы драться не станут, – заметил Котуко, – они нашли тюленей. Давай спать, Еда у нас будет.

Когда они проснулись, у северного берега островка море очистилось, а лёд унесло в сторону суши. Нет ничего слаще для инуитского уха, чем шум прибоя, потому что он возвещает близкую весну. Котуко и девочка взялись за руки и улыбнулись. Свободный, ровный рокот прибоя среди льдов напомнил им ловлю лосося, охоту на оленя, запах цветущих карликовых ив. Было ещё так морозно, что прямо на глазах море между плавучими льдинами стало затягиваться корочкой льда, зато над горизонтом пылала багровая полоса – отсвет утонувшего солнца. Это больше походило на то, как если бы солнце зевнуло во сне, чем на настоящий восход, и хотя свет лился всего несколько минут, он значил, что солнце повернуло на лето. И этого, чувствовали они, ничто изменить не сможет.

Обоих псов Котуко застал снаружи, они цапались над тюленьей тушей: шторм пригнал к берегу рыбу, а тюлени пришли следом. Этот тюлень стал первым из двух или трёх десятков тех, что приплыли к острову за день, и пока море не схватилось окончательно, сотни чёрных голов маячили на мелководье и среди плавучих льдин.

Было очень здорово снова отведать тюленьей печёнки, и до краёв наполнить плошку жиром, и смотреть, как на три фута133 вверх взлетает пламя. Но как только молодой лёд окреп, Котуко и северянка нагрузили полные санки, запрягли собак и заставили их тянуть так, как псы ни разу в жизни не тянули: и подумать было страшно, что могло за это время случиться в посёлке. Погода была такой же ненастной, как обычно, но тянуть санки, гружёные едой, куда веселее, чем охотиться на пустой желудок. Они зарыли в лёд на берегу двадцать пять освежёванных тюленьих туш и теперь спешили к своим. Котуко объяснил собакам, что от них нужно, и псы сами отыскали дорогу; хоть и не было на пути приметных мест, но через два дня упряжка лаяла у посёлка Кадлу. Всего три собаки залаяли в ответ, остальных съели, и в жилищах было почти темно. Но когда Котуко завопил «Оджо\» (варёное мясо), послышались слабые голоса, а когда он перекликнул жителей поимённо, все, к счастью, оказались налицо.

Часом позже в жилище Кадлу ярко пылали плошки, согревался растопленный снег, котелки напевали песенки, а с потолка даже закапало; Аморак приготовила угощение для всего посёлка, её малыш грыз кусок зернистого тюленьего жира, а охотники медленно и методично до отвала наедались тюленьим мясом. Котуко и северянка рассказывали, что с ними приключилось. Два пса сидели промеж них; когда одного из псов называли по имени, тот настораживал ухо, но вид сохранял весьма смущённый. Инуиты считают, что раз собака повредилась умом и всё же поправилась, хворь ей больше не грозит.

– И торнак про нас не забыла, – говорил Котуко. – Налетел шторм, лёд взломало, и тюлени приплыли за рыбой – за рыбой, которую нагнало штормом. Теперь свежие тюленьи отдушины в двух днях пути. Пусть лучшие охотники пойдут туда завтра и привезут тюленей, которых я добыл: двадцать пять туш зарыто во льду. Когда мы их съедим, пойдём на большой лёд за другими.

– А чем займёшься ты! – спросил шаман таким голосом, каким обращался прежде к одному лишь Кадлу, самому богатому их тунунирмиутов.

Котуко посмотрел на северянку и невозмутимо ответил:

– Мы будем строить дом.

И указал рукой на северо-запад от жилища Кадлу, потому что именно там полагается строить жилище женатому сыну или замужней дочери.

Девушка повернула руки ладонями вверх и немного удручённо покачала головой. Она была не из местных, её подобрали голодной, и ей нечего было принести в дом.

Аморак мигом вскочила с лежанки, на которой сидела, и стала бросать на колени девушке разные разности: каменные плошки, железные скребки для шкур, жестяные котелки, оленьи шкуры, расшитые зубами мускусного быка, н настоящие стальные иголки, какие в ходу у моряков, – отличнейшее приданое, какого можно только пожелать на краю Полярного круга; северянка склонила голову чуть не к самому полу.

– Этих тоже возьми! – рассмеялся Котуко, и по его знаку оба пса ткнулись холодными носами в лицо невесте.

– Так, – важно откашлялся ангекок. давая понять, что теперь он всё обдумал. – Как только Котуко вышел из посёлка, я отправился в Песенный Дом и сотворил заклинание. Я колдовал все эти длинные ночи, призывая Дух Оленя. Это от моих песен разгулялся шторм, разломавший льды, это они привели к Котуко собак, когда лёд чуть не переломал ему кости. Моя песня пригнала вслед за разбитыми льдами тюленей. Телом я был в квагги. но дух мой витал надо льдами и направлял Котуко и псов на всё, что они совершили. Я сделал всё это.

Все объелись и впали в дрёму, поэтому никто не возразил, и ангекок взял ещё кусок варёного мяса и лёг спать рядом с остальными в тёплом, ярко освещённом, пропахшем жиром доме.

* * *

Потом Котуко, бывший, как многие инуиты, отличным рисовальщиком, нацарапал все свои приключения на длинном и плоском куске моржового клыка с дырочкой на конце. Когда они с молодой женой отправились на Землю Элсмир – в год Чудесной Тёплой Зимы – он оставил костяную пластинку Кадлу, а то потерял её летом, когда его сани разбились на берегу озера Неттилинг в Никосиринге134; озёрный инуит нашёл её следующей весной и продал на Имигене135 человеку, бывшему толмачом на китобойном судне в заливе Кэмберленд, а тот сбыл её Хансу Олсену, нанявшемуся позднее старшиной-рулевым на большой пароход, возивший туристов на Нордкап, в Норвегии. Когда туристский сезон окончился, пароход стал ходить между Лондоном и Австралией с заходом на Цейлон, и там Олсен продал кость сингалезскому136 ювелиру за два поддельных сапфира. Я же обнаружил её под мусором возле дома в Коломбо137 – и перевёл с начала до конца.

Ангутиваун тайна138

Это весьма вольный пересказ Песни Возвращающегося Охотника, которую мужчины имеют обыкновение спеть после охоты с копьём на тюленя. В инуитских песнях слова повторяют много-много раз подряд.

К рукавицам мёрзлая липнет кровь,
Шкура греет, пусть снег на ней!
Он попался нам – тюлень, тюлень
С края ледовых полей.

Ау джана! Ауа! Оха! Хак!
Псы визжат: торопись, живей!
Бич неукротим, мы домой летим
С края ледовых полей!

К тюленьей лунке подкрались мы —
Он здесь, внизу, ей-ей!
Мы сделали метку и стали ждать
У края ледовых полей.

Подышать он всплыл – сверху вниз копьё
Лети, разит – эгей!
Мы добыли его, мы добыли его
У края ледовых полей!
К рукавицам коркой пристыла кровь,
Сквозь пургу правим бег саней,
Возвращаемся вновь к своим жёнам мы
С края ледовых полей.

Ау джана! Ауа! Оха! Хак!
Псы визжат: торопись, живей!
Жёны слышат, как их мужья спешат
С края ледовых полей!

Пёс Херви139

Мой друг Эттли, который отдал бы собственную голову, скажи вы ему, что потеряли свою, раздавал шестимесячный помёт щенков Беттины, и полдюжины женщин были в восторге от зрелища на лужайке Миттлхема.

Мы тянули жребий: миссис Годфри выпало первое место, ее замужней дочери – второе. Я был третьим, но отказался от своего права, потому что уже принадлежал Малахии140, родному брату Беттины, которого привёз на машине навестить его племянников и племянниц, и он убил бы их всех, если бы я взял домой хоть одного. Милли, младшая дочь миссис Годфри, приняла мой отказ с восторженным визгом, а Эттли повернулся к смуглой, с землистой кожей и безвольным ртом девушке, которая пришла поиграть в теннис, и пригласил ее выбрать. Она надела пенсне, которое сделало её похожей на верблюдицу, неуклюже опустилась на колени, потому что была длинной от бедра до колена, тяжело вздохнула и осмотрела последнюю пару.

– Думаю, мне бы понравился этот песочно-пёстрый141, – сказала она.

– О, только не он, мисс Сичлифф! – воскликнул Эттли. – Его придавили142, или у него был солнечный удар, или что-то в этом роде. В питомнике прозвали Дурнем. Вдобавок, он косит.

– Думаю, это довольно привлекательно, – ответила она.

Ни Малахия, ни я никогда раньше не видели косоглазого пса.

– Это хорея, пляска Святого Витта143, – вставила миссис ГодсЬои. – Его следовало утопить.

– Но мне нравится выражение его морды, – настаивала девушка.

– Он не выглядит здоровяком144, – сказал я, – но, допускаю, его можно подлатать.

Мисс Сичлифф покраснела; я увидел, как миссис Годфри обменялась взглядом с замужней дочерью, и понял, что сказал что-то неподходящее.

– Да, – продолжила мисс Сичлифф дрожащим голосом, – у него не очень хорошая жизнь, но, возможно, я смогу… подлатать его. Подойдите сюда, сэр.

Уродливое создание, пошатываясь, направлялось к ней, косясь на собственный нос, пока не упало на собственные передние лапы. Тут, к счастью, Беттина метнулась через лужайку и напомнила Малахии об их щенячьем детстве.

Вся их семейка странная, как лента на шляпе у Дика145, и цапаются они, как муж с женой. Мне пришлось их разнимать, и миссис Годфри помогала мне, пока родичи не уединились под рододендронами и не затихли.

– Вы знаете, кем был отец этой девушки? – спросила миссис Годфри.

– Нет, – ответил я. – Она противная сама по себе. Дышит ртом.

– Он был врачом на пенсии, – объяснила она. – Обычно подбирал буйных молодых людей на стадии раскаяния, отвозил их домой и латал до тех пор, пока они не становились достаточно здоровыми, чтобы их можно было застраховать. Затем выгодно страховал их и снова выпускал в мир – с прежними наклонностями146. Конечно, никто не водился с ним при жизни, но дочери он оставил кучу денег.

– Строго законно и в высшей степени респектабельно, – сказал я. – Но что за жизнь для дочери!

– Зря так вышло! Теперь вы понимаете, что только что сказали?

– Прекрасно; и теперь, когда вы сделал меня совершенно счастливым, может быть, мы вернёмся в дом?

Когда мы добрались до него, все были внутри, заседали в комитете по именам.

– А как вы назовёте своего? – я услышал, как Милли спросила мисс Сичлифф.

– Харви, – ответила та. – Соус Харви147, ты же знаешь. Он должен стать крепким, когда я… – она увидела миссис Годфри и меня, подойдя к застеклённой двери, – когда наберётся сил.

Эттли, человек добронамеренный, чтобы успокоить меня, спросил, что я думаю об этом имени.

– О, оно великолепно, – бросил я наугад. – Х-а-р…

– Но это же «Крошка Бинго»148! – сказал кто-то, и все засмеялись.

Мисс Сичлифф, сложив руки на длинных коленях, протянула:

– Вам всегда надо проверять цитаты.

Выпад не был любезным, но что-то в слове «цитата» заставило автоматическую часть мозга работать над некой тенью слова или фразы, которая оставалась вне досягаемости памяти, как кошка после прыжка собаки. Когда я собирался домой, мисс Сичлифф подошла ко мне в сумерках, со щенком на поводке, размахивая большими туфлями, висевшими на теннисной ракетке.

– Простите, – сказала она грубым голосом мальчишки-школьника. – Простите за то, что сказала о проверке цитат. Знаю вас не слишком близко, и… В общем, хочу познакомиться.

– Но вы были совершенно правы насчёт Крошки Бинго, – ответил я. – Перебор букв должен был мне его напомнить.

– Да, конечно. Перебор букв, – сказала она и нагнулась к ковылявшему следом щенку. Снова ум потревожило нечто, имевшее бы смысл, если правильно расставить буквы. По пути домой я поделился трудностями с Малахией, но Беттина покусала его в четырёх местах, и псу было не до того.