– Знаете, я просто воодушевился. Оказывается, жизнь кипит совсем рядом с нашим Круглогорьем.

– Да-да, – с энтузиазмом подхватил Егоров, – и в Круглогорье скоро тоже наступят перемены! Проложим шоссе по берегу озера, вдоль него построим дома, пустим автобус. Поселок и стройка сольются, и будет город Круглогорск.

– А может быть, лучше Нью-Москва? – не удержался Зеленин и тут же подумал: «Зачем это я? Человек мечтает».

Посмеявшись и помолчав, Егоров вдруг без какой-либо связи сказал:

– Народ у нас здесь очень хороший.

Он словно хотел задать Зеленину вопрос, но, по- думав, высказал его в форме непреложной истины.

– Все хорошие? – спросил Александр.

– Плохих я не знаю.

– А Федора Бугрова вы знаете? Что он за человек?

– А вы откуда его знаете? – быстро спросил Егоров.

– Это симулянт из третьего барака.

– Ах вот оно что! Значит, он здесь. Я думал, он снова отбыл в странствие. – Чиркнул спичкой, снова помолчал. – Федька – это выродок какой-то. Он здесь у нас появляется раз в году, большие деньги приносит. Говорит, на стройках работает, но я чувствую – врет. Охальник, безобразник, пьяница. Народ стонет, когда он тут.

– Семья у него здесь?

– Нет. Мать умерла еще в позапрошлом году. Да он с ней и не жил почти. С десяти лет воспитывался у бабки в Гатчине. А бабка, знаете, известная травница, богатющая, ведьма. Мне в милиции говорили, что за ней помимо торговли зельем и шарлатанства еще кое-какие делишки подозревались, но уж очень ловко она концы в воду прятала. Так по сей день и благоденствует в Гатчине.

– Зачем же он сюда теперь приехал?

Егоров искоса взглянул на Зеленина:

– Ну, во‐первых, дом у него тут остался, а во‐ вторых, зазноба.

– Даша Гурьянова? – смело спросил Зеленин.

– Та-ак… – сказал Егоров и выразительно взглянул на спину шофера. – Да, ваша медсестра, блондиночка эта самая.

– А она его тоже любит?

Егоров даже крякнул от смущения. Вот дурачина доктор, ведет себя, как в такси, да еще волнуется!

– Как ты думаешь, Петя, – крикнул он, – любит Даша Федьку Бугрова?

Шофер вздрогнул. Видно было, что он всю дорогу держал ушки на макушке.

– Дашка? – хрипло рассмеялся он. – Маленькая она, не расчухала еще что к чему.

Зеленин понял, что Егоров дружески предостерег его. Довольно и того, что по поселку ходят глухие слухи. Но что за чепуха? В последние недели ему казалось, что установилась близость с Инной. Телефонные разговоры не реже чем через день, длинные письма, обмен фотокарточками. Теперь одна Инна стояла у него на столике. Смеющееся лицо, длинная шея, чуть обозначенные ключицы. Другая, поменьше – шесть на девять, смотрела расширенным, пытливым взглядом прямо ему в сердце. Зеленин убедил себя в том, что влюблен, что эта хриплая телефонная трубка, эти голубые листочки мелко исписанной бумаги, эти мастерски сделанные позитивы – все это в сумме и есть та самая девушка, которая когда-то в толпе положила ему руку на плечо и посмотрела снизу вверх, но так, как смотрят на ребенка, забравшегося на стол. На самом деле их письма и телефонные звонки были только судорожными попытками спасти тот единственный вечер, ухватить за хвост мелькнувшую на танцплощадке синюю птицу. Как «Отче наш», он повторял перед сном несколько тайных слов, смотрел на фото и засыпал успокоенный. С Дашей Гурьяновой он старался держаться посуше, поофициальнее. Подчас ему удавалось увидеть в ней только «товарища по работе». Но сегодняшняя история почему-то нарушила его покой. Содрогаясь, он представлял Дашу в объятиях сыто отрыгивающего красавца.

– Федор – сукин сын, – услышал он голос шо- фера.

– А что же ты с ним водку пьешь? – спросил Егоров.

– А чего ж не пить, коли подносят? Вообще, он парень веселый, народ умеет приваживать.

– Слышите, доктор, вот ведь что за публика. Помани его стаканом, прибежит, хоть и сукиным сыном тебя считает. Ты небось, Петр, и с неприятелем бы на брудершафт выпил, а?

– Это вы зря, – сухо сказал шофер. Плечи его, обтянутые ватником, и голова со сдвинутой на затылок кепчонкой четким, залихватским силуэтом маячили впереди на фоне клубящегося света. – К совету или домой? – спросил он.

– Домой, Петя. – Егоров шепнул Александру: – Обиделся, смотрите, надулся, как мышь на крупу. Хороший парень. Но, между прочим, вопрос этот важный. Пьют у нас мужчины крепко. Понимаешь, Александр Дмитриевич, искони все это тянется, от пращуров. Причем считается, что здоровей водки ничего на свете нет, лучшее лекарство. Я и сам порой смотрю: может, действительно есть в ней какой-нибудь витамин? Деды косматые по сто годов водку пьют и в ус не дуют, на охоту ходят.

– А если бы не пили, жили бы по сто пятьдесят, – сказал Зеленин.

– Вот и я тоже так думаю. Тут комсомольцы ко мне приходили, хотят повести решительную борьбу с пьянством. Неплохо было бы и вам подключиться, осветить вопрос, так сказать, с научной стороны.

– Лекцию прочесть?

– Да уж это сами как-нибудь придумайте.

На главной улице Круглогорья машина остановилась возле маленького домика. В свет фар попали окна с затейливо изузоренными наличниками, которым странно противоречила видневшаяся за стеклом деловая настольная лампа с зеленым абажуром. За тюлевыми шторками угадывались тепло, чистота и приветливость. Очень не хотелось тащиться на больничный двор, к своей пустынной квартире.

– Может, зайдете, доктор, с супругой моей познакомитесь? – спросил Егоров каким-то неестественным, насмешливым голосом.

– С удовольствием, Сергей Самсонович.

Егоров вдруг с силой хлопнул Сашу по плечу:

– Ну вот и молодец! Поужинаешь хоть раз по-человечески. Надоело небось плавлеными сырками баловаться?

– Откуда вы знаете? – изумился Александр.

– Э, брат, тут все друг о друге знают.

Екатерина Ильинична, жена председателя, была в платке, повязанном по-деревенски, и в элегантной шерстяной кофточке из Чехословакии.

– Круглогорской запеканочки, Александр Дмитриевич? Копченый гарьюз, очень рекомендую.

– Хариус, Катюша, – поправил Егоров.

– Ну, бог с ним. Кушайте, пожалуйста. Полагайте в чай сахар, что же вы его не полагаете?

– Кладите, Катюша! Не полагайте, а кладите. Вот, Александр Дмитриевич, не поддается женщина воспитанию. Эх ты, Круглогорье! – Он любовно и горделиво притянул ее к себе.

Екатерина Ильинична погладила его по голове.

– Он ведь у меня вроде вас, ученый. До трех часов каждую ночь читает. А я вот темная. – Она улыбнулась, но в глазах ее, как показалось Саше, мелькнуло горькое выражение. – Сережа мне говорил, у немцев есть «четыре К»^[4] для женщин. Верно это?

– Ну что ты, Катя! Ведь ты общественница.

– Вот моя общественность расшумелась, – уже весело улыбнулась она, показывая на дверь, за которой слышалась возня ребятишек, – пойду к ним, извините.

Егоров проводил ее взглядом, вздохнул и сказал:

– Сижу я иногда дома, читаю, жена вяжет, ребята мирно что-то строят из кубиков, и вдруг мне становится как-то зыбко и нестерпимо страшно: вдруг все это сейчас пропадет? Думаю, что и с другими бывает такое же, с теми, кто счастлив в семейной жизни. Видно, оттого это происходит, что слишком много горя, чтобы сразу забыть о нем. Понимаете?

– Конечно понимаю. Может быть, все-таки с генами передается из старины это неверие в прочность своего счастья, ожидание налета темных, разрушительных сил? У наших потомков этого уже не будет.

Егоров задумчиво покрутил рюмку, улыбнулся несколько раз молча и вдруг расхохотался:

– Я сейчас подумал, доктор, что, будь у меня обе ноги целы, я вряд ли имел бы сейчас семейную жизнь. До войны я очень любил танцы и был большим трепачом. А на танцах, знаете…

– Иногда и на танцах… – тихо начал Александр, но не договорил.

Егоров разлил вино по рюмкам.

– Давайте, доктор, выпьем за стопроцентное искоренение алкоголизма на всем пространстве Круглогорского куста.

Зеленин опрокинул рюмку крепчайшей настойки, жмурясь, поискал вилкой, глотнул плотную слизь маринованного грибка и полез за сигаретой. В голове установился далекий праздничный гул, кровь прилила к глазам, и из табачного облака выплыла багровая луна – круглый лик с доброжелательными глазами-щелками.

– А я ведь вас знаю, – с дешевым лукавством сказал Александр.

Багровая луна подпрыгнула, расширились сверкающие глазки.

– Что, в голову ударило?

– Нет, все в порядке. Попробуйте вспомнить. Дворцовая набережная, два мерзких пижона оскорбляют ветерана.

– Ой! – вскричал Егоров и закрыл лицо рукой. – Значит, это были вы? – проговорил он глухо. – То-то я сначала голову ломал, где я вас видел. Черт побери, как стыдно!

– Мне тоже, – сказал Зеленин.

– Вам-то что? Это ведь я к вам пристал. Верите ли, первый раз в жизни потерял над собой контроль. И все Мишка Сазонов, старая кочерга. Четырнадцать лет не виделись, и вдруг, понимаете, выхожу из Дома книги и сталкиваюсь с ним. Тяжело сложилась жизнь у парня. Пятно на нем есть, и отмыть его трудно.

– Какое же пятно? – спросил Александр, хотя его интересовало совсем другое.

– Понимаете, в бою Михаил вел себя отлично, а вот казни испугался. В плену. Согнали их в березовую рощицу, стали сортировать. Евреев и коммунистов, как известно, в яму. Ну, Мишка и зарыл свой партбилет под березой. Ужас на него нагнала эта яма. Вот рассудите: подлец он или нет?

– Я не знаю, – медленно ответил Зеленин, – такой страшный выбор… Может быть, он и не подлец, но не коммунист. Просто человек…

– Да-а-а. Словом, после войны Михаил отправился в ту рощицу. По ночам целую неделю там копал.

Зеленин передернулся:

– Ну и что же?

– Костей накопал много и металлических предметов: пуговиц, пряжек, штыков. Тогда он вроде немного тронулся. А отношение к нему было в те годы, как к последнему мерзавцу и предателю.

Егоров налил себе рюмку, медленно выпил. Взгляд его скользил мимо Александра, куда-то в угол.

– Вот какую повесть рассказал мне этот мой друг. Думаю перетащить его сюда. Место присмотрел: капитаном рейда, по сплаву в основном работенка. Мы ведь с ним из Института водного хозяйства на фронт ушли…

Какими мелкими показались Зеленину сомнения и проблемы его и его друзей по сравнению с тем, что стояло за спиной этих сорокалетних мужчин! Их как будто каждого проверяли на прочность, щипцами протаскивали сквозь огонь, били кувалдой, совали раскаленных в холодную воду. «А наше поколение? Вопрос: выдержим ли мы такой экзамен на мужество и верность? Постой, что ты говоришь? Наше поколение… Тимоша, Виктор, вот они. Разве с первого взгляда не видно их силы? А мы, городские парни, настроенные иронически ко всему на свете, любители джаза, спорта, модного тряпья, мы, которые временами корчим из себя черт знает что, но не ловчим, не влезаем в доверие, не подличаем, не паразитируем и, пугаясь высоких слов, стараемся сохранить в чистоте свои души, мы способны на что-нибудь подобное? Да, способны! Пусть Лешка корчит из себя усталого циника, уверен, что и он способен. И Владька тоже…»

– Сергей Самсонович, вы помните хоть немного тогдашний наш разговор?

Егоров поморщился и досадливо махнул рукой:

– Какое там! Была сплошная пьяная склока.

Странно, он ничего не помнит. Для него это досадный и нелепый эпизод, а между тем именно эта стычка привела Зеленина в Круглогорье.

– Впрочем, кажется, что-то припоминаю. Я увидел двух парней… Вспомнил! Мне показалось, что вы похожи на стиляг, и я направился выяснить ряд вопросов. Что я бормотал, этого уже не помню.

– Вы хотели выяснить, куда клонится индекс, точнее, индифферент наших посягательств.

Егоров изумленно выпучил глаза и захохотал:

– Что вы! Серьезно? Это же была наша институтская острота. Видно, для подхода ее ввернул.

– А я решил, что это из вас культура прет.