Все вокруг разом умолкли. Джим Брискин, переглянувшись с Эдом Файнбергом и Пегги, вновь устремил взгляд на экран.

– Товарищи! Граждане Соединенных Штатов Америки! – все с той же внезапностью заговорил механический, безликий голос из динамика телевизора. – Междувластие завершилось. Положение дел возвращается к норме.

Те же слова, отпечатанные на бумажной ленте, плавно прокручиваемой перед объективами телекамер в Вашингтоне, округ Колумбия, поползли от края к краю экрана. «Уницефалон 40-Д», подключившийся к коаксиальному кабелю, воспользовался законным, традиционным правом и в обычной манере прервал все другие трансляции. Звучавший из динамика голос синтезировали вербализационные агрегаты, органы речи электронной гомеостатической системы.

– Избирательная кампания немедленно прекращается, – объявил «Уницефалон 40-Д». – Это пункт первый. Резерв-президент Максимилиан Фишер лишается всех полномочий. Это пункт второй. Пункт третий: инопланетным пришельцам, вторгшимся в нашу систему, объявляется война. Пункт четвертый. Джеймсу Брискину, выступавшему перед вами…

«Вот и все», – с замиранием сердца подумал Джим Брискин.

– Пункт четвертый. Джеймсу Брискину, выступавшему перед вами на экранах этих устройств, – продолжал монотонный, ровный, точно горное плато, голос в его наушниках, – настоящим официально предписывается прекратить всякую политическую деятельность и впредь воздержаться от таковой вплоть до предъявления органам юстиции убедительных доводов в пользу отмены данного ограничения в правах. До тех пор какая бы то ни было политическая активность ему в интересах общества запрещена.

– Все, – невесело улыбнувшись Пегги с Эдом Файнбергом, объявил Брискин. – Крышка. Совать нос в политику мне с этой минуты официально запрещено.

– Запрет через суд оспорить можно, – тут же возразила Пегги. – Хоть до Верховного суда дойти! Бывало, они отменяли решения «Уницефалона», – добавила она, положив руку на плечо Брискина, но Брискин отодвинулся прочь. – Или ты не хочешь судиться по этому поводу?

– Ладно. По крайней мере, меня не лишили всех полномочий, – со вздохом откликнулся Брискин. Устал он – словами не передать как. – Я просто рад, что эта машина опять заработала, – добавил он, чтоб хоть немного ободрить Пегги. – Это ведь означает возврат к стабильности… а стабильность нам на руку.

– А чем ты намерен заняться дальше, Джим-Джем? – полюбопытствовал Эд. – Снова пойдешь на поклон к пиву «Рейнлэндер» и «Калбест электроникс», постараешься вернуться к прежней работе?

– Ну, нет, – пробормотал Брискин.

Нет, это уж точно, однако… отказаться от вмешательств в политику он просто не мог. Не мог выполнить предписания системы решения задач чисто биологически. Рано или поздно – к счастью ли, к сожалению – он снова заговорит.

«Ручаюсь, Макс тоже прежней позицией не удовольствуется: натура, как и мне, не позволит. Может, действительно опротестовать запрет? Подать встречный иск… к суду „Уницефалон 40-Д“ притянуть? Замечательный выйдет процесс: истец – Джим-Джем Брискин, в роли ответчика – сам „Уницефалон 40-Д“! – с улыбкой подумал он. – Только тут адвокат требуется хороший. Куда лучше новоявленного гения юриспруденции Леона Лайта, родственничка Макса Фишера!»

Подойдя к чуланчику крохотной студии, откуда велась трансляция, он снял с вешалки пальто и сунул руку в рукав. Путь обратно, из-за орбиты Плутона на Землю, всем троим предстоял долгий, и мешкать с отлетом не стоило.

– Ты что же, вообще не собираешься вернуться в эфир? – удивилась двинувшаяся за ним Пегги. – Хоть на минутку, чтобы закончить программу?

– Не собираюсь, – подтвердил Брискин.

– Но ведь «Уницефалон» сейчас повторит сообщение, отключится, и что останется в эфире? Пустота? Нет, Джим, по-моему, так не годится. Взять и молча уйти… не верю! Не в твоем это характере.

Джим Брискин замер на пороге студии.

– Ты же слышала, что он сказал. Как на мой счет распорядился.

– И все же эфир пустым не оставляют, – возразила Пегги. – Что такое пустота, Джим? Вакуум, чуждый самой природе! Не заполнишь вакуум ты, его заполнит кто-то другой. Смотри, «Уницефалон» уже заканчивает! – воскликнула она, кивнув в сторону телевизора.

Действительно, строка текста доползла до конца, и экран вновь сделался безжизненным, темным.

– Видишь? Давай, Джим! Таков твой долг, сам понимаешь, – сказала Пегги.

– Эфир снова наш? – спросил Джим Эда.

– Да. Канал свободен… по крайней мере, до поры до времени.

С этим Эд указал на сцену, неширокий помост под прицелом софитов и телекамер. Больше он не сказал ничего: других слов тут не требовалось.

Не снимая пальто, Джим Брискин поднялся на помост, заложил руки в карманы, остановился перед телекамерами, улыбнулся и заговорил:

– По-моему, дорогие товарищи, вынужденной паузе конец. Ну что ж, пока нам снова не помешали… продолжим!

Эд Файнберг щелкнул клавишей, студия заполнилась громом записанных загодя аплодисментов, и Джим Брискин вскинул вверх руки, призывая несуществующих зрителей к тишине.

– Нет ли у кого из вас на примете знающего адвоката? – язвительно осведомился Джим-Джем. – Если есть, немедля звоните нам, сообщите, как с ним связаться… пока до нас не дотянулись лапы ФБР!

Тем временем в президентской спальне Белого дома Максимилиан Фишер, дослушав обращение «Уницефалона», бросил взгляд на кузена, Леона Лайта.

– Ну, вот и все. Выставили меня с должности.

– Ага, Макс, – глухо откликнулся Леон. – Похоже, выставили.

– И тебя выставят, будь уверен. Выставят коленом под зад. Ишь, «лишается всех полномочий»! Обидно как-то… сказал бы хоть «освобождается» для приличия! – скрипнув зубами, заметил Макс.

– Может, у него просто манера выражаться такая, – успокоил его Леон. – Не расстраивайся, Макс, не волнуйся: гляди, как бы сердце не прихватило. Да и чего волноваться-то? Прежняя должность остается за тобой – высшая, позволь напомнить, должность в резерве! Шутка ли: резерв-президент Соединенных Штатов, и вдобавок все хлопоты, все тревоги с плеч долой! Ты, можно сказать, счастливчик!

– Интересно, мне хоть ужин этот доесть позволено? – задумчиво проговорил Макс, окинув пристальным взглядом поднос с закусками.

Отстранение от должности почему-то мигом улучшило аппетит. Остановив выбор на сэндвиче с куриным салатом, Макс жадно впился в него зубами.

– Думаю, да: все это по закону мое, – жуя сэндвич, констатировал он. – Я ведь по-прежнему вправе жить здесь и получать регулярное питание, верно?

– Верно, – подтвердил Леон, пустив в ход юридическое мышление. – Так гласит договор, заключенный профсоюзом с конгрессом. Помнишь те времена? Не зря, не зря мы вышли на забастовку!

– Да уж, веселое было времечко! – согласился Макс.

Прикончив сэндвич с куриным салатом, он взялся за гоголь-моголь с ромом и сахаром. Эх, хорошо! Как же приятно жить, сознавая, что тебе больше не нужно принимать судьбоносных решений! Испустив долгий, прочувствованный вздох облегчения, Макс развалился на груде подушек, подпиравших его со спины.

Однако в тот же миг ему пришло на ум нечто новенькое: «А ведь, положа руку на сердце, принимать решения мне было в радость! То есть… – Тут мысли застопорились в поисках подходящего к случаю выражения. – То есть это совсем не то, что сидеть без дела на резервистской должности или тянуть из профсоюзного фонда пособие по безработице! Удовлетворение… удовлетворение, вот в чем вся суть! Чувство, будто действительно делаешь дело!»

По этому чувству он уже начинал скучать. Казалось, вся его жизнь в один миг сделалась пустой, напрасной… бессмысленной.

– Знаешь, Леон, а ведь я мог бы президентствовать еще хоть целый месяц, – со вздохом признался он. – С радостью, с удовольствием, понимаешь?

– Э-э… да, кажется, понимаю, – промямлил Леон.

– Ничего ты не понимаешь, – раздосадованно буркнул Макс.

– Я стараюсь, Макс, честно! – заверил его кузен.

– Зачем я только подпустил к «Уницефалону» этих механиков? На кой черт распорядился немедля его починить? – с горечью проворчал Макс. – Нет бы повременить, потянуть резину хотя бы с полгодика!

– Теперь-то, наверное, поздно об этом жалеть, – заметил Леон.

«А поздно ли? – задумался Макс. – Ведь с „Уницефалоном 40-Д“, знаете ли, снова может произойти что-нибудь этакое. Новый несчастный случай. Авария».

Отправив в рот кусок пирога с начинкой из зеленых яблок и толстым ломтем чеддера сверху, он крепко задумался. Знакомых, способных провернуть – и время от времени проворачивавших – подобные дельца, у него имелось немало.

«Авария. Серьезная, на грани неустранимой, – размышлял он. – Как-нибудь глухой ночью, пока в Белом доме не спим только мы с этой железякой. К чему миндальничать, в чем сомневаться, когда пришельцы, спасибо им огромное, идею на блюдечке поднесли?»

– Гляди-ка, Джим-Джем Брискин снова в эфире, – оживился Леон, ткнув пальцем в сторону телевизора.

И вправду на экране вновь пламенел знаменитый, знакомый каждому рыжий парик, а Брискин, как всегда, балагурил, сыпал шутками – вроде бы безобидными, однако глубокими, заставлявшими зрителя призадуматься.

– О, слышь: насчет ФБР зубоскалит, – удивился Леон. – Это же надо, а? В такой-то момент… и не боится ничуточки!

– Не мешай! Видишь, думаю, – оборвал его Макс и, дотянувшись до телевизора, неторопливо убавил громкость до нулевой.

Над тем, что пришло ему в голову, следовало размышлять обстоятельно, в тишине.

Как же быть с Рэглендом Парком?

Отдыхая в стенах собственного поместья близ Джон Дэй, тихого городка лесорубов посреди штата Орегон, Себастьян Ада задумчиво жевал виноград и смотрел на экран телевизора. Виноград доставляли в Орегон нелегальным реактивным лайнером прямо из Калифорнии, с одной из его собственных ферм в долине Сонома. Сплевывая косточки в жерло камина напротив кресла, Ада рассеянно, вполуха слушал рассказ ведущего с его собственного телеканала, «КУЛЬТУРы», – пространную лекцию о работах скульпторов-портретистов двадцатого века.

«Эх, вот бы Джима Брискина в ведущие заполучить», – невесело размышлял Ада. Ясное дело, известнейший, невероятно популярный телеклоун в огненно-рыжем парике, в сердечной, свойской манере балагурящий обо всем на свете, пришелся бы «КУЛЬТУРе» очень кстати, однако…

Однако в данный момент страной, обществом управлял этот идиот – но, надо отдать ему должное, идиот на удивление хваткий, – президент Максимилиан Фишер, сцепившийся рогами с Джим-Джемом Брискином и не постеснявшийся упечь знаменитого телеклоуна за решетку. В результате Джим-Джем потерян и для коммерческой телесети, связующей воедино тройку обитаемых планет системы, и для «КУЛЬТУРы», а между тем правлению Макса Фишера не видно конца…

«Если мне удастся вытащить Джим-Джема из тюрьмы, – думал Ада, – возможно, он, проникшись благодарностью, согласится перейти ко мне, оставив прежних рекламодателей, пиво „Рейнлэндер“ с „Калбест электроникс“: в конце концов, им его вызволить, несмотря на все их юридические ухищрения, не удалось. Может, влияния не хватило, может, смекалки… но у меня-то есть и то и другое!»

Вошедшая в роскошную гостиную Тельма, одна из жен Ады, остановилась за его спиной и тоже устремила взгляд на экран телевизора.

– Будь добра, не стой сзади: на нервы действует, – проворчал Ада, развернув кресло к ней. – Мне нужно видеть лицо вошедшего.

– Представляешь, тот лис снова вернулся, – с радостным смехом сообщила Тельма. – Обнаружил, что я его вижу, – как зыркнет!.. а сам с виду дикий, независимый – на тебя, Себ, чем-то похож. Жаль, я на пленку заснять его не успела.

– Джим-Джема нужно вытаскивать, – приняв решение, объявил Ада.

Придвинув к себе телефон, он набрал номер начальника съемочной группы «КУЛЬТУРы», Ната Камински, дежурившего на «Кулоне», искусственном ретрансляционном спутнике Земли.