Потом недели две Иван Федорович опрашивал соседей Анфисы Петровой касательно посещений ее квартиры посторонними людьми, а также выяснял личности жильцов, которым хозяйка сдавала комнаты. И тут выяснилась интересная подробность: никто в ее квартиру из посторонних лиц в день преступления не входил. Постояльцы в преступлении участвовать не могли, потому что в тот злополучный час их не было в квартире. Железное алиби. Кроме разве что одного – нигде не работающего восемнадцатилетнего Василия Жилина, того самого, что сообщил городовому Емельянову о преступлении, возможно, с целью отвести от себя вероятное подозрение. Кроме того, Жилин, по словам буквально всех, кто его хорошо знал, всегда страдавший безденежьем и задолжавший нескольким лицам более восьмидесяти рублей, вдруг раздал все долги и купил себе длинное демисезонное пальто, фетровую шляпу с репсовой лентой на тулье и черные хромовые штиблеты из французского шевро на шнуровке. Такой гардероб стоил немалых денег. Вот только откуда они у него взялись? И не теми ли двумястами восемнадцатью рублями, пропавшими из сундука Петровых, так разухабисто распорядился Жилин?

На допросе подозреваемый держался (или старался держаться) на удивление невозмутимо, на все вопросы Воловцова отвечал охотно и обстоятельно. Это означало, что он либо невиновен, либо хорошо подготовился. На вопрос о происхождении денег Жилин пояснил, что недавно получил по почте обещанный расчет из Тулы, где он служил конторщиком.

– А еще городской управою мне было заплачено сорок восемь рублей за участие в общественных работах, – добавил Жилин и честно посмотрел в глаза Ивана Федоровича.

Оставалось выяснить правдивость сказанного. Если его слова подтвердятся, скорее всего, он не является убивцем молодой женщины и ее детей. А вот если Жилин соврал, то напрашивался однозначный вывод: убил именно он. Ну а дальше следует принудить Жилина дать признательные показания, что будет делом техники, каковой судебный следователь Иван Федорович Воловцов обладал в полной мере…

Пока Воловцов ожидал ответа из почтового ведомства, он посетил городскую управу и выяснил, что Василий Жилин действительно получал причитающиеся ему деньги за участие в общественных работах. Однако сумма, которую он назвал – сорок восемь рублей, – существенно разнилась с суммой, подлинно ему выплаченной, – двенадцать рублей восемьдесят четыре копейки. Это означало, что один раз он уже солгал, и вера его словам крепко пошатнулась. Ежели он солжет еще и про сумму, присланную ему по почте, Воловцов, а он уже так решил, прикажет взять Василия под стражу и станет допрашивать его уже в качестве обвиняемого.

Наконец почтовое ведомство ответило следующее: никаких денег из Тулы или вообще откуда бы то ни было тульский мещанин Василий Дементьевич Жилин не получал. И вот как только следователь Воловцов решил, что настала пора взять Жилина под стражу и помесить его в следственное отделение Таганской тюрьмы, вдруг объявился некто Алексей Игнатьевич Рогожский, который заявил, что Анфису Петрову и ее детей убил он…

А произошло это следующим образом…

Рогожский подкараулил Воловцова, когда тот выходил из здания Судебной палаты и Окружного суда. От стены отделился мужчина лет сорока в драповой крылатке и фуражке и заступил Ивану Федоровичу дорогу:

– Это ведь вы ведете дело по убийству мещанки Анфисы Петровой и ее детей в Третьем Лаврском проезде?

– Откуда вам это известно? – недовольно спросил Воловцов, оглядывая незнакомого мужчину.

– Москва – это большая деревня, – туманно изрек незнакомец и улыбнулся. – Позвольте представиться: губернский секретарь Рогожский Алексей Игнатьевич. Вы можете не называться, я вас знаю, – добавил он с улыбкой.

– Простите, но я тороплюсь, – буркнул Иван Федорович и даже успел сделать несколько шагов, после чего услышал от Рогожского насмешливое:

– Торопитесь арестовать этого юношу Васю Жилина и предъявить ему обвинение?

– Кто вы такой? И что вам угодно? – обернулся Воловцов и остро посмотрел на мужчину в крылатке.

– Кто я такой, вы уже знаете, я же представился, – произнес Рогожский тоном, каким добрые учителя разговаривают с нерадивыми учениками. – Что же касается вашего второго вопроса «что мне угодно», я отвечу так: мне угодно сделать вам признание. – Иван Федорович ничего не сказал, он продолжал неотрывно смотреть на Рогожского. – Это я совершил все убийства в Третьем Лаврском проезде. И теперь нет мне прощения. – Мужчина в драповом пальто шумно сглотнул и повесил голову, выражая всем своим видом сожаление и покорность. – Совесть меня заела!

Несколько мгновений Воловцов решительно не знал, что делать. Потом, осмыслив наконец услышанное, цепко взял мужчину под локоток и повел его обратно в бывшее здание Сената. Доведя молчавшего Рогожского до своего кабинета и по-прежнему не отпуская его локоть, Воловцов открыл ключом дверь и втолкнул мужчину в кабинет.

– Садитесь, – отпустил он наконец локоть Рогожского. Вызывать секретаря из канцелярии Иван Федорович не стал, решив лично записать показания Рогожского.

– Итак, ваше имя и сословная принадлежность?

– Я же вам уже представился, – несколько удивленно протянул Рогожский.

– Так положено, протокольная форма.

– Ну, конечно, если так, мне приходится впервые делать подобное признание. Опыта, как говорится, никакого… Извольте! Рогожский Алексей Игнатьевич. Дворянин.

Воловцов быстро записал.

– Где служите? Должность? Чин?

– Более не служу… Устал, знаете ли… Имею чин губернского секретаря как бывший действительный студент университета.

– На какие средства проживаете? – Воловцов поднял взгляд от бумаги.

– Отец оставил мне некоторый капитал в облигациях и процентных бумагах, достаточный для вполне сносного существования. Так что не тужу!

– Задаю вам следующий вопрос… Это вы убили мещанку Анфису Петрову и ее троих детей? – Воловцов буквально впился в лицо задержанного строгим взглядом.

– Да, – уверенно произнес Рогожский. – Это я убивец.

– Расскажите, почему вы это сделали.

– Объяснение простое… Так случается… Мы были давними любовниками с Анфисой. А потом она вдруг дала мне от ворот поворот, заявив, что больше не желает обманывать мужа. Понимаете? – он посмотрел прямо в глаза Воловцову. – До этого мужа обманывать она хотела, а вот теперь перестала хотеть. Ну и как это прикажете понимать?

– И вы считаете это веской причиной для убийства?

– Я был очень зол! – произнес он, негодуя.

– Значит, вы в запале чувств убили свою любовницу, а заодно и ее детей?

– Именно так.

– Надо полагать, спонтанно…

– Вам ответить правду?

– Разумеется. Разве вы сюда не для этого пришли?

– Отнюдь не спонтанно… Я весьма основательно готовился и терпеливо выжидал подходящий момент. Дождавшись наконец, когда в квартире Петровой не будет постояльцев, я через черный ход, от которого у меня был ключ, проник на кухню, где и встретил Анфису.

– Та-ак, продолжайте. Что же она вам ответила?

– Она была удивлена: «Я же тебя просила, чтобы ты больше ко мне не приходил. У меня есть муж, и я боюсь его потерять». А я ей отвечаю: «Я пришел к тебе не для того, чтобы прелюбодействовать». Мне даже показалась, что она выглядела немного удивленной: «Тогда для чего?» – «А вот для чего», – ответил я и, выхватив стилет, ударил ее в самое сердце. Стилет был длинным и очень острым и легко прошел меж ребер, пронзив сердце и легкое. Она умерла, даже не пикнув. – Рогожский с виноватой улыбкой опять посмотрел на Воловцова: – Вы даже не представляете, как я страдаю!

– Простите, – немного опешил от услышанного Иван Федорович. – Согласно экспертному медицинскому заключению, Анфиса Петрова умерла вследствие проломов и раздробления черепа, полученного от ударов топором…

– Вы меня не дослушали… Я же потом еще несколько раз ударил ее по голове топором, – как-то излишне бодро проговорил Рогожский, что тотчас же насторожило Воловцова.

– Зачем же вам нужны были все эти зверства, позвольте полюбопытствовать? – Иван Федорович не отрывал взгляда от капельки пота, медленно ползущей по виску собеседника.

– Потому что… я был очень зол на нее, – не сразу нашелся что ответить Рогожский.

– А сколько раз вы ее ударили топором? – вкрадчиво поинтересовался судебный следователь, в голову которого стало закрадываться необъяснимое пока подозрение.

– Три, – ответил Рогожский и, похоже, увидев что-то на лице Ивана Федоровича, быстро поправился: – Нет, шесть раз… Хотя точно не могу сказать. Вы думаете, я колошматил ее по голове и считал удары, полагая, что все это мне понадобится во время следствия?

«Ударов было девять», – хотел было сказать Иван Воловцов, но промолчал. Необъяснимое подозрение стало быстро перерастать в твердую уверенность, что его собеседник просто «вколачивает ему баки»^[5], как принято выражаться среди уркаганов^[6]. Вот только зачем ему это нужно?

– Хорошо, – внешне спокойно и даже доброжелательно промолвил Иван Федорович. – А сколько раз вы еще использовали свой стилет?

– Еще два раза, – без запинки ответил Рогожский.

– Когда именно? – спросил Воловцов.

– Когда убивал обеих дочерей Анфисы, – последовал ответ.

– Как их звали, кстати? – быстро глянул на собеседника Иван Федорович.

– Тамара и Клавдия, – ответил Рогожский. – Вы даже не представляете, как я любил этих девочек! Они мне были словно дочери. Боже, что я натворил! А как смотрела на меня младшая, когда я… – Рогожский горестно умолк и отвернулся.

На последние вопросы он ответил правильно и весьма убедительно, но чувство, что ему врут, не оставляло судебного следователя. Это ощущение усилилось, когда на вопрос Ивана Федоровича, где же стилет находится сейчас, Рогожский ответил, что выбросил его в Москву-реку с Москворецкого моста. И тут же с готовностью добавил, что может показать место, с которого он бросил стилет.

Воловцов решил привести Рогожского на место преступления, в квартиру Анфисы Петровой, где собирался провести следственный эксперимент, проверить полученные вследствие допроса Рогожского сведения путем воспроизведения обстановки и действий в процессе совершенного (или не совершенного) им противузаконного деяния, и стал подробно расспрашивать, где стоял он сам, где в это время находились жертвы. Каким образом подозреваемый совершал свои злодеяния…

В результате следственного эксперимента Алексей Игнатьевич Рогожский не сумел правильно показать ни одно из мест, где происходило убийство Анфисы Петровой и ее детей, что протокольно зафиксировал участковый пристав Мещанской полицейской части надворный советник Покровский. Также Рогожский не смог правильно показать, где лежали деньги семьи Петровых, и точно назвать сумму.

– А сколько вы взяли денег?

– Где-то около семидесяти рублей. – Рогожский назвал цифру, далекую от действительной, чем окончательно переполнил чашу недоверия к его показаниям. Но зачем же ему нужно было себя оговаривать?

Судебный следователь Воловцов в своей практике не единожды встречался с самооговорами. Два раза мотив добровольного самооговора находящихся под следствием граждан заключался в том, чтобы избежать ответственности за более тяжкое преступление и быть осужденным за мелкое противузаконное деяние. Дважды подследственные охотно брали вину на себя, чтобы выгородить родных или близких им людей. Один раз Ивану Федоровичу попался достаточно пожилой человек, который готов был пойти за другого в бессрочную каторгу в обмен на денежное вознаграждение его семье. А однажды слабый человек совершил самооговор под принуждением подельников.