Он-то воображал, что женитьба – не более чем идиллический эпизод и вскоре он благополучно вернется к заветной мечте о новой Реформации: он, Гэбриел, в первых рядах борцов за светлое будущее, ну а жена… жена будет вдохновлять и поддерживать его, иногда помогать добрым советом. И вдруг все рухнуло. Сперва он попытался выместить на ней свое жестокое разочарование, но, сраженный ее вежливой холодностью, избрал жертвами книги, ковер и входную дверь.

Миссис Томпсон была страшно уязвлена его абсурдной несдержанностью – особенно ее задевало то, что он совершенно не берет в расчет присутствие слуг, которые слышат их ссору. Она поневоле спрашивала себя, что они подумают. Кроме того, она опасалась, как бы он в своем нынешнем умонастроении не совершил опрометчивый или смехотворный поступок. В сильном беспокойстве она решила обсудить эту неприятность с Минни, свежеиспеченной женой виноторговца.

– Я прямо сказала ему: глупо ожидать, что я прочту все книги, которыми он завалил дом, можно подумать, у меня других дел мало. Что тут началось, моя дорогая, ты не поверишь: как он ругался, как оскорблял меня! И в довершение всего спросил, зачем же я, зная о его великой миссии в мире, вышла за него, если я не та, за кого себя выдавала. Я ответила, что ни за кого себя не выдавала, и, если уж на то пошло, это он умело притворялся джентльменом, и я доверилась ему, полагая, что он и впредь будет вести себя как джентльмен. А он чуть ли не со слезами на глазах начал кричать, что напрасно надеялся обрести во мне верную сподвижницу, как будто не сегодня завтра собирается ехать миссионером за тридевять земель. Ума не приложу, для чего эти глупые, пустые разговоры. В общем, Минни, если бы я и впрямь обошлась с ним ужасно, он навряд ли мог бы яростнее на меня ополчиться. Поднять такой шум только из-за того, что я не прочла его дурацкие книжки! Знай я, какую сцену он устроит, прочла бы все до единой, от корки до корки! Ты не представляешь, как я корю себя за то, что не разрезала страницы.

Так объяснила подруге свою домашнюю ситуацию миссис Томпсон.

Во избежание поспешных суждений Минни внимательнейшим образом выслушала ее целых два или три раза подряд, прежде чем отважилась предложить свое сочувствие или совет.

– Он несомненно заслуживает порицания, моя дорогая, но женам всегда нелегко. А после твоих переживаний недолго и слечь!

– Этим бы все и кончилось, если бы я не держала себя в руках.

– Ты образец выдержки. Он недостоин тебя. Хотя, дорогая, если бы ты слегла… к тому времени, когда он вернется… слегла всерьез, не просто с головной болью, а так, чтобы весь дом ходил на цыпочках… у него, возможно, хватило бы совести устыдиться. Ты чересчур храбришься. Если муж встречает достойный отпор, он только пуще злится. Они все одинаковы – не выносят, когда им говорят правду в лицо, сразу начинают кричать и обзываться. Но твой Гэбриел – да и любой нормальный мужчина – не посмеет добить лежачую.

– Впору пожалеть, что у меня крепкое здоровье, – сказала миссис Томпсон, пока еще не улавливая прелести этой свежей идеи.

– Сейчас ты вся на нервах, бедняжечка, – пояснила Минни, – и нервное возбуждение держит тебя на плаву. Но очень скоро наступит реакция, помяни мое слово.

И точно: едва миссис Томпсон дошла до дому, как обещанная реакция наступила. Полная сочувствия и отчасти посвященная в хозяйкины трудности горничная помогла ей подняться по лестнице в спальню. В доме поспешно задернули все шторы и воцарилась гробовая тишина.

Гэбриел между тем прибежал ко мне.

– Ничего не желаю знать, – сразу предупредил я. – Я не гожусь в посредники между мужем и женой – в особенности такой, как миссис Томпсон.

– Бога ради, не сыпь мне соль на рану! Я жестоко обманут. Полюбуйся на меня: двадцати пяти лет от роду, а все воздушные замки уже рухнули. Дело ведь не только в «Сезаме и Лилиях» – после свадьбы я постоянно на чем-нибудь ловлю ее. Эта книга… как назло, при тебе!.. просто стала последней каплей. Напрасно я надеялся, что жена будет мне другом и помощником. Ее помыслы мелочны и тщеславны, она все время юлит, изворачивается… Заурядная светская кокетка. О какой пользе для других, о каком благе для себя самого можно говорить, если связался с такой никчемной женщиной?

И так далее. Он все больше распалялся. Я не хотел подливать масла в огонь, но своим молчанием, каюсь, скорее выражал свою солидарность с ним. Потом он ненадолго замолчал – и вдруг ни с того ни с чего вскочил, отшвырнув стул к стене.

– Мне этого не вынести! – вскричал он, воспроизведя, как, несомненно, заметил внимательный читатель, формулу номер три. – С какой стати ошибка длиною в три месяца должна искалечить и погубить целую жизнь? Я отказываюсь жить с ней. Уеду за границу. Что мне обряды и обеты! Это все пустое, если связывает меня по рукам и ногам, не дает реализовать отпущенные мне возможности. Говорю тебе – я расстанусь с ней. Да разве на ней я женился? Нет, я избрал в жены свой идеал, но эта женщина – не мой идеал!

Левой рукой он схватил свою шляпу, потом выпрямился и правую руку протянул мне. В ту минуту он был великолепен, как юный герой.

– Гэбриел, – сказал я, в последний раз назвав его по имени, – тебя постигло горькое разочарование. Но я не советчик в таких делах. Законную силу брака, как и силу земного притяжения, ни один уважающий себя человек не ставит под сомнение. Что бы ты ни решил – в добрый час!

– Поговорка «стерпится – слюбится» не про меня, – объявил Гэбриел и с тем вышел, гордо вскинув голову; и втайне я благословил его.

Подойдя к дому, он заметил, что все окна зашторены, но, по мужскому обыкновению, не осознал глубокого символизма этой приметы. Он постучал в дверь – твердо, требовательно. Миссис Томпсон в своей комнате наверху торопливо убирала капор с глаз долой – эта счастливая мысль пришла ей в голову как нельзя вовремя.

Горничная бесшумно впустила его. Увидев на ее лице похоронное выражение, он немало удивился: девица была жизнерадостная и отнюдь не тихоня.

– Ах, сэр, пожалуйста, – шепотом сказала она, протягивая ему мягкие шлепанцы для ванной, – наденьте вот эти. Хозяйке нынче очень худо.

– Да? Что такое? – спросил Гэбриел своим обычным голосом, не желая растерять воинственный дух.

– Она слегла, сэр, рухнула как подкошенная, сразу как вы ушли, – с упреком, еле слышным шепотом сообщила горничная и, вручив ему шлепанцы, засеменила прочь, оставив его, так сказать, наедине со своей совестью.

Само собой разумеется, горничная не обмолвилась о визите миссис Томпсон к Минни. С минуту Гэбриел стоял в растерянности, не зная, что и думать, потом сел на стул и тихо переобулся. Он не был готов к такому повороту.

Какое-то время он сидел, уткнувшись взглядом в сброшенные башмаки; мысли его разбегались. Вероятно, решительное объяснение придется теперь отложить. Экая досада! Затем в нем пробудился рыцарский дух. Возможно, он в запальчивости не рассчитал силу удара. В конце концов, она всего лишь слабая женщина. А он-то хорош… Примчался домой с намерением сразиться с ней, сокрушить ее, как будто она огнедышащий дракон! Без сомнения, он вел себя чересчур агрессивно. Хотя во время их ссоры она держалась с завидным хладнокровием… Впрочем, женщины – он где-то читал – умеют скрывать свою боль, даже если стрела попала в цель. Что, если она все-таки любит его? Он вспомнил свои горькие, обидные, злые обвинения. Не хватил ли он через край?

Он встал и на цыпочках пошел наверх – взглянуть на нее. Фатальное решение!

Жена лежала на кровати одетая, с закрытыми глазами, в комнате царил полумрак. Ее бледные щеки были влажны, длинные ресницы слиплись от слез. Ее волосы – густые, шелковистые (волосы были ее главным достоянием) – разметались по подушке. В одной руке она сжимала флакончик с нюхательной солью, другая безвольно простерлась ладонью кверху. На лице ее застыло страдальческое выражение, – по-видимому, она долго плакала, пока, обессилев от рыданий, не забылась тяжким сном. Гэбриел не мог поверить, что это несчастное, хрупкое существо – то самое, которое каких-то десять минут назад вызывало его праведный гнев.

И тут моего Гэбриела, как я догадываюсь, захлестнула волна великодушия. Должен признать – хоть это мучительно для меня, – что в тот миг, забыв о своем высоком долге перед человечеством, он явил себя истинно человеком. Не ее ли совсем недавно он с нежностью заключал в объятия? Не она ли доверила ему счастье всей своей жизни? Гэбриел был не из тех интеллектуалов-догматиков, которые во имя некой всепоглощающей, фанатичной идеи способны обречь самого близкого человека на муки ада. Он искренне считал, что жена помешает ему раскрыть свой потенциал, и прямо заявил об этом, отнюдь не предполагая довести ее до нервного срыва. Бедная девочка!.. Вон и волосы растрепались… Бедная, бедная Сесси!.. Новую Реформацию как ветром сдуло, унесло в неведомую даль, где она обратилась в едва различимую песчинку.

Жена тяжело вздохнула во сне и со слезою в голосе простонала: «Ох, Гэбриел!»

Он сам не понимал, отчего давеча так рассердился. Бедная девочка говорит с ним во сне! Новая Реформация исчезла напрочь. Полный раскаяния, он опустился на колени возле кровати и взял жену за руку. Глаза ее медленно раскрылись. Она посмотрела ему в лицо и поняла, что одержала победу.

– Я вел себя по-скотски, – прочувствованно сказал он, этот апостол раскрепощения мужчин.

– Гэбриел, – слабо прошептала она, – Гэбриел, милый… – И глаза ее вновь закрылись.

– Я вел себя по-скотски, – повторил он.

– Гэбриел, – сказала она, – обещай мне кое-что.

– Все, что угодно, милая!

– Обещай, что ты никогда больше не будешь разговаривать с этим гадким человеком.

«Гадкий человек» – это она про меня! И что бы вы думали, любезный читатель? Гэбриел, не далее как десять минут назад покинувший мой дом с клятвой «свобода или смерть» на устах, – обещал ей!

Вот вам простая, без прикрас история о том, как Гэбриел стал Томпсоном – как я навсегда потерял своего Гэбриела. Меня вместе с новой Реформацией похоронили под закладным камнем супружеского компромисса, и, несмотря на прозвучавшую из уст Гэбриела формулу номер три, никакой катастрофы не случилось. С того дня прошло немало времени, и мы с Томпсоном неоднократно сталкивались на проезжих и пешеходных путях, но – после провала моей первой попытки заговорить с ним – ни слова друг другу не сказали. От одного общего знакомого я знаю, что Томпсон пребывает в полнейшей уверенности – весьма любопытный образчик метаболии^[36] памяти! – будто бы я подговаривал его бросить жену.

После той ссоры здоровье миссис Томпсон сделалось чрезвычайно капризным. Объясняется это тактической необходимостью. Томпсон всегда и во всем вынужден проявлять мягкость и осмотрительность. Он регулярно сопровождает жену в церковь – у них скамья в первых рядах, среди почетных прихожан, – и безропотно исполняет все обряды. Однако его научная деятельность отчего-то продвигается вяло, и он все еще не принят в Королевское общество, зато получил несколько прибыльных патентов. У него один из лучших домов в Патни-Хилл^[37], и миссис Томпсон, стоически преодолевая капризы своего здоровья, устраивает блестящие приемы в саду. С Минни она раздружилась: во-первых, у той обнаружилась склонность к притворству, а во-вторых, она живет в одном из самых невзрачных домишек в районе Аппер-Ричмонд-роуд.

Если верить слухам, Томпсон в обществе апатичен, в делах раздражителен. Здоровье его подорвано непомерным употреблением сигар.

1894