– Полагаю, нам стоит дождаться магистра Райнгартена, – нехотя признал он, что без пройдохи-стихийника в этом деле все-таки не обойтись. – Его гильдия может провести нужные исследования. Много времени они не займут, но все-таки будет… спокойнее.

– Я куда больше доверяю тебе, Грегор, чем Райнгартену, – недовольно сказал Малкольм, возвращая опустевший стакан на столик. – Хитрецы они с кузеном. Райнгартен в любом случае скажет, что порталы пора открывать, стихийники теряют денег не меньше, чем артефакторы.

Он бросил неуловимо быстрый взгляд на Аранвена, и Грегор мгновенно понял, что канцлер уже успел объяснить Малкольму все, что тот пропустил в долгом пьяном угаре. Это было неплохо, но внутри снова потянуло ничем логичным не объяснимое, но очень неприятное недовольство. Аранвены давно заняли при дворе особое место, стоя у ступеней королевского трона. И хотя не злоупотребляли своим положением в открытую, но ведь у них и необходимости такой не было. Без того все знают, что большая часть королевской власти незаметно перекочевала к лорду-канцлеру сверх той, что и так ему причиталась. А после Ангуса этот пост наверняка займет Дарра…

– Я некромант, а не стихийник, – спокойно напомнил Грегор вслух. – А лорд Райнгартен, безусловно, понимает всю важность данного решения. – Он вздохнул и признался, глядя в раскрасневшееся лицо Малкольма, покрытое бисеринками пота: – Теоретически порталы уже можно открывать. Но очень осторожно и с разбором! В Озерном крае и поблизости от него запрет следует сохранить еще несколько лет! Но Дорвенна…

– В Дорвенне работает полдюжины нелегальных порталов, – негромко сказал Аранвен. – Мы знаем их наперечет, как и то, что за их использование платятся огромные деньги, минующие королевскую казну так же, как и орденскую. Если вернуть законные порталы, хотя бы их часть, то справиться с нарушителями будет гораздо легче. Во всяком случае, их можно будет прижать, не опасаясь, что новые вырастут словно грибы после дождя. При наличии выбора люди пойдут туда, где плата меньше, портал надежнее и не нужно оглядываться на королевскую стражу.

И снова слова канцлера были безупречно резонны. Грегор понимал рассудком, что Аранвен прав, но что-то внутри сопротивлялось. И тщательно продуманному плану Роверстана, и действиям Аранвена, поддерживающего разумника. Проклятье, зачем им вообще понадобился Грегор? Отметить на карте места, где порталы следует оставить под запретом, мог и Райнгартен!

Впрочем, поговорить с Малкольмом – вот ради этого приехать стоило. Грегор кивнул, показывая, что соглашается, и тут в дверь осторожно постучали, а следом появился Джастин с очень сконфуженным видом.

– Прошу прощения, – тихо сказал он. – Молодой лорд Аранвен просит немедленной встречи с отцом. Говорит, что дело чрезвычайной важности.

– Дарра?

Брови канцлера удивленно приподнялись, и он просительно посмотрел на короля.

– Иди, – махнул рукой Малкольм. – Все равно Райнгартена еще нет, мы с Грегором хоть потолкуем по душам. Джастин, камзол и штаны!

Камердинер осмелился заикнуться про распоряжения мэтра Бюзье, но поймал хмурый взгляд короля и мгновенно принес одежду.

– Я сам! – Малкольм выхватил штаны из его рук и принялся натягивать, разом перейдя из хорошего расположения духа в куда более мрачное. – Вздумали считать меня больным, – пожаловался он не то Грегору, не то большому серо-белому коту, который таращил круглые, желтые, как у совы, глазища с верха напольных часов. – А я не болен! Ну выпил лишнего… несколько дней… Скучно, Грегор!

Он посмотрел на дверь, закрывшуюся за Аранвеном, и спросил у камердинера:

– Криспин во дворце?

– Его наследное высочество играют в саду в мяч, – поклонился Джастин.

– В мяч… – скривился Малкольм. – Опять с фрейлинами, небось. Нет бы помочь отцу в делах. А королева?

– Ее Величество изволит принимать итлийского посла в малой розовой гостиной, – снова поклонился камердинер.

– Выйди, – тяжело уронил Малкольм, и, дождавшись, пока они останутся наедине, мрачно сказал Грегору:

– Паршивый из меня получился король, Бастельеро. И отец паршивый. Думал, что уж в своей семье порядок всегда наведу. А на деле вышло, что жизнь прошла впустую. Думаешь, почему я пью? Тоска внутри… Будто крыса, что упала в бочку с зерном и выбраться не может, зато грызет… грызет… Вот как прогрызет дыру наружу – так я и сдохну.

Отведя взгляд, он принялся натягивать камзол.

– Ну что ты себе придумал, – осторожно сказал Грегор, мучительно маясь неловкостью, виной, беспомощностью и еще чем-то непонятным, но откровенно мерзким. – Криспин еще совсем молод. Можно подумать, ты в его возрасте за девицами не бегал! Да ему всего двадцать один – когда еще повеселиться?

– За девицами? В его возрасте? – растянул губы Малкольм в невеселой усмешке. – Бегал… Пока не встретил Джанет. И не смей кривиться, Бастельеро! Хочу – и буду ее вспоминать! Да у меня вся жизнь пошла бы иначе, будь я посмелее и поумнее. Если бы она осталась…

– А зачем тогда отсылал?! – не выдержал Грегор, впиваясь пальцами в подлокотники кресла и в упор глядя на сидящего на краю кровати Малкольма. – В конце концов, если тебе жизнь без нее не мила – ну так вернул бы! Не сейчас, а раньше! Или не отправлял вовсе. Проклятье, Малкольм, ты же никогда не любил Беатрис! Ну и поселил бы свою драгоценную Джанет где-нибудь в столице. Навещал иногда… Беатрис этого не заслужила, но ты-то! Ты ведь мог!

Он почти закричал последние фразы, но горло перехватила тугая петля бессмысленной ненависти к этому болвану, забравшему у Грегора единственную женщину, которую он любил, и умудрившемуся сделать несчастным себя, а ее обречь на жизнь с нелюбимым и нелюбящим мужем. Всю жизнь, изволите видеть, страдал по фрейлинке, которую сам же отдал другому!

– Мог? – так же тихо и почему-то очень страшно выдохнул Малкольм, тоже отвечая ему бешеным, разом помутневшим взглядом. – Ты так думаешь? Ты… ты… Какой же ты осел, Грегор! Безмозглый рыцарь прекрасной королевы! Сколько ты по ней страдаешь, но так ничего и не понял! Ах, драгоценная пречистая Беатрис…

Он рванул ворот рубашки, открывая налившуюся кровью шею, сглотнул, тяжело и хрипло дыша. Грегор онемел, не зная, как предотвратить безобразную сцену, если Малкольм продолжит говорить о Беатрис так… За что?!

– Знаешь, что она мне сказала перед свадьбой? – Из уголка рта у Малкольма капнула слюна, но он этого не заметил, так и комкая в ладони ворот. – Я просил ее! Просил позволения оставить Джанет в столице! Я, король! У этой итлийской сучки, строившей из себя недотрогу, просил каплю понимания! А она сказала… Знаешь, что она сказала, Бастельеро?! Что она никоим образом не смеет мне указывать! Но воздух столицы очень вреден беременным женщинам и младенцам. И если Джанет останется, то она, Беатрис, не может ручаться ни за ее жизнь, ни за… Воздух, ясно тебе?! Вреден, Баргот вас всех дери! И тебя, рыцарь недоделанный, и эту лицемерную суку, которая тобой крутила, как хотела! Да если б она разок поплакала у тебя на плече, ты бы проклял Джанет – и глазом не моргнул! И не смей говорить, что нет! Не смей, слышишь?!

– Малкольм… – еле вымолвил Грегор. – Ты… Она не могла…

– Она? Не могла? Еще как! Смогла же она в брачную ночь заявить мне, что сундуки с итлийским золотом куда ценнее девственности! Мол, раз уж я польстился на приданое, не мое дело, в чьей постели осталась ее невинность. Да Баргот с ней, с невинностью, но только слепой и глухой не знает, что она таскает в постель моих же гвардейцев и пажей! Ах да, еще ты не знаешь! Потому что хуже слепого и глухого!

Рубашка окончательно расползлась в его пальцах, и Малкольм принялся мять шитый золотом воротник камзола. Грегор, окаменев, следил за короткими толстыми пальцами, рвущими плотную ткань.

– Твоя драгоценная святая Беатрис – та еще дрянь, – сказал наконец Малкольм с мучительным почти наслаждением. – Если бы я не поклялся, что никогда не верну Джанет… и не признаю ее ребенка… Ты хоть понимаешь, что она велела бы убить моего сына?!

– Твоего… Аластор Вальдерон – твой?..

– Хвала Барготу, дошло! – рявкнул Малкольм, глядя на него с унизительным презрением. – И не вздумай сказать кому-нибудь, слышишь?! Только Аранвен знает. Ну и Беатрис… Она пообещала, что не тронет его, если… Если он всю жизнь проживет Вальдероном.

– Она не могла, – едва слыша себя, проговорил Грегор. – Малкольм, она не могла… Все, что ты говоришь…

Он отчаянно пытался понять, что только что услышал. Беатрис, нежная, изысканная, целомудренная… Истинная принцесса! Изменила жениху еще до свадьбы?! И продолжала изменять Малкольму сейчас?! Не может быть. Просто не может! Допустим, она была унижена его изменой так сильно, что в отчаянии угрожала Джанет. И допустим даже, что испугалась за будущее своих детей. Бастард-первенец – это опасно, были случаи… Но за это ее осуждать нельзя! Она защищала честь семьи. Но измены…

– И ты терпел? – вырвалось у него в ужасе. – Почему?!

Не мог Малкольм с его бешеным нравом и гордостью терпеть измены жены! Да он чуть не изуродовал наглеца-пажа, посмевшего ухаживать за Джанет! Только ухаживать… Так отходил чугунными кулачищами… Что Малкольм сделал бы с любовником своей женщины, Грегор даже представлять не собирался. Значит, все, что он рассказывает об изменах Беатрис, попросту не может быть правдой.

– Да потому что пришлось, – безжизненным голосом сказал Малкольм и посмотрел на него, словно удивляясь тупости. – На чьи деньги, по-твоему, мы воевали с Фраганой? Батюшка Беатрис расщедрился… И если бы я удавил эту итлийскую гадюку, он, может, и не сильно бы расстроился, но уж векселя предъявил бы в тот же момент. Благие и Баргот, Грегор, нельзя же быть таким болваном! Криспин и Кристиан – мои, тут никакого сомнения быть не может, но девчонки… Мне сунули в зубы второй итлийский кредит, и я промолчал. И не смей так смотреть! Дорвенанту нужны были деньги! И сейчас нужны.

– Кто… их отец? – спросил Грегор в рухнувшей вдруг на спальню звенящей тишине.

И без тени сомнения понял, что убьет. Еще не знает, кого именно, но кого-то убить нужно непременно. Если только на миг допустить, что это правда, что гордость Малкольма все эти годы втаптывали в грязь… Ну что ж, надо же начать хоть с кого-нибудь…

– А я знаю? – дернул уголком рта Малкольм, тяжело поднимаясь с кровати. – Но, как сказала моя драгоценная женушка, хороший был человек, упокой его душу Претемная. Чего у Беатрис не отнять, так это аккуратности, подчищает она за собой так, что концов не найдешь.

Он прошел по комнате, грузный, страшный в своем холодном спокойствии, что пришло на смену гневу, и посмотрел на Грегора.

– Пойдем прогуляемся. Криспин где-то в саду, хочу его повидать. И забудь, что я тебе наговорил, Бастельеро! Слышишь?

Грегор встал и молча поклонился. Говорить не хотелось, думать – тоже. И не верилось, что бы там Малкольм ни нес в гневе. Не может быть, чтобы Беатрис… А если может – как после этого жить?

«Да вот так и жить, – подумал он, глядя на Малкольма, но стараясь не встречаться с ним взглядом. – Если это правда… Если я, болван, столько лет был влюблен в бесчувственную куклу, шлюху…»

Мысли резали по живому, и он ухватился за возможность хоть немного отложить их на потом, выйдя вслед за Малкольмом из спальни. Гвардеец на посту вытянулся, отсалютовав, – и Грегора передернуло, стоило представить, что вдруг именно этот… Малкольм шел немного впереди и наверняка сожалел о своей откровенности. «Ну где же Аранвен? – зло подумал Грегор, пытаясь сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как ушел канцлер. – Пора бы ему вернуться. И Райнгартена нет…»

Его вдруг снова повело дурнотой, рот наполнился кислым. В глазах потемнело, как бывает от перерасхода энергии, но ведь Грегор не колдовал…

– Отец! – прозвучал на весь коридор звонкий юношеский голос, и с галереи, примыкающей к коридору, сбежал широкоплечий юноша, похожий на Малкольма в юности как две капли воды. – Милорд Бастельеро, доброго дня!