Букеты, составленные на языке цветов, надушенные записочки, встречи в саду по итлийской моде, когда девица стоит на террасе за неимением балкона – ну кто видел балконы в сельских усадьбах? – а ты как дурак томишься в саду за перилами, но должен делать вид, что девушка далека и неприступна, хотя до нее рукой подать! А в кустах обязательно сидит кто-нибудь из ее тетушек! И то ли караулит, чтобы ты ничем не опорочил честь ее племянницы, то ли, напротив, надеется, что ты опорочишь эту честь настолько, что можно будет выскочить из укрытия и тащить тебя делать предложение. Бр-р-р!

А девицы? Все как одна жеманные кокетки! Ах, милорд, любите ли вы слушать соловьев? И когда именно, на закате или на рассвете? И ведь не объяснишь, что на закате он, высунув язык, плетется домой после вечерней тренировки, а на рассвете, едва разлепив глаза, собирается на утреннюю. И кто там щебечет в саду, ему решительно плевать! Но нет, надо обязательно сообщить милой деве, что если бы пение соловьев хотя бы немного приближалось по прелести к ее нежному голоску, то Аластор обязательно бы все рассветы и закаты проводил в саду, ловя возможность его услышать! А глаза у нее голубее неба! Ну или зеленее изумруда, например. И губки как кораллы, хотя вот он видел как-то в лавке редкостей эти кораллы, они белесые и смахивают на высушенные коряги, так что губы на них никак не похожи, разве что у умертвия какого!

– Хватит… – простонал фраганец, вытирая рукой в перчатке глаза и совершенно издевательски покатываясь со смеху. – Ради Благих… Вы меня все-таки уморите, юноша!

Просмеявшись, он взглянул на одевшегося Аластора на удивление серьезно и даже сочувственно, а потом медленно проговорил:

– Полагаю, будет глупо спрашивать, не отказались ли вы от своих планов, юный лорд. Непостоянство, к счастью, не входит в список ваших недостатков. Но по пути к цели полезно подумать, так ли вам нужна именно эта цель?

– Нужна, – с упрямой холодной уверенностью ответил Аластор. – Если я откажусь от нее, то сам, а не потому что меня заставили.

Он взглянул на левую руку, где привычно поблескивало простенькое колечко: начищенные медные завитушки, полупрозрачный зеленый камень. За пять лет руки Аластора стали куда крепче, а пальцы – толще, но колечко по-прежнему сидело как влитое, словно было выковано точно по размеру. Правда, пришлось переодеть его с указательного пальца на мизинец. «Айлин такая же, – само пришло на ум. – Яркая, живая, теплая… И бесценная, хотя для того, чтобы это понять, нужно к ней присмотреться». Зеленый камень в артефакте покойного магистра подмигнул ему, поймав солнечный лучик, и на сердце потеплело.

Это кольцо Аластор отстоял, хотя отец не раз деликатно намекал, что стоило бы вернуть его девице. Мол, нехорошо принимать подарки, если нет возможности отдариться… И замолчал только после того, как Аластор, не выдержав, пообещал в таком случае лично отвезти его Айлин прямо в Академию – и будь что будет! Матушка, разумеется, узнавшая всю историю, ничего не сказала, только погладила Аластора по волосам, а потом в каждом доме, который они посещали за эти пять то ли проклятых, то ли благословенных лет, обязательно оказывалась хотя бы одна девушка подходящего возраста. Были среди них миленькие и действительно красивые, были даже умные. Кое-кто – с магическим даром, а одна или две – рыжие! И Аластор ценил, каких усилий стоило его родителям устроить столько нужных визитов, но понятия не имел, как им объяснить, что это все не то! Что ему не нужна красивая, умная, магесса, рыжая… Ему вообще никто не нужен!

А чтобы не просыпаться от жарких снов и не позориться перед горничными испачканной постелью или неожиданными телесными шалостями, вполне достаточно пары двухчасовых тренировок в день, а между ними – обычных забот по поместью, охоты и конных прогулок. Ну и есть веселое заведение в соседнем городе, куда его пару лет назад отвез месьор д’Альбрэ, весьма деликатно для такой язвы объяснив, что спать или не спать с женщинами – это личный выбор каждого мужчины, но уметь это делать просто необходимо. Ладно, не совсем деликатно, но на фоне его обычных острот шутки про полировку клинка были почти безобидными. В том заведении Аластор за три года был раз пять-шесть, потом понял, что ничему особо новому уже не научится, а бывать там просто так, для удовольствия, почему-то противно.

– Я хочу сам решить, – упрямо повторил он, в который раз подумав, но не решившись спросить, что известно д’Альбрэ.

Например, знает ли фраганец, что в лице своего подопечного он кует и оттачивает рапиру, которая, возможно, скрестится с самим Бастельеро! И хотя Аластору давно уже не хочется убить некроманта из одного лишь оскорбленного самолюбия, этот счет следует закрыть. Вальдероны платят свои долги.

– Как скажете, юный лорд.

Улыбка тронула краешки узких губ фраганца, за эти пять лет почти не изменившегося, разве что чуть больше ставшего похожим на хищную птицу. И Аластор вдруг с изумлением понял, что даже не заметил, когда этот жесткий, словно высохшая на солнце кожа, человек стал ему так близок. Они редко разговаривали о прошлом, хотя Аластору было смертельно любопытно, как же отец уговорил фраганца остаться в Дорвенне так надолго! С д’Альбрэ было интересно! Он знал массу историй о войне и дуэлях, иногда забавных, а иногда жутких. Он был рядом каждый день, и когда Аластор поддавался слабости и думал, что все это не стоит затраченных усилий, при одном пойманном ироничном взгляде фраганца, словно ожидающего, когда от его услуг откажутся, становилось нестерпимо стыдно, а силы прибывали, как вода в колодце.

А еще месьор д’Альбрэ как-то незаметно и с вечной усмешкой научил его куче других вещей, кроме фехтования. Играть в кости и карты, например. А в случае нужды – учтиво и весело от игры отказываться. Очень полезное умение! И пить карвейн так, чтобы не пьянеть сразу, а чувствовать момент, когда еще вроде бы можно, но уже хватит. И правильно прыгать из окна… Аластор, правда, недоумевал, зачем ему это – ну он же не грабитель какой, но месьор утверждал, что в жизни пригодится.

Так же как способность по нескольким приметам отличить приличный веселый дом от такого, который следует обойти десятой дорогой. И полноценную монету – от фальшивой, а чистое вино – от разбавленного какой-нибудь дрянью… Судя по месьору д’Альбрэ, фраганские бретеры вели жизнь опасную, но безмерно увлекательную, и иногда Аластор бешено завидовал стольким приключениям! А потом ловил тщательно скрываемую тоску, иногда вдруг мелькавшую во взгляде фраганца, и зависть исчезала, напротив, было понятно, что у самого Аластора все прекрасно! Разумеется, он бы скорее язык себе откусил, чем выдал эти мысли.

– До вечера, месьор? – спросил он по-фрагански, поклонившись, и д’Альбрэ ответил кивком.

Оба они понимали, что если матушка Аластора все-таки настоит на поездке в гости, то вечерняя тренировка вряд ли состоится. А вот если Аластор от очередного визита отвертится, то можно будет встретиться и раньше, поскольку развлечений в поместье никаких, а посиделки в библиотеке с горячим вином под очередной рассказ бывшего бретера – это и вправду интересно!

Покинув тренировочную площадку, за пять лет разросшуюся и отвоевавшую изрядный кусок сада, Аластор взбежал по парадному крыльцу, промчался по холлу, потом по лестнице на второй этаж – и остановился только там, чувствуя, что сил еще хватило бы бежать до самой Дорвенны, да только нельзя! Кровь словно кипела в жилах, подстегивая его изнутри, как норовистого коня, толкала на что-то, непонятное разуму, но наверняка желанное.

Усилием воли смирив это буйство, он заставил себя войти в комнату, поплескался над приготовленным слугой тазом и сел за стол, подвинув письменный прибор. До завтрака оставалось еще достаточно времени, и эти минуты принадлежали только ему.

Взяв бумагу, Аластор обмакнул перо в чернильницу и вывел наверху чистого листа: «Здравствуй, моя милая Айлин…»

Строчки бежали ровно, словно сами выливаясь из-под его руки. Это случалось не так уж часто, обычно Аластор обдумывал каждую фразу, а иногда много дней не мог себя заставить даже сесть за письмо. Но только не сегодня.

«Все меньше недель, дней, часов и минут отделяет нас от новой встречи, а мне кажется, что я мог бы сосчитать каждое мгновение. Глупо, правда? Может быть, ты уже давно забыла своего рыцаря, моя драгоценная не леди. Я не знаю, что скажу тебе и как смогу оправдаться за глупость, что нас разлучила. Я только уверен, что эта встреча должна состояться. Прости, я пишу тебе столько лет, но так и не научился этому. Я мог бы писать, как положено этикетом, но мне кажется, что это будет оскорблением для нашей дружбы – приравнять тебя к тем, кто ждет подобных писем. Ты совсем иная… Но что же рассказать тебе сегодня? Может, о том, что в нашем саду появились первые фиалки? Совсем такие, как на том шарфе, что я тебе подарил. Я увидел их – и вспомнил о тебе. А еще о том, как единственный раз за эти пять лет приезжал в Дорвенну. Ты ведь помнишь, я писал тебе, что мои сестрички умудрились выйти замуж за кузенов Райнгартенов. До сих пор поверить не могу! Мэнди и Лоррейн – за лордов из Трех Дюжин, один из которых – главнокомандующий, а второй – магистр Оранжевой гильдии. Не подумай, я очень люблю своих сестричек, но решительно не понимаю, что эти в высшей степени почтенные господа в них нашли. Отец и матушка, конечно, счастливы, как и Мэнди с Лоррейн. Но если честно, я бы ни на одной из своих сестер не женился. Они такие… Представь кружевных кукол, у которых внутри смесь сиропа и булавок. Знаю, нехорошо так говорить, и пусть они будут счастливы, но я бы лучше назвал своей сестрой тебя…»

Он досадливо глянул на перо, едва не посадившее на бумагу кляксу, и, поспешно заменив его на новое, продолжил, будто боясь, что стоит остановиться – и уже не выйдет написать все так откровенно, как хочется.

«Так вот, я ведь не мог пропустить свадьбу собственных сестер? Пришлось изменить данному самому себе слову и съездить в столицу. Про венчание я тебе расскажу при встрече, если захочешь, а потом… Потом, вечером перед отъездом, я приехал к Академии и долго стоял на нашем условном месте. Была почти полночь, день перед выходными, и если бы ты – случайно, конечно! – вдруг решила в это время выбраться в город, это ведь не было бы нарушением клятвы? Или было? Я до сих пор не знаю. Светил тот же фонарь, что и всегда, и в башнях Академии огоньками сияли окна – их далеко видно даже из-за стены… А я ждал, хотя полночь давно прошла, и понимал, что ты не придешь. Это было глупо и недостойно данного мной слова, и тогда я решил, что больше не поеду в Дорвенну, пока не смогу сделать это, принимая все последствия. Я хочу увидеть тебя, моя милая Айлин, но не как вор в ночи, а открыто, уважая твою честь и гордость. Хочу встретиться с тобой и, может быть, спросить тебя кое о чем, но об этом рано говорить. И пока это не случилось, я буду беречь память о тебе так же заботливо, как охраняю твой покой своим молчанием. Твой Аластор Вальдерон».

Он закусил губу, глянув на исписанный лист, макнул перо еще раз и решительно добавил под последней строчкой: «Привет Пушку и мэтру Лоу!»

Дождавшись, пока высохнут чернила, он бережно сложил письмо, положил его в конверт, капнул сургучом и, припечатав перстнем наследника с гербом Вальдеронов, встал из-за стола. Открыл верхний ящик секретера и положил конверт на ровную толстую стопку точно таких же. На глаз – несколько десятков, хотя считать их ему, разумеется, и в голову не приходило. Мертвые письма, которые никогда не попадут в руки той, для кого написаны, потому что Аластор Вальдерон умеет выполнять клятвы. И хорошо, наверное, что не попадут, потому что они неправильные, совсем не такие, как положено писать юным знатным девицам. Но эти письма наряду с тренировками у месьора д’Альбрэ были еще одним спасением от дикого, не оставляющего Аластора желания наплевать на все и рвануть в Дорвенну, меняя лошадей. Не каждый день, конечно, но от этого не легче. «Скоро, – подумал Аластор, закрывая секретер на замок, ключом к которому служил тот же самый перстень. – Совсем скоро…»