– Я нашла тебя три года назад в конце ноября. Было уже довольно холодно, начинался снегопад. Ты сидела в парке на скамье. Одна. И ты так пристально разглядывала что-то на земле у своих ботинок на тонкой подошве, что даже не сразу меня заметила. Твое пальто и шапка были уже запорошены снегом, а тебе будто бы было все равно. Ты смотрела на укрытую белым землю и улыбалась, словно ничего прекраснее до этого не видела. Я спросила, все ли у тебя в порядке, но ты не отвечала, что-то бормотала, непонятные имена, уверяла, что ты просто потерялась. Потом мы с полицией долго искали твоих родственников, пока не объявилась… Наташа. Твоя дочь, пьяница и забулдыга, она хотела забрать тебя домой, но ты так кричала! Я никогда не слышала, чтобы так громко кричали. Ты упиралась и не хотела идти с ней, ты не узнавала ее, говорила, что она не твоя дочь, и впивалась в меня молящим взглядом. Возможно, ты видела во мне того, кто поможет тебе. Я довела тебя до дома и… нет, я не забрала тебя. Да и как я могла? Это неправильно. Но потом я снова встретила тебя – ты опять сидела на скамейке. Одна. В свете бледно-желтого фонаря. Уже совсем стемнело. Последние прохожие выходили из парка. Я отвела тебя домой, и ты снова билась в отчаянии, когда Наташа тебя забирала, говорила, что не знаешь эту женщину. Позже она позвонила мне сама и попросила приехать… Я оставляла ей на всякий случай номер телефона… Она тогда была ужасно пьяна. Шатаясь, Наташа ходила из комнаты в комнату и собирала какие-то вещи в большую черную сумку. В коридоре, в котором я стояла, невозможно воняло. Всюду валялись бутылки, окурки, газеты и грязная посуда. Потом она закурила и спросила, не могла бы я взять тебя ненадолго, пока… Она тогда еще погладила свой живот, но я ничего там не увидела. Из-за твоей болезни ты больше не могла работать, а она, видимо, не могла заботиться сразу о двоих. Она говорила несвязно, ходила с опущенными глазами и постоянно цыкала или бубнила себе под нос: «Да на время, че», «Пока я того», «Ну эта». Я, конечно, отказалась, но тогда ты вышла из-за угла и посмотрела на меня этими молящими глазами. Твоего внука Бориса в тот вечер там не было. Уже на пороге Наташа подняла на меня растерянный взгляд и сказала: «Я заберу ее скоро…» Потом она захлопнула за нами дверь.

Алиса Федоровна молчала.

– Мам, ты понимаешь, за эти три года она ни разу не объявилась! – Даша посмотрела на мать. – Она же знала мой телефон…

– Она могла потерять его… – спокойно ответила Алиса Федоровна.

– И адрес она знала, – Даша продолжала говорить будто сама с собой. Она устало откинулась на спинку стула и сложила руки на коленях. – Ни прийти, ни позвонить… Ты понимаешь? Она бросила тебя. Ты была ей обузой!

Алиса Федоровна провалилась в последние слова Даши, как в глубокую холодную яму. Лежа на самом дне, она пыталась разглядеть в маленьком отверстии наверху зацепку, которая соединит ее с доченькой.

– Она заботилась о моем внуке. Наверное, ей было некогда.

– Ну что ты такое говоришь? А о матери не нужно заботиться?

Алиса Федоровна не знала, что еще сказать, одно она знала точно: она хочет к дочери, к ее любимой Наташеньке. Перед глазами закружилась четырехлетняя малышка в коротеньком открытом сарафанчике, на голове ее красовался венец из желтых пушистых одуванчиков. Она кружилась, напевая веселую детскую песенку про лето, а позади нее прозрачная занавеска время от времени дергалась и покачивала на своей облитой солнцем поверхности острые тени листьев.

– Я хочу домой, – Алиса Федоровна снова произнесла слова, казавшиеся ей последней соломинкой, за которую можно было удержаться, чтобы не провалиться в бездну беспамятства и отчаяния.

Даша, ничего не ответив, встала из-за стола и убрала тарелки с нетронутой едой. Через полчаса они уже шли к автобусной остановке. Две женщины, одна постарше – в сером драповом пальто с меховым воротником и теплой высокой шапке, другая помоложе – в стеганом фиолетовом плаще и красном берете, из-под которого выбивалась кудрявая челка.

Они доехали до района, где раньше жила Алиса Федоровна, и вышли на остановке «Филькина круча». Спустившись с подножки автобуса, Алиса Федоровна смотрела по сторонам, и ей казалось, что эти места были вроде знакомы, но щелчка, свойственного четкому осознанию, что воспоминание найдено, не происходило. Как если бы кусочки знакомых ощущений крутились у нужной ячейки памяти, но никак не могли в нее встроиться. Алиса Федоровна не помнила наверняка, но чувствовала, что бывала здесь много раз. Куда бы она ни повернула голову, взгляд ловил что-то до боли знакомое: двухэтажные домишки разных цветов, киоск с мороженым, кулинария, банк и да, вот тот цветочный магазин на углу перекрестка. Только все эти здания как будто раньше были больше, а сейчас уменьшились и казались выцветшими.

– А вот моя школа, смотрите же! – Алиса Федоровна указала на небольшое желтое здание с башенкой, на шпиле которой вяло трепыхался полосатый флаг.

Даша кивнула и, подхватив мать под локоть, сказала:

– Нам надо спуститься по улице ниже. Дом там.

Она позвонила Наташе и сказала, чтобы та вышла навстречу. Идти к ней домой она не хотела. Не могла.

– Зайдем на Филькину кручу? – Алиса Федоровна впервые подняла на Дашу теплый взгляд.

Губы Даши задрожали. Она не могла пошевелиться, только отвела глаза.

– Тут недалеко, там так хорошо, мы в детстве там часто гуляли с ребятами.

– Мам, давай поедем домой… И будем как раньше… вдвоем… – голос Даши прозвучал так тихо и так жалобно, что Алиса Федоровна от удивления сдвинула брови. Она совсем не понимала, отчего переживает эта хорошая девушка. Ее образ крутился полупрозрачным силуэтом в голове Алисы Федоровны, но никак не мог проявиться, обрести нужную форму, чтобы занять место в ее картине мира.

– Послушай, э-э-э… – она вдруг не смогла отыскать в памяти имя своей спутницы.

– Я Даша, мам! – она с силой схватила мать за руки и стала трясти ее. – Я создавала, строила… Три чертовых года!.. Чтобы вот так ты бросила меня?

Алиса Федоровна вырвалась, она наклонила голову набок и удивленно смотрела на стоящую рядом молодую женщину. Чего она от нее хотела, Алиса Федоровна никак не могла разобрать.

– А вот и Наташа! – Алиса Федоровна махнула рукой приближающейся к ним женщине в короткой грязно-розовой куртке и ботинках на стоптанных каблуках. Рядом с ней плелся мальчик лет пяти, который вел за руку девочку помладше. На руках женщина несла сверток. Только когда она подошла ближе, можно было разглядеть, что в свертке лежал младенец.

– Матюля, привет! – Наташа прильнула щекой к щеке матери, немного отстраняя сверток. От нее разило перегаром. Одутловатые верхние веки наплывали на глаза, отчего она казалась узкоглазой. – А у меня вот еще двое, пока тебя не было, на… – прыснула в кулак Наташа.

– Как славно! – Алиса Федоровна заглянула в сверток, цепляясь взглядом за розовый нос кнопкой, но тут же отвернулась и присела к мальчику. – Бориска, деточка, ты помнишь бабушку?

Мальчик подошел ближе к Алисе Федоровне и, постояв немного в нерешительности, кивнул.

– Сладкий мой! – Алиса Федоровна принялась обнимать и целовать спокойно стоящего рядом внука. Она не заметила, как к ним подошла девочка, которая до этого держалась у ног Наташи. – А ты? Как тебя зовут, детка?

Девочка ничего не отвечала, лишь держалась за край курточки и качалась из стороны в сторону. Она смотрела на Алису Федоровну серьезным взглядом и не улыбалась.

– Да не говорит она, мать! – ответила вместо девочки Наташа. – Я их только полгода как забрала из детдома, не обвыклись как-то еще.

– Детдома?

– Да забирали их у меня, че… Но я исправляюсь, мам… Ну как бы вот так вот… – она прижала к себе покрепче кулек с ребенком.

Алиса Федоровна охнула и притянула ближе Бориску. Она смотрела на дочь, лицо которой изменилось практически до неузнаваемости. Но сквозь эту страшную внешнюю маску она все еще видела свою маленькую Наташеньку. А вот Бориска стал совсем другой.

– Только не пей больше, прошу! Ведь детям же нужна мать, не калечь их, – совсем тихо произнесла Алиса Федоровна.

– Да, не переживай, мать! Я лейку больше не заливаю, на… Отвечаю тебе, – на последнем слове каблук ее ботинка подкосился, и Наташу повело.

Даша кинулась к ней, чтобы поддержать за руку, иначе она бы упала вместе с ребенком.

– А, Даша! – Наташа вскинула на нее бегающий взгляд. – Спасибо тебе за мать! Вот от души благодарю… Честно, на.

Даша сморщилась и отошла от нее.

– Мам, поехали домой, тебе будет здесь плохо. Ты посмотри на нее!

– А что на нее? – крикнула в ответ Наташа. – Ты давай иди! Привезла мать и проваливай. Говорю, все будет хорошо, ясно? – Наташа икнула и прожгла Дашу узкими глазенками. Не дожидаясь ответа, она развернулась и пошла с детьми в обратную сторону. Навстречу им топал бомжеватого вида мужик в замурзанной аляске с плешивым мехом на капюшоне. Наташа что-то неразборчиво крикнула ему, мужик принял с рук Наташи сверток, и они все вместе двинулись дальше по улице. Алиса Федоровна не признала в этом мужчине бывшего зятя, но все равно дернулась за ними.

– Мам! – почти проскулила Даша, хватая мать за рукав.

– Э-э-э… Прекратите! – строго ответила Алиса Федоровна, мягко высвобождаясь из рук Даши. – Спасибо вам!

– Мать, догоняй, дом знаешь где! – обернувшись, крикнула Наташа и потопала дальше, виляя задом.

Алиса Федоровна посмотрела Даше в глаза. Эти красивые карие глаза чужой для нее женщины были полны боли и усталости. Но ничего, ничего. Ну в самом же деле, так бывает. Она просто дала потерявшейся пожилой женщине кров на время, но ведь она не ее настоящая дочь. И дом тот чужой. Он не для нее. А ее дом здесь. Она это чувствует. Иначе бы неведомая сила не привела ее сюда. Она поможет Наташе с детьми, они заживут хорошо…

– Спасибо! – повторила Алиса Федоровна и натянуто улыбнулась. – Вы идите, иди… – Она похлопала по плечу женщину, которая привезла ее к дочери.

Алиса Федоровна специально выдерживала паузу, хотела, чтобы незнакомая ей Даша с карими влажными глазами ушла.

Даша стояла, кусая губы и шаря взглядом по крышам окружавших их домов и деревьев. Потом она еще раз глянула на мать. Алиса Федоровна спокойно смотрела в одну точку. Маску лица разбавляла легкая, ничего не выражающая улыбка. Тогда Даша, не зная, что еще делать, развернулась и быстро зашагала к остановке. Когда подошел нужный автобус, она обернулась: мать уже спешила по пешеходному переходу на другую сторону улицы.

Ступив на тротуар, Алиса Федоровна услышала свист закрывающихся дверей автобуса. Она тоже оглянулась, зеленая махина в русских народных узорах круто выворачивала на проезжую часть, на место у окошка усаживалась женщина в ярко-красном берете. Все, что успела зацепить из этой картинки Алиса Федоровна, лишь тонкие белые пальцы, поправляющие выбившуюся вьющуюся челку. Кто-то из спешащих прохожих случайно толкнул Алису Федоровну, она вновь глянула в сторону убегающей вниз улицы и внезапно поняла, что забыла, куда идет. Она повертела головой по сторонам в поисках чего-то, а чего – она и сама не могла понять. Ее спасли виднеющиеся впереди голые, по-весеннему исхудавшие стволы Филькиной кручи, небольшого островка с деревьями, где она любила играть в детстве. Их она помнила, к ним она и пошла.

Нечесанные космы лип, берез и осинок царапали еще не налитое лазурью весеннее небо. Городской шум смешивался с дробью дятла и треском набухшей древесной коры. Ей вдруг в голову пришло одно единственное слово. Доченька. Оно покачалось немного на краешке памяти, а потом полетело вниз, в черную пропасть, увлекая за собой розовую сладкую вату, ослика, морскую пену, красный берет, наманикюренные пальцы, сигарету во рту, демисезонный костюмчик, газеты, бутылки, одеялко-конверт, летний сарафанчик и занавески. Когда все это закончилось, задышалось легче.

– Здравствуйте! – тоненький детский голосок застал ее врасплох. Нерусский мальчик со здоровенным ранцем и шапкой набекрень улыбался ей. – Я здесь гуляю, меня зовут Исаак, а вас?

– А меня… – она хотела в ответ назвать мальчишке свое имя, но с ее губ сорвалась лишь легкая улыбка. Глаза излучали теплый блаженный свет, в воздухе разливалась свежесть таявшего снега.

2. Черепаха

Толик дернул калитку, но та оказалась заперта. «Вот это да! Времена меняются, замки появляются», – подумал он и повыше поднял меховой воротник своей кожаной куртки: все-таки март не май, вполне можно подхватить простуду на таком зябком ветру. Наконец Толик нашел кнопку домофона и позвонил. Калитка с задорным пиканьем отлепилась от стылых ворот, приглашая его в когда-то любимую школу.

Внутри практически ничего не изменилось. Лишь стены облачились в новый оттенок краски, отчего-то напомнивший Толику манную кашу, холл обзавелся пропускными турникетами, а окна принарядились в стильные вертикальные жалюзи.

Держась за покрашенные надцатый раз коричневой краской перила, Толик вбежал на второй этаж: на стене достижений висели два новых застекленных шкафа. В них теснились кубки, медали и другие трофеи, горделиво отбрасывающие отблески закатного солнца.

В приемной вечную, как ему раньше казалось, Ларису Павловну сменила шустрая фигуристая брюнетка. Увидев его, она вскочила с модного кожаного кресла и инстинктивно заправила выбившуюся из прически прядь за аккуратное ушко. Наверное, подумала, что он из администрации или комитета по делам образования.