Амиша рассматривает ее лицо в отражении огромного кованого зеркала. Поджимает яркие коралловые губы.

– Потому что полукровка? Или сама отказалась?

В эту степь Торн возвращаться не хочет, даже ради налаживания отношений с хорошенькой даит-аин.

– Ох, кто знает, что на уме у нас, людей не из леса.

Амиша усмехается.

– Хорошо. Храни свои секреты. Идем, мы и так уже задержались – и поверь, ты не хочешь заставлять его ждать.

– Его? – Амиша, должно быть, говорит об Эрратте Туиренне. Или нет, но для других выводов Торн катастрофически не хватает осведомленности. – Он… будет сердиться?

– Если бы сердился на самом деле, ты бы уже оказалась у него, сама не понимая, как, – она толкает тяжелые двери комнаты Торн, и они оказываются в темном коридоре. Потолки здесь такие высокие, какими не были крыши старых домов в Бастионе. Светлячки в оттенках золота дают ровно столько света, чтобы можно было различать очертания, но для обычного зрения здесь слишком много теней. Торн и самой трудно фокусироваться, приходится слишком напрягаться, чтобы отличить гобелен от колонны, колонну от изящных доспехов, а доспехи – от статуи.

Здесь все старое. И живое. И настолько завораживающее, что она не сразу понимает, что отвлеклась от слов Амиши.

– …сама будешь бежать по первому повелению и платья надевать добровольно.

– Что?.. – Торн останавливается, хмурится. Амиша, недовольная, разворачивается на ходу и снова упирает руки в бока.

– Что ты удивляешься? Он – лорд Двора. У тебя нет никакого выбора. Ты полюбишь его, хочешь ты этого или нет, и ничего ты с этим не сделаешь.

Сердце Торн жалобно сжимается. Страх, страх, снова страх – и она панически хватается за собственный гнев, чтобы спастись.

– Что ты злишься? – Амиша вздыхает. – Послушай, у тебя правда нет выбора. Ты ничего не решаешь. Ты полюбишь его, как его любят все. Идем, пока он не решил, что тебя надо принуждать.

Торн заставляет себя сдвинуться с места. Картина, складывающаяся в ее голове, слишком ладная, чтобы легко было найти зацепки и противоречия. Никто ведь не возвращался из темных лесов, насколько было известно. Единожды украденный реликтами, никто и никогда не находил дороги домой, разве что тела обессиленных жертв периодически обнаруживали на окраинах. Торн всегда казалось, что должен был быть кто-то достаточно упрямый и сильный, чтобы продержаться дольше других, чтобы выжить, найти способ…

И, может, такие были. Они просто решали не возвращаться.

Ей не удается вынырнуть из тяжелых размышлений, пока Амиша не пихает ее в бок. Они стоят на балконе с витыми острыми перилами. Можно порезаться о шипы на терновых переплетениях ограды, если слишком опираться – а опираться хочется, потому что она никогда ранее не видела ничего прекраснее.

Бесконечно темный лес – живой, живой, дышащий, настоящий – простирался так далеко, что, кажется, не хватило бы жизни пересчитать все могучие деревья. Кроны все темные, но в своих непередаваемых оттенках, и только золотые светлячки дают достаточно света, чтобы отгородить балкон замка от вечной черноты темного континента. Настоящая загадочная тьма их мира раскинулась перед ней, скрытая сторона старинной монеты. Нет слов, чтобы передать. Нет образов в памяти, чтобы сравнить.

– Нравится вид?

От звука голоса Эрратта Туиренна она вздрагивает, оборачивается. Он ждет ее за небольшим столиком, накрытом для двоих, а Амиши, предсказуемо, нигде не видно.

Торн смотрит в его неповторимо-прекрасное лицо и искренне отвечает:

– Никогда не видела ничего красивее.

– Подожди еще немного, твоя реликтовая половинка начнет чувствовать лес. Тебе понравится. Присаживайся, Торн.

На мгновение она думает, ее ли это решения – отвечать, послушно садиться, ранее – уйти при первом их разговоре, или он навязывал ей намерения уже тогда? Осталось ли от нее что-нибудь свое, или все теперь она будет делать в угоду мифологическому лорду с пожелтевших страниц сказочных книг?

– Ты выглядишь замечательно, – от его улыбки сердце Торн пропускает удар. Ей не оторвать взгляда от его лица, от этих золотых глаз.

Это должно быть противозаконным, его красота. Рядом с ним трудно дышать. Какой комедией кажутся сейчас ее воздыхания по отсутствующему вниманию Вэйрика, когда где-то живет что-то настолько восхитительное?

Но истинное зло, как говорят, в первую очередь чрезвычайно соблазнительно. Ей следовало помнить об этом.

Ей требуется вся ее воля, чтобы взять себя в руки, но это так же трудно сделать, как заставить себя не клевать носом после двухсуточного недосыпа.

Туиренн ловит эту перемену, ее вернувшееся сознание, и из обворожительной его улыбка превращается в хищный клыкастый оскал.

– Скажи мне, начитанная девочка Торн, много ли ты знаешь предостережений, как избежать внимания ужасных клыкастых чудовищ – нас?

– Эмм, – тянет она и чувствует себя чудовищно глупой и косноязычной. – Не оказываться в лесу. Но я зашла на территорию случайно, и планировала сразу же…

– Нет, – перебивает ее Туиренн, чуть подаваясь вперед. – Что у вас говорят про то, как вести себя, уже попавшись тене?

Он провоцирует ее. И вместо страха она снова чувствует гнев.

– Такие советы должны давать те, кто пережил встречу с вами. Но как-то сложилось, что советов нет. Интересно, почему.

Туиренн улыбается еще шире.

– Давай начнем собирать их для тебя. Совет первый: прямой зрительный контакт, как и в случае с любым хищником, воспринимается как вызов – или, в нашем случае, как приглашение поиграть. Мне нравится, но с другими ты, возможно, захочешь быть поосторожнее.

Торн немедленно опускает взгляд в тарелку и, кажется, только теперь видит ужин. Принюхивается. Она настолько не удивлена, что чувствует досаду – так же безупречно, как и все здесь, видимо. Как им не скучно жить, когда все так идеально.

– Ешь, – со смехом говорит Туиренн, и Торн немедленно хочется отказаться, просто чтобы показать, что она может. Что она может решать за себя.

Туиренн пожимает плечами.

– Как хочешь. Думаешь, мне нечем больше заняться, кроме как заставлять украденных девочек ужинать со мной на балконе?

Торн чувствует себя глупо, настолько глупо, что забывает о сказанном ранее и снова смотрит ему прямо в лицо.

– Но…

– Безмерно люблю ваше эгидианское эмоциональное упрямство, – Туиренн расслабленно откидывается на спинку стула. – Часто твоя хищная половинка доставляла тебе хлопоты в обычной жизни?

– Бывало, – честно отвечает она. И, подумав, берет в руки вилку. – Говорили, что я никак не вырасту.

– И не вырастешь, – говорит он, и Торн недоуменно замирает. Туиренн чуть улыбается и снова подается вперед, к ней, прежде чем объяснить. – В их понимании. Они говорят про нас «всегда подростки». Наши чувства не меняются так, как их. Мы всегда чувствуем все остро, словно в первый раз. Ты ведь и сама знаешь, верно?

Слишком верно. Она не хочет отвечать, поэтому просто отправляет в рот кусочек мяса. Отвлекается на то, сколько всего чувствуют вкусовые рецепторы, как это отличается от скудных запасов продуктов, которые хранились в караване. Она не будет скучать по картонно-пепельному вкусу гнусной еды с побережья. Разве что по дурацкой булке, которую воровал для нее Молли.

Молли.

Ей хочется верить, что он в порядке.

– Так, Торн, – голос Туиренна возвращает ее к реальности, а от его улыбки снова слишком легко забыть, как дышать. – Что же за жизнь ты оставила позади, зайдя на нашу территорию? Какой опыт накопила? Я очень давно покидал пределы Дворов. Расскажи мне, что там, за границей леса.

Она снова чувствует, как ее душит злость. Наглое, наглое напоминание о том, что теперь она пленница, лишает ее всякого желания отвечать, и она холодно говорит:

– Никакого опыта. Мне девятнадцать лет, откуда мне его взять.

Брови Туиренна вздрагивают в удивлении – а потом он смеется. Даже то, насколько прекрасный у него смех, не может потушить приступ ее злости.

Какое право он имеет над ней смеяться? Какое право они все имеют относиться к другим так снисходительно?!

Туиренн ощущает ее злость – а, может, она вновь светится, но он только взмахивает рукой, как бы говоря, «нет, нет, ты не так поняла».

– Прошу прощения! Я просто давно не слышал таких… чисел. Девятнадцать лет! Так мало! Все равно что несколько минут.

Торн сжимает кулаки, и ее ногти прорезают кожу до крови слишком легко. Ей следовало бы думать головой, а не пускать кровь в присутствии реликтов, но сейчас рациональность для нее не значит ничего.

Будто бы всего остального недостаточно, чтобы чувствовать себя незначительной. Недостаточной. Разумеется, она все равно что букашка в понимании вечных чудовищ из леса. Незачем было напоминать об этом.

– И я сделал только хуже, да? – Туиренн улыбается, его холодная рука в черной перчатке накрывает ее руку. – Еще раз, я прошу прощения. Я не насмехаюсь, я в восхищении. И давай сменим тему, пока я не разозлил тебя еще больше. Люблю эгидианскую злость, но я хотел просто поговорить.

Торн выдыхает. Натянуто улыбается.

– Меняй.

Его рука исчезает с ее. Туиренн кивает.

– Давай прямо тогда, хорошо. Уже разглядела свои черные следы под кожей? – он дожидается ее кивка и добавляет: – Расскажешь мне, как тебя угораздило?

Она не хочет больше подбирать слова для него.

– Я бежала и провалилась в полость под старыми корнями. Упала на какую-то старую корягу на камне.

Она не сразу понимает, что не так в воцарившейся тишине. Нет не только его голоса и реакции, нет больше звуков и касаний ветра, нет шороха светлячков, нет ничего, будто целый мир вымер в одно мгновение. Когда она решается поднять взгляд на Туиренна, ей хочется кричать.

Эрратт Туиренн смотрит на нее прожигающими золотыми огнями глаз, и он в бешенстве.

Вся его фальшивая доброта и радушие испарились утренним туманом, исчезли в одно мгновение. Перед ней – его истинное хищное, животно-злое лицо.

Говорят, истинное зло отмечено непревзойденной красотой. И она готова была поверить в то, что он – само зло во плоти.

Она понимает, что оцепенела. Туиренн медленно отворачивается от нее, переводит взгляд в сторону темного леса. Он дышит, понимает Торн вдруг, дышит медленно и глубоко, будто считает выдохи, будто вот-вот рванет, хотя раньше казался настолько нереальным, будто ему и не нужен воздух.

Этот страх ей не заглушить гневом, и Торн вскакивает, роняя стул.

– Я не знала. Я не знала! Это было случайно, клянусь, я даже не знала, что там можно куда-то упасть, я…

– Сядь, – говорит он холодно, и Торн обнаруживает, что послушно садится на сам собой возникший на месте стул. Она хочет оправдываться, объясняться, но ее губы словно зашиты.

Туиренн медленно поднимается, поправляет одежду. Не смотрит на нее.

– Завтра по пробуждении переговори с Рашалидом. Амиша проводит тебя.

И только когда он исчезает в ворохе перьев и огоньков, Торн снова может открыть рот. Ее трясет от испытанного страха, она сжимает край стола до побелевших костяшек, до боли в пальцах.

Только когда к ней возвращается трезвость мысли, она понимает, что кое-что сегодня все-таки узнала.

Она всегда поймет, когда Туиренн будет принуждать ее.

Этот замок огромный и прекрасный, и безумный, и непредсказуемый.

После подавившего ее страха Торн должна была, наверное, вернуться к себе, послушно ждать утра, пока ее не отдадут какому-то многократно упомянутому Рашалиду, что, в свою очередь, гарантированно будет неприятным опытом. Может, она должна и сейчас трястись как робкий лесной зайчик, послушно в свою темницу.

Нет.