– Ну да, в наше время молодежь их не любит, потому что все молодые хотят быть одинаковыми. Они даже не знают, что такое развлекаться. Зато все такие ловкачи!

– Нет… Может, им не нужно тату, чтобы отличаться друг от друга…

– Отличаться, отличаться… Мы уж если хотели развлечься, то прежде всего ржали до упаду. Брали велосипеды или какие-нибудь старые колымаги и жали на всю катушку как чокнутые. В те времена пробок не было!

Этот человек изъяснялся только на кабацком жаргоне. Иначе он не умел. Невыносимый тип… Как он меня раздражал! И этот запах… Ладно, сделаем еще усилие…

– Да, но теперь молодежь знает, что нельзя больше ради развлечения загаживать планету.

– Ага, ну-ну! Еще и весь этот экологический идиотизм в придачу! Загаживать планету, разогревать планету или что там еще? Все это выдумки парней, которые норовят продавать пятаки по евро и сами не знают, чего хотят!

– Да вы-то что в этом понимаете?

Это вырвалось у меня непроизвольно, в один миг. Он снова остервенело нажал на тормоз, машина дернулась и резко остановилась, я впечатался в спинку переднего сиденья, а потом меня резко отбросило назад.

– Да пошли вы!.. Понятно? Убирайтесь вон! Не выношу, когда всякие придурки читают мне мораль! Вылезайте!

Я отпрянул с такой скоростью, что мое тело вжалось в обивку сиденья. Прошли две секунды в тягостном молчании, потом я открыл дверцу и выскочил из машины. Я вылетел как стрела, пока ему не пришло в голову меня схватить. Кто его знает, может, у него полицейская дубинка под сиденьем…

Я пробрался между машинами до широкого тротуара Елисейских Полей и бегом бросился к Триумфальной арке. Разгоряченное лицо освежил частый моросящий дождик. Страх прошел, но я все бежал и бежал под взглядами туристов и праздношатающейся публики. Я бежал, потому что ничто больше меня не удерживало. Я разорвал еще одно маленькое звено в ошейнике, развязал еще несколько бесполезных узлов. Я впервые отважился сознательно говорить незнакомому человеку все, что я думаю, и теперь я чувствовал себя свободным, свободным! И мелкий дождик хлестал мне в лицо, словно пробуждая к жизни.

8

Портье в мундире отскочил в тамбур, чтобы я не сбил его с ног, и я влетел в величественный холл отеля Георга Пятого, одного из красивейших дворцов столицы.

Красный мрамор Аликанте устилал пол, и высоко-высоко, к самому потолку, поднимались колонны из красного мрамора.

Бюро администратора тепло светилось деревянными панелями. В помещении царила молчаливая атмосфера деловитой роскоши. Прислуга грузила на золоченые тележки чемоданы и дорожные сумки, по преимуществу из дорогой кожи и с монограммами престижных фирм. Служащие администрации, улыбаясь, раздавали кому ключи, кому карту Парижа, что-то разъясняя и показывая постояльцам. Какой-то тип в шортах и кроссовках фирмы Nike, который смотрелся здесь как репер на сцене, где сидит симфонический оркестр, пересек холл с таким видом, словно только в таких отелях и жил. Наверняка мой соотечественник…

Я подошел к портье:

– Будьте добры, как пройти в бар?

Я боялся, что он сейчас спросит меня, есть ли у меня номер в отеле. Наверное, у меня был еще тот видок: волосы встрепаны, по лицу стекает вода. Но по счастью, вид туриста в шортах придал мне уверенности.

– Справа будут три ступеньки, а за ними, чуть дальше, – бар, – любезно и слегка напыщенно ответил он.

Я поднялся по ступенькам и оказался в просторной застекленной галерее, ведущей вдоль зеленого двора. Апельсиновые деревья, самшит, бассейны со скульптурной отделкой, столы из драгоценных пород дерева и кресла, зовущие к отдыху… С богато украшенного потолка свешивались великолепные люстры. Стены из резного камня украшали величавые статуи в нишах. В глубине галереи виднелись ряды низких столиков, окруженных такими же низкими креслами в мягких чехлах. Так и хотелось плюхнуться в кресло и утонуть в нем, но надо было соблюдать приличествующую месту сдержанность.

Бар выходил на галерею и в сравнении с ней казался маленьким. Обитые темно-красным бархатом стены и пол создавали интимную атмосферу. В этот час посетителей было мало. В низких креслах визави сидела пожилая пара, а чуть поодаль двое мужчин о чем-то оживленно говорили вполголоса. Скорее всего, разговор был деловой. Дюбре я не обнаружил и прошел к столику в глубине, чтобы сразу увидеть, как он войдет. Возле столика пожилой пары я ощутил пьянящий запах духов, исходящий от женщины.

На моем столике лежали газеты. Среди них несколько серьезных: «Геральд трибюн», «Нью-Йорк таймс» и «Ле Монд» и издания помельче. Я взял «Closer»^[6], чей потрепанный вид говорил об определенной популярности. В конце концов, я находился в таком заведении, где вполне уместно проявить интерес к жизни звезд!

Вскоре появился Дюбре, и я отбросил в сторону журнал. Он шел ко мне между столиками, и я заметил, как глаза всех посетителей повернулись в его сторону. Он был из тех людей, что излучают некую магнетическую энергию и сразу привлекают к себе внимание.

– Ну, рассказывай о своих подвигах!

Я заметил, что он со мной не поздоровался. Каждый раз, когда мы встречались, он будто возобновлял беседу, прерванную минутой раньше, чтобы отлучиться в туалет.

Он заказал бурбон, я ограничился перье.

Я в деталях описал ему сцену в такси, и он от души хохотал над шофером.

– Ну ты просто попал в яблочко! Если бы я для себя устраивал такую встречу, мне бы вряд ли повезло найти такой типаж.

Я поведал ему, как трудно мне было находить возражения на все сентенции шофера и какое чувство облегчения охватило меня потом, когда все закончилось, хотя мы и повздорили.

– Я очень доволен, что ты через это прошел. Слушай, ты мне много рассказывал о работе, что в кабинете чувствуешь себя как в заточении и тебя преследует ощущение, что за тобой все время следят и судачат за спиной.

– Да, там мне не дают быть самим собой. Мне не хватает свободы. Я ощущаю себя узником. Мне все кажется, что они обсуждают каждый мой жест, каждое слово. А сегодня, уходя из офиса, я нарвался на нелестную реплику начальника. Правда, я ушел немного раньше, но зато в другие дни сидел допоздна. Ну ведь несправедливо упрекать меня за единичный уход, когда я и так все время задерживаюсь! Я не свободен, я задыхаюсь…

Он взглянул на меня проницательным взглядом, отхлебнув добрый глоток бурбона. От него пахло дорогим парфюмом.

– Знаешь, когда ты сказал: «Там мне не дают быть самим собой», мне захотелось ответить: «Наоборот, тебе дают быть самим собой, более того, тебя к этому раз за разом подталкивают. От этого ты и задыхаешься».

Я был поражен:

– Не понимаю вас.

Он откинулся на спинку кресла:

– Когда ты рассказывал мне о коллегах, мне запомнился один из них, такой нахальный парень…

– Тома.

– Он самый. Задавака, насколько я могу судить по твоим словам.

– Это еще слабо сказано…

– Представь себе, что сегодня Тома оказался на твоем месте, что это он ушел из офиса в четыре или пять часов и в коридоре столкнулся с шефом.

– Это был не наш непосредственный начальник, а ведущий все направление.

– Вот и хорошо. Вообрази эту сцену: Тома уходит на час раньше и в коридоре налетает на шефа.

– Попробую…

– А ты – маленькая мышка и наблюдаешь за этим из норки.

– Ладно…

– Что они говорят друг другу?

– Гм… Не знаю… Ну… Странно так вот представлять… Ларше, наверное, улыбается… Дружески, очень доброжелательно…

– Интересно… Значит, ты полагаешь, что если бы Тома сегодня вечером оказался на твоем месте, то начальник именно так к нему бы и отнесся?

– Ну… возможно… Во всяком случае, я так себе представляю. На самом деле это было бы очень несправедливо. Но я думаю, Тома у него в любимчиках и правила на него не распространяются.

– Ясно. А как зовут того парня, который, по твоим представлениям, всех дурачит?

– Микаэль?

– Ага, Микаэль… А теперь представь себе ту же сцену, но с Микаэлем на твоем месте. Это Микаэль ушел из офиса в пять часов. Как обернется дело?

– Сейчас посмотрим… Я вижу… Наверное, Ларше отчитал бы его, как и меня!

– Да?

– Он ему также сказал бы: «Что, отдыхаешь после обеда?» И тон его, скорее всего, был бы еще ядовитее. Ну да, точно! Он всегда над ним насмехается.

– А как отреагирует Микаэль?

– Гм… Трудно представить… Ну, я думаю, Микаэль, с его самоуверенностью, ответит что-нибудь вроде: «Вы рассуждаете, как знаток» – или еще что-нибудь придумает.

– Ах вот как! А Ларше?

– Да разойдутся каждый в свою сторону, и оба будут хохотать всю дорогу.

– Очень интересно, – сказал он, приканчивая свой бокал. – И что ты об этом думаешь?

– Не знаю, – ответил я задумчиво. – Если бы так и было на самом деле, значит Микаэль тоже в любимчиках.

– Нет, Алан, это совсем не так.

Он знаком подозвал официанта:

– Еще один бурбон.

Я отпил перье. Дюбре наклонился ко мне и впился в меня своими синющими глазами. Я ощутил себя голым.

– Это совсем не так, Алан, – повторил он. – На самом деле все сложнее. Тома считает себя выше других, и это вызывает у Ларше… определенное уважение. Микаэль же над всеми подтрунивает, а Ларше прекрасно знает, что это беда тех, кто считает себя хитрее других. И Ларше поднимает его на смех, чтобы показать, что он сам еще хитрее. А ты…

Он выдержал паузу.

– А я никого из себя не корчу, как другие, я естественный, такой, как есть, и этим пользуются.

– Нет, все гораздо хуже, чем ты думаешь. Ты, Алан, как ты сам себя характеризуешь, действительно… несвободен. Ты несвободен, и это еще дальше загоняет тебя в ту тюрьму, где ты находишься… Ты замыкаешься в молчании там, где я готовил бы решительный удар. У меня бы кровь бросилась в лицо, меня захлестнул бы гнев. Что это он там мне такое говорит?

– Да все наоборот! Совсем наоборот! Я не выношу, когда посягают на мою свободу!

– Посмотри, как получилось с водителем. Ты говоришь, что делал над собой усилие, чтобы ему возражать. Все-таки он вряд ли снова тебе встретится, и ни твоя жизнь, ни твое будущее от него никоим образом не зависят, правда? И все равно ты испытываешь потребность как-то приноровиться к тем, от кого ждешь оценки. Ты боишься, что в тебе разочаруются и тебя отвергнут. Вот почему ты не позволяешь себе ни говорить, что думаешь на самом деле, ни поступать сообразно своим представлениям. Ты все время делаешь над собой усилие, чтобы соответствовать ожиданиям других. И ведь тебя об этом никто не просит, Алан, инициатива только твоя.

– Но я думаю, что это совершенно нормально! Если все станут совершать хоть небольшое усилие ради других, жизнь станет лучше.

– Совершенно верно, но тут речь идет не о твоем собственном выборе. Ты ведь не говоришь себе с утра: «Ага, сегодня я делаю то, что от меня ожидают». Нет, ты так поступаешь бессознательно. Ты полагаешь, что иначе тебя не будут любить и не станут с тобой общаться. И, сам не отдавая себе отчета, ты без конца себя к чему-то принуждаешь. Твоя жизнь проходит в подчинении, потому ты и не ощущаешь себя свободным. И… ты хочешь подчиняться.

Я был ошеломлен. Меня словно обухом по голове ударили. Я ожидал чего угодно, только не такого… Голова шла кругом. Все перемешалось: мысли, идеи, события, и я потерял почву под ногами. Хотелось с порога отмести весь анализ Дюбре, но какая-то часть меня понимала, что доля истины тут присутствует. И эта истина меня тревожила. Мне, который всю жизнь так ревностно оберегал свою свободу от посторонних посягательств, вдруг заявляют, что я сам стремлюсь подчиниться чужой воле.