О том, что симпатичная заведующая отделением Елена Васильевна Киселёва предпочитает коньяк традиционному женскому шампанскому, знали уже все и давно, а вот то, что она дегустирует подаренные бутылки на работе, – никто. Во всяком случае, она на это очень надеялась.

«Ну, и что мне с этой дурочкой делать, а? – Доктор плеснула в бокал ещё немного. – Не силком же её на аборт тащить?» Елена вспомнила, какое растерянно-радостное было лицо у восемнадцатилетней дочери, когда та сообщала ей о беременности, и скривилась.

«Ба-буш-ка. – Елена мысленно примеряла на себя это слово. – Ба-буш-ка. Разве я похожа на бабушку?» Чуть ниже среднего роста, худая, светловолосая, с короткой стильной стрижкой и большими серо-зелёными глазами, в свои сорок шесть она никак не походила на бабушку.

– Как-нибудь уладится, – повторила она вслух, сделала ещё глоток, убрала бутылку и встала. Взгляд её упал на пухлую папку: «Лотова Светлана Леонидовна», простое, ничем не примечательное имя, следующей строкой шла дата рождения. «Хм, надо же!» – Дата рождения почти совпадала с датой её рождения, 25 января, а у неё было 27-го, правда, пациентка Лотова была на три года старше.

Елена задумалась и достала карту Дубовец Светланы Афанасьевны.

«Как забавно», – доктор сравнивала обеих пациенток – обе Светланы, у Дубовец день рождения был как раз 27-го, но февраля, старше на четыре года. У обеих – сыновья примерно одного возраста.

По анализам и биопсии она читала «историю болезни» их обеих, но, скорее, видела перед собой не сухой медицинский отчёт, а совершенно безрадостную историю жизней этих женщин – в онкологическом отделении.

Отделять одно от другого становится всё сложнее. Прошлое и настоящее путаются, поэтому о прошлом стараюсь не думать. А в настоящем – к камерам привыкаешь, как и ко всему остальному. Он даёт мне всё, что я хочу, – пока я делаю всё, что хочет он. Почти.

Когда часы отсутствуют, включается внутренний таймер. Оказалось, я вполне себе жаворонок, хотя всегда думала, что сова. Утро сегодня дождливое – капли барабанят в подвальные окна, тонированные и забранные в решётку.

Комната довольно большая, наверное, она занимает треть, если не больше, площади всего дома, несколько окошек. Все маленькие и тёмные, чтобы снаружи не был виден включённый свет. Вечный полумрак я разбавляю светом торшеров и ламп, которых у меня много и все с пластиковыми плафонами. Он не скупится, если я прошу что-то, по его мнению, неопасное.

– Доброе утро, милый. – Я машу ему рукой в камеру.

Завтрак состоит из молока и хлопьев. Ем ложкой – ножи и вилки не полагаются. И запахи здесь остаются надолго, вентиляция не справляется, а открыть можно только крохотную форточку.

– Пойду полежу немного, почитаю. – Я смотрю в камеру над столом.

Если не улыбаюсь, он злится, а если он злится, мне хуже.

Как странно жизнь проявляет, казалось бы, незначительные вещи, составляющие огромную ценность повседневности, которую мы бездарно игнорируем. Налить чашечку горячего кофе, отрезать хлеба или колбасы, есть ножом и вилкой, выдавить прыщ или сходить в туалет, зная, что за тобой никто не наблюдает.

Я беру с полки «Просто сказки» Редьярда Киплинга и иду с ними в кровать, захватив с собой пластиковый стаканчик с апельсиновым соком. Он любит, когда я читаю «его» книги. Их немного и все зачитанные, потрёпанные – «Денискины рассказы» Виктора Драгунского, стихи Маршака и Агнии Барто, мрачный Андерсен, братья Гримм и вот Киплинг. Они стоят вперемешку со взрослыми, но – для удобства – я «выделяю» им собственное место на полке. Похоже, это его детские книги, и сейчас он иногда просит ему почитать.

Узкая цепочка шуршит по ковру, увиваясь за мной. Она позвякивает по кафелю, если я иду в туалет, или глухо постукивает по линолеуму, если подхожу к полкам с книгами. Я знаю эти звуки, они сопровождают меня почти три года, я даже сплю в кандалах. Я всегда в них, пока он не приезжает и не отстёгивает меня на короткие две минуты, когда мы идём через дом во двор, – там он пристёгивает меня опять.

В пижаме забираюсь под одеяло, подбиваю подушку и смотрю в книгу, которую читала уже несколько раз. Книги – это то, что я пытаюсь протащить сюда из своего прошлого, чтобы выстроить своё настоящее, создавая иллюзию нормальности. Даже понимая, что это – всего лишь иллюзия. Он привозит мне новые книги только тогда, когда я хорошо себя «веду» и «заслуживаю».

Ещё я выпросила у него большого плюшевого кота, с которым теперь сплю в обнимку. У него есть точно такая же игрушка, с которой спит он… Это наша с ним маленькая «тайна», как и много-много других, больших и маленьких тайн, накопившихся за всё наше-с-ним время.

Уснуть мне не удаётся, дождь усилился и теперь заливает подвальные крохотные оконца, словно иллюминаторы тонущего корабля. SOS, SOS, SOS!!! Мой корабль идёт ко дну! Спасите наши души! Нет, только мою. Одну. Заблудившуюся в северных широтах.

Я даже не знаю, где нахожусь. Тверь? Кострома? Подмосковье? Рязань? Петербург? Судя по климату, средняя полоса. Слишком средняя, чтобы дать точное определение.

Вижу, что покрывало свесилось с кровати… И мне приходит в голову неожиданная мысль – с замирающим сердцем поворачиваюсь на бок, укладываю плюшевому коту под нос раскрытую книгу, подбиваю одеяло и, прикрывшись лежащим поверх покрывалом, соскальзываю под кровать. Я знаю, что это ненадолго, но хоть на несколько секунд.

Пыльно и тихо. Я лежу, затаившись, ожидая, что вот-вот оживут динамики и голос Владимира скажет: «Мама, ты где?» И я, сделав вид, что просто ищу тапочки под кроватью, вынырну наружу. Он всегда так шутливо спрашивает, словно играет в прятки, если теряет меня из виду. А потом приезжает, перенастраивает камеры так, что за пару лет слепых зон в моём подвале не осталось.

Но динамики хранят молчание. Иногда я слышу щелчок – он то включается, то отключается, и это всегда произвольно.

Лёжа внизу, я улыбаюсь кроватным рейкам – это удивительное, почти забытое ощущение – знать, что, пусть на секунды, ты предоставлена сама себе. Я всё жду, что он меня окликнет… но – ничего. Неужели он купился на плюшевого кота, прикрытого книгой?

Щелчок. Он отключился, так ничего и не заметив?

Я разглядываю деревяшки, держащие матрас у меня над головой, где-то внутри распускаются и ослабевают стальные нити, скрученные в тугой узел. Он окликнет меня скоро, совсем скоро… я жду, но динамики молчат. Мне хорошо в пыльной невесомости подкроватья, словно это совершенно отдельный мир.

Через несколько минут я настолько расслабляюсь, что начинаю засыпать и тут же одёргиваю себя – нет, нет, нет! Неужели он ничего не заметил? Может быть, я положила книгу поверх кота под таким углом, что игрушку не видно и ему кажется, что я читаю книгу? Сонливость как рукой сняло, и мозг начинает лихорадочно работать, пытаясь проанализировать ситуацию. Неужели такое возможно? Это неожиданный и чудесный подарок!

Очень медленно и аккуратно, прикрываясь свесившимся покрывалом, я выглядываю, пытаясь запомнить, как именно расположена игрушка и где находится книга, потом так же, прикрываясь покрывалом, я тихо заползаю обратно и ложусь в кровать под одеяло.

Неужели он ничего не заметил? Или заметил, но ничего не говорит?

– Говорю тебе: я больше не могу, мам. – Кира вошла в гостиную и рухнула на диван. – Я правда больше не могу.

Елена посмотрела отстранённо:

– Рановато у тебя токсикоз начинается.

Она сидела за компьютером, изучая истории болезни пациентов, и строила планы на завтра. Три операции – и все по удалению молочных желез. «Сивко, Бутыркина, Лотова. Да, Лотова… – Елена задумалась. – Симпатичный парень этот Вадим Лотов, настойчивый, но не наглый».

– Мам… мам…

Елена включилась в реальность, глянув на дочь:

– Скажи ещё раз, я прослушала.

Она посмотрела на тоненькую фигурку Киры – она скоро округлится, распухнут щиколотки, раздадутся бёдра, нальются груди. Она больше никогда уже не будет её «маленькой девочкой». Младенцы, младенцы, младенцы… зачем этому миру столько младенцев?

– Может, выпить что-нибудь от этой тошноты? – Кира, скрючившись, лежала на диване.

Елена едва не сказала, что пить нужно было противозачаточные, но промолчала, глядя в страдающие глаза дочери.

– Б-шесть, – она смягчилась, задумалась, – и угля – для начала, если совсем станет плохо, будем думать.

– А что – сейчас ещё не совсем? – Кирин голос был слабый. – Каждое утро так и почти каждый вечер.

– Ну, утро, – хмыкнула Елена и плотнее укуталась в плед. – Утро – это ерунда.

– И вечер, – Кира глянула в темень за окном, – и днём тоже бывает.

– Пока всё в пределах нормы, – Елена уставилась в компьютер, – тебе нужно жидкости больше. Выпей чаю с лимоном. Горячего.

– Ладно. – Кира сползла с дивана, встала, обернулась и зло добавила: – Опять пациенты твои.

Елена отмахнулась, она любила свою работу и знала, что дочь не любит её за то, что она любит свою работу.

Так было всегда с тех пор, как она поняла, что замужем за медициной, и родила Киру лишь потому, что долго не знала, что делать со своей внезапной беременностью, пока не стало поздно, а потом – слишком поздно.

Глава 2

Поздно думать о сделанном… но мысли всё равно перескакивают с одной на другую: от радости к ужасу.

Я подхожу к окну – напротив глаз трава. Лето только началось, и сегодня солнечно. Одно из окон выходит во двор, и я вижу автоматически открывающиеся ворота и щель под ними – полосу неба. В этой щели на короткое время и только летом видно закатное солнце. Я стараюсь не пропускать этот миг. Смотреть на закат, словно прикасаться к свободе, которую щедро дарит небо живущим. Только не мне.

– Что ты делаешь, мама? – Его голос долетает из динамиков.

– Жду тебя, милый, – усилием воли заставляю себя отойти от окна.

Он не знает, что я могу видеть закат, эту тайну я храню для себя.

– Когда ты приедешь? Скоро? Я соскучилась! – Поначалу мне было странно разговаривать с пустотой, но я привыкла. Как и ко всему остальному.

– Скоро, – он никогда не обозначает точного времени, – привезу тебе варенья, малинового. Уже купил.

– Ты знаешь, чем меня порадовать! Спасибо! – оскаливаюсь в улыбке.

Не верь себе, не верь себе, не верь себе!

Я повторяю это каждый раз, потому что, когда постоянно проговариваешь одно и то же, начинаешь этому верить. И забываешь, как есть на самом деле.

– И ещё у меня для тебя сюрприз, мам! Пока это тайна, но обещаю – тебе понравится! – Его голос интригующий, тон приподнятый.

Чтоб ты сдох, тварь, вместе со своими сюрпризами!

– Ох как интересно, мой дорогой сыночек, – стискиваю зубы.

– Не скучай, скоро приеду, мамочка.

– Мамочка моя, мама, мама, – очень тихо прошептал он, но Елена услышала и удивлённо обернулась.

Вадим стоял возле окна, нервно потирая переносицу. Видно было, что он волнуется.

«Интересно, беспокоилась бы так за меня Кира?» – вдруг подумала Елена.

Операция была назначена на одиннадцать утра – на сегодняшний день вторая по счёту, а поскольку первая прошла с осложнениями и задержалась, следующая тоже сдвинулась.

Увидев врача, он сразу же подошёл.

– Здравствуйте, – лицо его было серьёзным и сосредоточенным, – какие прогнозы? Эт-то надолго? Сколько ждать?

На нём были джинсы и рубашка с пиджаком. Елена скользнула взглядом по его фигуре – видно было, что он не брезгует спортзалом. И рубашка отличная!

– Несколько часов, точнее сказать не могу – вы всегда можете позвонить в операционный блок и узнать, как идут дела.

– Вы так добры. – Он улыбнулся, поправляя очки.

На них смотрели медсёстры, санитарки, пациенты.