Она победно показала палец с кольцом.

Елена не донесла пальто до вешалки:

– Поздравляю! И когда предполагается счастливое событие?

– Мы пока не решили, – дочь переглянулась с новоиспечённым женихом, – но скоро. Да?

– Да. – Жених потёр нос и сунул ноги в кроссовки.

– Ну, вы уж поставьте меня в известность. – Елена всё-таки повесила пальто, хмуро глядя на Серёжу.

– Хорошо, – он быстро надел куртку, – до свидания.

– Пока, позвони, – помахала ему Кира.

– До свидания. – Елена проводила его взглядом.

– Мам, это же хорошо, да? – Кира прислонилась к стене, когда за Серёжей закрылась дверь. – Хорошо же, что мы поженимся и у малыша будет отец.

Она ласково погладила себя по животу.

«Чёрт!» – рявкнул в голове Елены чей-то голос, оказавшийся её собственным. Она всё ещё думала, что как-нибудь «рассосётся», хотя было понятно, что ничего так просто не «рассасывается».

Дочь смотрела на неё и с надеждой, и с готовностью обороняться. А Елена, глядя на неё, вдруг увидела маленькую девочку, которую когда-то вела за руку в детский сад по такому же тёмному холодному ноябрю. Она тогда торопилась, она всё время торопилась и не обращала никакого внимания на то, что девочка не успевает за её быстрым шагом и бежит, подпрыгивая, старательно перебирает маленькими ножками, пытаясь подстроиться и всё равно не может. От воспоминания сердце болезненно сжалось.

– Мам? – Кира так и стояла у стены.

И Елена выдохнула, закрыла глаза, а открыв, спокойно сказала:

– Ну, конечно, конечно, это хорошо, доченька. Парень он просто замечательный! И кольцо красивое. И всё у вас получится, малышу нужен отец.

Кира тряхнула головой, не поверив собственным ушам, Елена так с ней почти никогда не разговаривала.

– Вообще-то кольцо так, подделка, но он обещал подарить настоящее.

Кира тоже выдохнула, подошла к Елене и обняла её, сидящую:

– Спасибо, мам.

«А я всё-таки думала уговорить её на аборт».

Из сумочки тренькнул телефон – пришло сообщение, Елена взяла телефон и направилась к себе в комнату.

– Мы там тебе ужин оставили, – вдогонку сказала Кира.

– Спасибо, – Елена не обернулась, – я сегодня ужасно устала.

Всё мгновенно вернулось на привычные рельсы, Кира насупилась и буркнула:

– Ты всегда ужасно устаёшь.

Устаёт ли он когда-нибудь? Ест? Спит?

Стоит мне среди ночи встать в туалет, как из динамиков я слышу его вездесущий голос: «Всё в порядке, мамочка?»

Про свою работу он рассказывает скупо и вскользь, не может не рассказывать совсем, надо ему. Технарь какой-то. Судя по одежде, которую он мне покупает, и продуктам, которые привозит, деньги у него есть.

По периметру подвала стоят датчики движения. И он видит и слышит, когда я перемещаюсь ночью, когда мне предписано спать.

В кровати датчиков нет, иначе они бы сигналили каждый раз, когда я ворочаюсь с боку на бок во сне. И под кроватью их тоже нет.

Радость от полученной скрепки притупилась. На смену радости пришёл страх. И за себя, и за девушку, которую он собрался сюда привезти. Он её закуёт – так же, как меня. Слишком много риска. И зачем мне заточенная скоба, если в моём распоряжении могут оказаться кухонные ножи.

Одновременно в голове предательски выстукивает надежда: «Это твой шанс, шанс! Бог с ней, с этой девчонкой, всех не спасёшь, зато можешь спастись сама».

Я кручусь с боку на бок – сон не идёт. Он дал мне ясно понять, что не остановится, если я сделаю хоть что-то неправильно.

Сумасшедший ублюдок!

Сквозь тусклый свет ночников я смотрю в крохотное оконце под потолком. Мокрая трава поблёскивает в мерцающем лунном свете. Ночь, проникая сквозь толстое тонированное стекло, заполняет собою углы и пустоты подвала, делая всё одинаковым, сумеречно-призрачным, ложится на плечи, и я сама себе кажусь призраком.

Он всегда говорит, что заботится обо мне. Что всё для меня и ради меня. И что он точно знает, как лучше. Иногда я начинаю ему верить.

В выходные он привезёт Машу. Мы будем сидеть в гостиной? Пить из стеклянных бокалов? Есть ножом и вилкой настоящее мясо? По спине пробегает дрожь от этих мыслей.

Я увижу другого человека, и другой человек увидит меня, увидит, что я не призрак, что я есть. Пусть под другим именем, но есть. Живой человек.

За последние почти три года это будет самое грандиозное событие в моей странной жизни!

– Мамочка, ты готова? – его голос в динамиках.

Давно я так ни о чём не волновалась. Мысли сбиваются в стайку перепуганных стрижей и чёрной тучей носятся в голове.

– Милая, я вижу, что ты нервничаешь, хочешь успокоительное?

– Нет! – Я выдыхаю, натягиваю на лицо подобие улыбки. – Всё хорошо, сыночек, не стоит беспокоиться, я в порядке.

– Ты уверена?

Мне кажется, звук его голоса всверливается мне в мозг.

– Конечно! – Сложно быть убедительной, сидя на корточках, с ладонями, распластанными на полу.

День назад мы «репетировали»: он впервые отвёл меня на кухню, показал, где что лежит, и я постаралась запомнить. И снова говорил о множестве «опасных» предметов и о том, что мне нужно быть молодцом.

Я продолжаю сидеть, не шевелясь, на тот случай, если он всё ещё смотрит.

Слышу лёгкий скрежет ворот, шуршание шин, едва уловимый хлопок автомобильной дверцы, второй хлопок. Девичий голосок, смех… Шаги наверху, шаги ближе, поворот ключа, и вот он сбегает с лестницы.

– Родная мамочка! – Порывистые движения навстречу. – Давай, давай.

Отстёгивает меня, обнимает за плечи, и мы подходим к лестнице, ведущей наверх.

– Ты ведь всё помнишь, да? – Он стискивает мне плечо так, что становится больно.

Я терплю.

В его глазах возбуждённый блеск, и где-то на самом дне зрачков – страх.

– Ты ведь всё помнишь? – переспрашивает он и сжимает сильнее.

Больно.

– Я на всякий случай прихватил лекарство, – он достаёт из кармана зачехлённый маленький шприц, – это если тебе вдруг станет нехорошо. Или вдруг станет нехорошо Маше и ей придётся колоть лекарство.

Тошнота подкатывает к горлу, воспоминания о проведённых в полубеспамятстве днях накатывают гнилой волной.

– Да-да, Володенька, я помню, я всё помню, всё знаю, – нельзя просить его, чтобы отпустил, – и обещаю, что ты будешь доволен.

– Вот и славно! Маша уже ждёт нас в гостиной.

Если я сделаю что-то не так, он может уколоть этот шприц ей, а не мне. Я ненавижу эту девочку.

Гостиная шире, чем мне казалось из коридора, в дальнем углу есть письменный столик, в другом – небольшое пианино. Я ни разу не слышала, как он играл. Тут же стоит проигрыватель для виниловых пластинок.

Ко мне оборачивается девушка с пластинкой в руках. Русые волосы забраны в хвост, глаза цвета слабого чая, робкая улыбка:

– Здравствуйте…

Мне хочется сказать ей, чтобы она бежала отсюда как можно быстрее и дальше.

– Здравствуйте, – но я просто стою, чувствуя, как он придерживает меня за локоть.

Я знаю, что ты здесь, знаю, знаю…

– Познакомьтесь, это моя мама, Светлана, а это… Маша. – Он волнуется, но голос не дрожит.

– Рада познакомиться, – Маша по-прежнему держит в руках пластинку, не зная, как с ней быть, – Вова много про вас рассказывал.

Господи, «Вова»!

– А мне про вас! – Я немного освоилась и стараюсь «не ударить лицом в грязь».

– Ну что, будем обедать? – бодро говорит он. – Мы с Машей привезли всё к столу.

– Ну зачем же, – развожу руками, – я бы сама приготовила.

Не лучший ответ.

Он дёргает щекой от неожиданности и хлопает ладонью по карману. В кармане лежит шприц, я помню.

«Успокойся, успокойся». – Глубокий вдох.

Главное сейчас – не наделать глупостей. Он взвинчен и начеку. Не сегодня. Я пытаюсь себя уговорить.

Кажется, Маша почувствовала витающее в воздухе напряжение, переглянулась с Владимиром и со мной:

– Давайте я помогу?

Я смотрю на него, ожидая негласного разрешения.

– Конечно, – тут же бодро отзывается он.

Несмотря на недавнюю репетицию, я оглядываюсь по сторонам с любопытством случайного прохожего.

Маша достаёт из сумки овощи:

– Салат?

– Да, хорошо. – Я открываю первый попавшийся ящик в надежде обнаружить там нож, а нахожу ложки с вилками.

– Мамочка? – Он вопросительно поднимает бровь. – Давай-ка и я тебе помогу.

Открывает соседний ящик и выдает мне нож. Маша, стоящая рядом, моет огурцы с помидорами и складывает их на чистую тарелку.

Нож. Широкий, большой. Острый. Дыхание сбивается. Прохладной рукояткой он удобно ложится в ладонь.

– А где у вас салатницы? – поворачивается ко мне Маша.

– Гм…

– Вот тут. – Он подскакивает и достаёт фарфоровую миску из верхнего ящика.

– Пока вы режете овощи, я помою зелень? – Она явно пытается подружиться.

Я замираю над огурцом, сжимая рукоять ножа. Если выбрать момент, если выбрать правильный момент, то одно резкое движение может изменить мою жизнь.

Он стоит возле небольшой барной стойки напротив и наблюдает за мной. Внимательно, змеино, неотвратимо.

Господи, дай мне сил.

Я шинкую огурцы с помидорами, болгарский перец – это забытое удовольствие делать что-то самой. Маша режет зелень – получается роскошный салат.

– Ну, пойдёмте на веранду, – Владимир достаёт из сумки хлеб, замаринованное мясо, нарезанный сыр, – пока вы будете сидеть и шептаться, я приготовлю шашлык.

Он отдаёт пакеты девушке, сам достаёт пару бокалов, бутылку вина. И мы группой двигаемся к маленькому дворику, тому самому – со столиком и верандой, несем миску с салатом, сыр, оливки в баночке, наструганную в магазине колбасу. Он идёт чуть-чуть позади меня. Он всегда оказывается позади.

Когда мы проходим прихожую, я отмечаю, что литой диск с моей цепью накрыт толстым ковром.

На веранде мой железный стул куда-то подевался (а я-то думала, он прикручен к полу) и стоят три одинаковых плетёных кресла. Недалеко от стола возле белёного забора обнаружился уже расставленный мангал и мешок с углём. Камер тоже нет, впрочем, я подозреваю, что внезапно образовавшееся птичье гнездо под крышей – не что иное, как замаскированная камера.

Мы садимся за стол, он ставит перед нами бокалы:

– Ну что, девчонки мои, красного или розе?

Я вздрагиваю. Когда-то из вин розовое было моим любимым. Я не пила три года. Долгих-долгих три года, почти три. Хотя мне порой кажется, что все тридцать.

Когда мы репетировали позавчера, он сказал, что я должна отказаться от вина, когда он будет предлагать.

– Налей мне немножко розового, а вам, Маша?

– Ой, что вы, меня можно на «ты», – она обернулась к нему, – мне тоже розе, Вовочка.

«Вовочка!» – Я едва не хохочу в голос. Это имя совершенно ему не идёт.

– Ты уверена, мам? – переспрашивает он со значением.

– Да-да, – делаю вид, что не замечаю, – самую малость, за знакомство.

– Хорошо. – Он наливает Маше полный, а мне на пару глотков.

В воздухе разносится удивительный, давно забытый запах. Я беру хрупкий бокал аккуратно за изящную ножку, покручиваю, согревая пальцами тонкое стекло.