Вот только потом все полетело, как у Егора Летова.

* * *

Кутаясь в пальто, он с недоверием оглядел возвышавшийся над ним импозантный особняк на набережной канала Грибоедова. Здесь, в таком месте? В пяти минутах от Невского?

«Поезжай в Питер, там бордели хорошие». Так сказал ему вусмерть пьяный писатель из первой десятки на литературной пьянке в пабе ”Holy Molly”, посвященной чествованию «Мамая». К тому времени Эдуард уже пару месяцев купался в славе и получил первый в жизни солидный гонорар. Почему бы не совместить приятное с полезным, подумалось ему тогда, и он отправился с размахом праздновать в культурную столицу. Сходить в Эрмитаж. Проехаться на речном трамвайчике. Насладиться просторным Невским с его булочными и книжными. Ну и воплотить свою влажную фантазию, во-первых, для души, а во-вторых, для своего метода, ведь эротический триллер удался на славу, а он думал, как дальше ковать железо, пока горячо. Сегодня и здесь Эдуард возьмет двух блондинок, как всегда мечтал. А что, писатели-классики тоже ездили к мамзелям, чем он хуже?

Ну дворец и дворец. А что, притону здесь, что ли, быть? Он пожал плечами и набрал домофон.

– Да?

– Здравствуйте, я звонил. Михаил.

– Номер тридцать три. Поднимайтесь.

Динамик призывно пропиликал, замок поддался, и тяжелая деревянная дверь пропустила Желтухина в чрево парадной. Он медленно зашагал по шикарной резной лестнице наверх. По дороге неслись мысли: а что находится в других квартирах, а как жильцы относятся к соседству с борделем, а хорошая ли здесь звукоизоляция?

Пока Эдуард поднимался, он почему-то вспомнил Олю и ее сообщение про хламидиоз. Немного придя в себя от эйфории после стрельбы из лука на фестивале, он бросился искать в интернете про это заболевание, передающееся половым путем. Прочитанное его испугало: гной из уретры, зуд, жжение при мочеиспускании. Стоя в загаженном синем биотуалете, заботливо привезенном организаторами для ролевиков, Эдуард даже силился выдавить что-то страшное из члена, а вернувшись в Москву, пошел и сдал болезненный анализ. Из-за чертовой Оли хмурый уролог засунул ему в уретру ватную палочку сантиметров на десять! Естественно, никакого хламидиоза у него не нашли. Да… Хламидиоз. Предохраняться тут нужно будет хорошо. Эдуард нервно похлопал рукой по предусмотрительно купленной пачке презервативов в кармане. На месте.

Наконец, он остановился перед нужной квартирой с бархатно-бордовой дверью и потянулся к звонку, но дверь приоткрылась сама.

– Здравствуйте, проходите, – улыбнулась молодящаяся брюнетка в довольно откровенном розовом платье. – Мы вас ждали. Тапки берите вот одноразовые.

«Наверное, мамка», – подумалось Желтухину, неловко вылезающему из обуви.

– Вот сюда, пожалуйста. Присаживайтесь на диванчик, сейчас наши девушки подойдут.

Мамка удалилась, а Желтухин остался один в просторной комнате с приглушенным светом и обоями под черный бархат. Он был в таком месте в первый раз и нервничал: сидел один на краешке дивана, как школьник, ждущий оценки, и смотрел то на дверь комнаты, то на экран телефона. А если это разводилово какое-то? Сейчас ворвутся журналисты и станут его снимать: известный писатель пойман за прелюбодейством в центре Петербурга. Или Марина Зильберштейн зайдет и осуждающе покачает головой. Или менты накроют бордель и подкинут ему порошок. Или бандиты изобьют и отнимут все деньги, потом даже в полицию не пойдешь… Он нервно потер мозоль от стрельбы из лука. Сейчас бы пострелять. Это бы его успокоило и охладило разгулявшуюся фантазию…

В коридоре раздался девичий смех и цоканье каблуков.

Первой вплыла настоящая красавица, кровь с молоком. Высокая, стройные ноги, большая грудь, русая коса, миловидно-подростковые черты лица. Из одежды – красное белье и какая-то прозрачная вуаль для красоты. У Желтухина немного пересохло в горле и подкосились ноги, хорошо, что на диване сидел. Эту точно возьмет. Красавица улыбнулась, а Эдуард не знал, как себя вести: раскинуться на диване, как король, встать и поприветствовать или продолжать сидеть на краешке.

Но следом вплывала уже новая краса – низкая гибкая азиатка, брюнетка с точеными скулами и ногами в татуировках. Ее взгляд обещал любой разврат. За ней зашла чернокожая, за ней мулатка, за ней еще одна блондинка, которую Желтухин тоже мысленно выбрал, еще кто-то, а за ними мамка. А последней зашла она.

Девушка из его видения: худая и плоскогрудая, со спутанными волосами и глазами с поволокой. Желтухин уставился на нее и не мог оторвать взгляда, а та ровно и спокойно смотрела в ответ с ухмылкой. Где-то на заднем фоне мамка сказала девочкам представляться, и стали произносить женские имена, но все они доносились до Эдуарда как будто он сидел не на диване, а в аквариуме. Громко и отчетливо он услышал лишь одно имя, которое произнесла незнакомка из сна: «Лили». Он и думать забыл про влажные сексуальные фантазии и блондинок, он видел только ее и повторил за ней еле слышно: «Лили».

Дальнейшее он помнил смутно: толпа девочек с мамкой, пересмеиваясь, удалились в коридор, кажется, кто-то недовольно произнес: «Вечно эту выбирают», а Лили взяла его за руку и повела в спальню. Эдуард покорно шел за ней и не пытался анализировать странный магнетизм этой девушки, которая была совершенно не в его вкусе, но вызывала желание, несравнимое с двумя горячими блондинками. Осталось только туннельное зрение, и все превратилось в бесконечный коридор: он видел лишь свою ладонь в ее ладони, чуть неровную бледную спину и спутанные волосы. А потом они где-то остановились, и Лили развернулась и начала его раздевать, и он уже ничего не видел, только ее тонкие бледные губы, в которые хотелось впиться. Не осталось ни запахов, ни цветов, только чувство нестерпимого напряжения внизу и вид ее губ. «Кажется, надо не забыть презерватив», – подумал Желтухин и тут же забыл. Он любил ее. Он только ее встретил, но уже любил.

А потом она впилась в его губы и опрокинула его, должно быть, на кровать. Зрение вообще исчезло, все погрузилось в обволакивающую темноту, остались лишь вкус ментоловых сигарет на ее губах и языке и сводящее с ума давление в каждой клеточке тела. Эдуард был крохотным беззащитным моллюском, которого давила ко дну толща океана, там было уютно, приятно и при этом жарко, душно и нестерпимо тесно. Перед ним вдруг пронесся образ зловонных ветров, несущих странные зеленые вихри на умирающие разрушенные города. И он взорвался.

Сначала тьма баюкала, а потом стала отступать. Когда Эдуард приоткрыл веки, любимая еще слегка раскачивалась на нем.

Это была уже не Лили!

Желтухин широко раскрыл глаза и вгляделся в полумрак спальни. Лысое существо с тонкой полупрозрачной кожей и парой перепончатых крыльев, подрагивавших за спиной, оседлало его и дьявольски постанывало. Оно склонило голову над его лицом, всмотрелось в окоченевшего от смеси наслаждения и страха Эдуарда, а потом провело слюнявым раздвоенным языком по его щеке.

От ужаса и омерзения он потерял сознание.

* * *

Эдуард очнулся на круглой бархатной кровати, лежа на спине. Комната была погружена в полумрак, по потолку временами пробегали тусклые полоски света от проезжавших за окном машин.

Левой рукой он потрогал пах и ощутил сладкую негу и легкое покалывание. Так, где это он? Сначала побродил пальцами правой руки по белью, натыкаясь на одеяла и подушки, затем вспомнил, резко подпрыгнул на кровати и потрогал щеку, там, где провел языком монстр.

Лили? Он завертел головой по сторонам, но помещение было пусто.

Может, это все привиделось? Может, ему так хорошо стало, что он уснул и увидел кошмар? Может, это все больные видения от бесконечных описаний битв с монголами его доконали? Эта блядская кровать и интерьер точно походили на бордель, куда он собирался. Откуда тут демоны?

Одежда была свалена около кровати. С него даже носки стянули, хотя он этого не помнил. Эдуард сел, протер глаза и щелкнул включателем прикроватной лампы, поморщился от света. Натянул один носок и посидел так, голый, на краю кровати, обдумывая все произошедшее. Потом надел второй носок, посидел еще, привыкая к отсутствию темноты. В конце концов он хлопнул себя по коленям, решительно натянул оставшуюся одежду и отправился в туалет. Там он внимательно осмотрел свое лицо перед раковиной – на щеке виднелось продолговатое вертикальное покраснение.

Да мало ли что это может быть. Он мотнул головой и умылся холодной водой, после чего быстрыми шагами вышел и открыл дверь из спальни.

Точно бордель. Он помнил этот коридор.

Ни души. В квартире стояла могильная тишина.

– Есть кто? – неуверенно спросил он.

Ответа не было.

«Так, а заплатить же надо. Денег с меня никто не брал», – мелькнула мысль. Он сунул руку в карман штанов – кошелек был на месте, со всеми запланированными к походу банкнотами.

– Эй? Я не заплатил.

Опять молчание. Может, курить все пошли?

Желтухин неуверенно дошел до выхода, вот и его обувь на подставке, куртка на вешалке. Все так же никого.

Странно. Мамка же должна тут быть?

В недоумении он пожал плечами, выложил деньги из кошелька на тумбочку у входа и влез в ботинки.

– Ну, я пошел?

Входная дверь внезапно сама приоткрылась, словно от сквозняка. Наверное, действительно курить пошли.

Эдуард не стал больше дожидаться хозяек и быстро зашагал вниз по лестнице. Лампочки на лестничных клетках странно подмигивали, словно в такт.

* * *

Шло время, и эпизод в борделе начал забываться.

Да, он отдавал мистикой, но это, очевидно, было его больное писательское воображение, расшатанная творческим процессом и магией Станиславского психика, полночная фантазия. Мало ли каких чудищ рождал разум Байрона или Гоголя? Вот и у него случился подобный эпизод.

«Мамая» включили в лонг-листы и шорт-листы, как и обещали. Случилась парочка интервью. Модные московские журналы ставили роман в подборки вроде «Пять главных исторических книг года» или «Горячие книжные новинки, которые нельзя пропустить». В сети критики даже поспорили, был ли автор почвенником или либералом; то, что советовал редактор, «и нашим и вашим», сработало. Появились первые хейтеры.

Эдуарда стали звать давать хвалебные отзывы на обложки других книжек, издательство за это изредка даже приплачивало. Попросили поработать литературным редактором одного романа и написать статью «Пять советов начинающим авторам». Копирайтерский труд тоже давал свой хлеб.

Короче, все вроде бы было неплохо.

Вот только муза ушла, и ничего нового сам написать Эдуард уже не мог. И стрельба из лука тоже больше совсем не помогала.

У него не было вдохновения даже на короткие рассказы, не говоря уж о глобальных задумках вроде повести, романа или цикла. Иногда он, стоя где-нибудь в душе или в метро, на секунды ловил проблески мысли: а что, если написать остросоциальный рассказ? А что, если попробовать себя в фантастике? Может, что-то про вампиров?

Спустя пару месяцев после мамаевой славы редактор поинтересовался в СМС, не пишет ли Желтухин что-то новое. Тот ответил, что пока переводит дух.

«Вот уже тридцать лет экипаж корабля»… Какого корабля? Как он называется? Куда он уже тридцать лет летит? И что за до боли банальное начало? «„Выключай двигатели и выходи из гиперпространства“, – капитан обратился к младшему помощнику»… А это что за дурацкий «Стартрек»? «Первый раз в жизни Миша украл. Украл от голода»… «Белла облизнула клыки и расплылась в ухмылке»… Эдуард раз за разом стирал вечерами все написанное, оставаясь в депрессивном состоянии от собственной творческой немощи.

Надо было опять, опять обращаться к проклятому Станиславскому.

Желтухин пошел по наклонной.

Для начала еще пару раз ввязался в драки. Без эффекта.