– Пробивник Сепулки, – сказал Демир, – поручаю тебе охранять и защищать мэра. Береги ее, пока мы не разберемся с этим бардаком, ладно? – (Идриан молча кивнул.) – Вот и хорошо.

Демир опустил руку в специальный карман с пробковой подкладкой, нашитый на форму, и вынул оттуда стеклянную ложечку длиной в дюйм. Ее ручка заканчивалась расширяющимся крючком, который Демир вставил в одно из нескольких колец на мочке своего правого уха. Витглас – штука известная: усиливает природные умственные способности, за что его особенно любят владельцы магазинов, офицеры, политики и другие профессионалы. Однако высокорезонансный витглас наивысшего качества имел обыкновение сводить с ума тех, кто к нему прибегал. Демир, пожалуй, не знал никого, кто пользовался бы витгласом так же безнаказанно, как он сам. Для этого был нужен слишком сильный ум.

Магия подействовала немедленно: еле уловимый гул и вибрация проникли в мозг, ускоряя его работу, позволяя увидеть ветвящиеся возможности ближайшего будущего. Демир производил расчеты с нечеловеческой скоростью, обдумывая решения на недели вперед, готовясь к сотням ходов одновременно, будто играл в сложную игру.

Но это была не игра. Это была его карьера, и жизни людей, и даже, возможно, будущее империи. Как хороший оссанец, он, конечно, использует свою победу, чтобы укрепить репутацию своей семьи-гильдии, но также для того, чтобы сделать лучше жизнь миллионов. Честолюбие, решил он для себя, когда ему едва исполнилось двенадцать, не обязательно должно быть сугубо личным делом. Он был честолюбив от имени всех.

Однажды весь мир увидит, что Демира Граппо нельзя свести к его природной магии. И тогда множество людей улыбнутся ему без страха.

Довольный своими планами и помня о том, что у него может начаться гласрот, стеклянная болезнь, он снял волшебное стекло с уха и убрал его в карман с подкладкой из бархата и пробки, защищавшей тело от эманации годгласа, когда тот не был нужен. Пальцы ненадолго задержались на лежавших там безделушках. Каждая имела свою форму, чтобы ее легко было найти на ощупь: утешительный набор магических костылей для слабого, смертного человеческого тела.

Он все еще был погружен в раздумья, когда кто-то из слуг окликнул его, не сходя с коня:

– Сэр, в лагере что-то происходит.

Мысли затягивали, не отпускали Демира; потребовалось усилие воли, чтобы вырваться из их плена. Он отпустил руку Мирии, в последний раз ободряюще хлопнул ее по плечу, как старого друга, и посмотрел в сторону лагеря. Равнина в этом месте имела небольшой уклон, и только найдя свою лошадь и забравшись в седло, Демир понял, о чем говорил подчиненный.

В лагере действительно что-то происходило. Сотни, нет, тысячи факелов горели в руках солдат, которые длинной колонной выходили на равнину и двигались к Холикану. Поэтому на равнине было светло, хотя последние лучи солнца уже растаяли за горизонтом. Несмотря на все свои умственные способности, Демир растерялся. После битвы три полка отправили собирать раненых, преследовать бегущего врага и охранять аванпосты, но большинству солдат приказали разойтись по палаткам, чтобы офицеры могли подсчитать потери и снова распоряжаться поредевшим войском.

Так какого черта они решили пойти в город?

– Каприк, – позвал он, – узнай, что там такое.

Каприк хмуро взглянул на город, потом вскочил в седло. Демир как завороженный смотрел ему вслед. Какой-то механизм в его мозгу отказывался включаться. Что-то пошло не так, он понимал это, но не мог найти объяснения. Это не входило в его расчеты. Не желая поддаваться панике, но одновременно будучи не в силах ждать, Демир медленно поехал на юг, чувствуя, как нарастает в нем страх перед неизвестным. Пальцами левой руки он зажал в щепоть ткань своего триумфального плаща и теперь рассеянно тер ее.

Только когда вернулся запыхавшийся Каприк, страх овладел им по-настоящему.

– Демир! – крикнул Каприк. – Какая-то ошибка, что-то не то со связью. Восьмой, похоже, считает, что они получили приказ разграбить город.

– Разграбить… – прошептал Демир. – Во имя стекла, какой у нас век на дворе? Мы больше не грабим города! Поезжай туда и скажи им, чтобы возвращались в лагерь! Доведи мой приказ до каждого полковника. Поезжай!

Каприк ускакал. Демир оглянулся через плечо на штабных. Сначала он посмотрел на Хелену Дорлани, затем на Якеба Ставри и старшего из братьев Форлио. Все глядели с тем же замешательством и удивлением, какое, вероятно, читалось и на его лице.

– Кто велел разграбить город? – спросил он.

Все посмотрели друг на друга и покачали головой.

– Никто не мог приказать ничего подобного, – сказал Якеб. – Децимация – да: таков обычай. Но города уже сто лет никто не грабил!

Демир выругался и снова повернулся к городу. Потом до него дошло, что солдаты достигнут окраин раньше, чем Каприк успеет доскакать до них. А когда они начнут мародерствовать, их не остановит уже никто. И он, пришпорив коня, бросил его в галоп, не слушая испуганной брани подчиненных. Но темнота скоро заставила его сбавить скорость, чтобы конь не сломал ногу где-нибудь на пересеченной равнине. Прошло почти десять минут, прежде чем он догнал колонну. Его приветствовал измученный Каприк.

– Полковники говорят, что у них есть приказ разграбить город! – доложил он.

– Кто отдал приказ?

Каприк поморщился:

– Ты!

– Что?

– Все полковники получили приказ с твоей личной печатью, предписывающий грабить город.

– Нет, нет, нет, – выдохнул Демир, наблюдая, как мимо течет поток солдат с факелами и мушкетами, с примкнутыми штыками.

Лица одних были мрачными, другие явно радовались предстоящей ночной потехе. Но все шли выполнять приказ. Очевидно, отданный им самим. Он нащупал в кармане нужное стекло и приложил его к уху, чтобы порыться в своих воспоминаниях, отыскать ошибку.

Неужели он так плохо сформулировал одно из своих посланий? Или сказал что-то невпопад кому-то из секретарей? На ум ничего не шло, и это приводило его в ужас. Конечно, ошибки возможны и на самых надежных линиях связи, но в своих исследованиях он даже близко не сталкивался ни с чем подобным.

Надо непременно выяснить, что случилось, но первым делом – предотвратить надвигающийся кошмар. Он выбрал одного офицера из тех, кто проходил мимо, и указал на него:

– Эй, капитан, придержите своих людей!

Но капитан либо не услышал его слов, либо не обратил на них внимания.

Солдаты были настолько поглощены новой задачей, что даже не заметили Демира. Он пришпорил коня и подскакал ближе, жалея, что у него нет пистолета – надо бы выстрелить в воздух.

– Стой! – крикнул он. – Стой! Слушайте мой приказ, черт возьми!

Гнев боролся в нем с растущей паникой. Он протянул руку и пошевелил пальцами, мысленно подгребая к себе разбросанные осколки стекла, оставшиеся после битвы, и собирая их воедино. Сотни осколков поднялись в воздух и, точно капли ледяного дождя, зависли на месте, ожидая его мысленной команды. Но тут у Демира задергалось веко, и он застыл в нерешительности. Имеет ли он право убивать своих солдат, чтобы предотвратить катастрофу? Скольких придется убить, пока остальные не поймут, в чем дело? Он опустил руку. Осколки просыпались на землю, не замеченные солдатами.

Демир услышал выстрел, потом еще один. Со стороны города понеслись крики и улюлюканье. Демир чувствовал, что он теряет власть над происходящим: такой паники он не испытывал никогда в жизни. Он повернулся и поскакал галопом к окраине города, где стреляли все чаще, а крики становились все громче. Вскоре ему попалось лежащее на обочине тело женщины. Ее закололи штыками. Демира чуть не вырвало. Впереди лежал еще один труп, за ним другой – все явно гражданские.

Более уверенный в себе мужчина и более опытный гласдансер немедленно положил бы этому конец при помощи жестокой демонстрации силы. Демир знал, что еще не поздно, но не мог решиться. Голова шла кругом, измученный мозг грозил лопнуть. Что за безумие? Как могли его офицеры поверить, что он отдал такой приказ? Он со сверхъестественной скоростью провел их через горы, одержал три большие победы подряд, но никогда не проявлял жестокости во время триумфа.

Добравшись до окраины, он понял, что тысячи солдат уже вошли в город. Теперь они метались от дома к дому, хватали все ценное, что попадалось под руку, выбрасывали на улицу детей, убивали на месте мужчин и женщин, и все это при мерцающем свете факелов, в сгущающемся дыму пожаров.

Демир поехал дальше, ища офицеров, кого-нибудь, кто помог бы ему овладеть положением. Дым ослеплял его, сбивал с толку, мешал дышать. Лошадь споткнулась о перевернутую повозку и упала. К счастью, он успел выпрыгнуть из седла, и животное не придавило его, но он упал на левую руку и почувствовал резкую боль в запястье. Зато лошадь, видимо, осталась целехонька, потому что тут же вскочила, с оглушительным ржанием вскинулась на дыбы и галопом умчалась в ночь.

Держась за запястье, обезумев от боли и страшного шума вокруг, Демир метался от дома к дому, требуя от своих солдат прекратить разбой. Он ругал их, поносил на чем свет стоит, потом начал умолять. Некоторые хмурились, видя его заляпанный грязью мундир. Но никто не узнал его. Да и с чего бы? Мало кто видел его вблизи, а перелом мешал ему стянуть перчатку с левой руки и показать им татуировку гласдансера.

– Это еще кто? – спрашивал иногда кто-нибудь из солдат.

– Псих какой-то, – отвечал другой.

– На нем офицерская форма и дорогой плащ.

– Все офицеры пьют сейчас у Граппо. А нам приказали грабить. Если не сделать этого быстро, хорошая добыча достанется кому-нибудь другому. Так что гип-гип-ура Принцу-Молнии!

Солдаты смеялись и продолжали свое дело. Наконец кто-то схватил его за плащ триумфатора и швырнул в канаву, где он поскользнулся и упал лицом в грязь.

Демир лежал в грязной, вонючей жиже – похоже, канава была сточной – и смотрел на улицу. Его трясло от ярости и ужаса. Полчаса назад он дал слово, что Холикан останется под его защитой, а теперь откуда-то возник этот приказ о разграблении города за его печатью и подписью. Он стал шарить в кармане дрожащими пальцами, ища скайглас, чтобы успокоить нервы, и вытащил целую пригоршню безделушек, но они тут же выскользнули из пальцев и упали в грязь. Демир покопался в грязи, но не нашел их.

На той стороне улицы отчаянно закричал ребенок. Демир поднял голову и увидел маленькую девочку, лет четырех или пяти. Кричала она. Демир с трудом встал и выбрался из канавы. Раз уж ему не суждено спасти многих, он спасет хотя бы одну.

Раздался оглушительный грохот подкованных копыт, стучавших по мостовой. Мимо пронеслись его драгуны, несколько десятков. Он никогда не видел их так близко и, наверное, наложил бы в штаны от страха, если бы не сделал этого еще в канаве. Демир машинально сунул руку в карман, где держал безделушки из годгласа, но, вспомнив, что недавно потерял их все до единой, собрался с духом и перешел дорогу. Драгуны уже ускакали. Вскоре Демир увидел то место, где недавно лежала девочка.

Ее затоптали. Изломанное, окровавленное тельце тихо и неподвижно лежало на мостовой. Шатаясь, он подошел к ней, сорвал с себя плащ триумфатора, завернул в него маленький трупик и, подхватив его на руки, перебежал дорогу прямо перед очередным отрядом драгун. Прижав девочку к груди и дрожа каждой клеточкой своего тела, Демир опустился на крыльцо разграбленного магазина.

Кошмар только начинался.

Когда штабные офицеры нашли Демира, он не пошевелился. Больше двенадцати часов он не спал, не ел и даже не мыслил связно – лишь сидел на ступеньке крыльца и баюкал трупик девочки, завернутый в плащ триумфатора. За ночь он увидел все зверства, какие армия может учинить в городе, сдавшемся на милость победителя. Демир сидел, положив голову на прохладный каменный порог магазина; дым сотен пожаров ел ему глаза, его язык высох, а запястье распухло.