– Ту, рыжую? Я ее по телевизору видел. Журналистка, ведет программу… как ее… не помню названия. – Поделившись ценной информацией, Жора снова врубил музыку на полную катушку. Машина затряслась, в домах поблизости завибрировали стены, Жора глотнул пива, затянулся самокруткой и застучал ладонями по рулю, вторя грохоту.

Ваня приспустил стекло в окошке, разглядывая рыжую на балконе и жадно глотая свежий воздух.

Хороший мальчик Ваня Сиротенко в свои пятнадцать лет не пил, не курил, не гулял с девицами, не ругался матом и мечтал совершить подвиг. Причем не какое-нибудь заурядное спасение утопающего, а такое героическое свершение, которое могла бы заметить и по достоинству оценить вся страна.

Стать народным героем Ваня мечтал не корысти ради, а в надежде обрести наконец в лице России полноценную Родину-мать. Дело в том, что хороший мальчик Ваня Сиротенко был чернокожим: по папиной линии его отчизной была африканская страна Гамбия.

Исконно русским именем Ваню наградила мама, дородная кубанская красавица Маруся Сиротенко, а экзотической наружностью – темпераментный африканский папа. Он прибыл на Кубань из стольного гамбийского града Банджула с целью обучения в Екатеринодарском военном училище в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году, а уже в восемьдесят седьмом навсегда вписал свое имя в историю казачьего семейства Сиротенко. Точнее, не имя, а отчество: по паспорту Ваня звался Иваном Дадиевичем. Сокращенный вариант родового имени африканского папы звучал как «Дади Зимао-и-Лумма да Банда». Рассудительная Маруся предпочла остаться Сиротенко, понимая, что производным от фамилии Да Банда неизбежно станет прозвище «бандит» и не желая, чтобы подобное клеймо легло на все мирное семейство, включая будущих деток.

Тем не менее Дади Зимао и Маруся Сиротенко вступили в законный брак, так что лет до четырех какой-никакой папа у Вани был. Однако по окончании училища новоиспеченный военный специалист отбыл на историческую родину, откуда лишь время от времени в Екатеринодар приходили замусоленные конверты с гамбийскими марками. В конвертах были лаконичные письма, написанные по-русски, но с использованием букв как кириллического, так и латинского алфавита (чем дальше, тем больше преобладала латиница), яркие открытки с развесистыми пальмами и иностранные деньги – со временем у Маруси Сиротенко скопилось изрядное количество банкнот с портретом президента Джавары. К сожалению, екатеринодарские банки перманентно затруднялись с обменом гамбийских даласи на рубли.

– Вот вырастешь большой – и съездишь к папке своему в Африку, на дорогу-то денег хватит, – говорила Маруся Сиротенко, жалостливо гладя сына по кудрявой голове.

Казачонок африканских кровей, Ваня рос смышленым мальчиком. К шести годам он выучился читать и горько плакал над книжкой Корнея Чуковского, настойчиво отговаривавшего детей ходить гулять в Африку, где живут гориллы и злые крокодилы. Объективную оценку Черного континента Ваня надеялся получить в школе, занятия в которой наивно представлял себе такими, как на одной из присланных папой фотографий, где по улицам Банджула колонной двигались местные школьники, держа в руках учебные пособия – деревянное изображение птиц или рыб на палочках. С маминых слов Ваня знал, что в гамбийской школе всего три предмета: английский язык, сельское хозяйство и наука. Ему казалось, что этого достаточно.

В семь лет Ваня пошел в екатеринодарскую среднюю школу номер шесть и вскоре узнал, что усваивать придется куда больший объем знаний, чем предполагалось. Так, уже в первый день занятий он открыл для себя такое явление, как расовая дискриминация: бледнолицые одноклассники раз и навсегда окрестили его Арапкой.

В том же году Ваня перенес второй удар – правда, его с ним разделила и далекая африканская страна. 22 июля 1994 года в Гамбии произошел военный переворот, доктор Джавара, являвшийся бессменным президентом страны с 1965 года, когда она получила независимость, бежал в неизвестном направлении, а не остывшее еще президентское кресло занял его бывший телохранитель капитан Джамлех. Переворот был бескровным, но на экономике Гамбии и жизни семьи Сиротенко отразился самым катастрофическим образом. Западные страны отказались принять диктаторский режим, поток туристов оскудел, и тысячи гамбийцев остались без работы, а Ваня Сиротенко без папы, бесследно сгинувшего в этой кутерьме. Гамбийские власти вынуждены были ввести военное положение и с ним – ограничения на рубку дров и лимит на пальмовые листья для кровель, а Маруся Сиротенко в сердцах сожгла конверты с гамбийскими марками и наложила вето на упоминание имени Дади Зимао.

Годам к десяти Ваня со всей определенностью понял, что жить он будет в России – свой среди чужих, чужой среди своих. С этого момента мысли о гражданском подвиге как способе приобщения к российской национальной идее его не оставляли.

Ванина старшая сестра Лиза, двадцатилетняя красотка знойной латиноамериканской наружности (Лизиным папой был курсант из Уругвая, легкомысленно не ставший связывать себя узами брака с Марусей Сиротенко), отсоветовала Ване проявлять отвагу при пожаре, резонно рассудив, что следы сажи и копоти на Ваниной темной физиономии будут совершенно неразличимы, и, стало быть, он не заинтересует фотокорреспондентов и телерепортеров, без чего хорошей рекламы никакому подвигу не сделать.

– Знаешь, а хорошо бы тебе шпиона поймать, – в порыве вдохновения произнесла Лиза фразу, определившую интересы Вани Сиротенко на многие годы. – Матерого такого вражеского шпиона… И лучше всего, конечно, не какого попало, а африканского!

Гамбийские шпионы в окрестностях Екатеринодара до сих пор не попадались, но Ваня принял идею обнаружения тайного врага, не заморачиваясь его национальной принадлежностью. Долгое время никого мало-мальски подходящего на эту роль на Ванином жизненном пути не встречалось, пока однажды бдительный мальчик не обратил внимание на нового жильца одной из квартир в доме напротив. Высоченный длинноволосый парень то и дело получал на Главпочтамте разной величины и формы бандероли с иностранными марками и надписями на чужом языке. Ваня прозондировал почву и от соседки тети Саши, рэповской паспортистки, узнал, что подозрительный парень даже не является гражданином России: паспорт у него украинский, прописан он в Киеве, в Екатеринодаре только регистрацию получил!

Ваня почувствовал, что напал на след. Он покопал еще и выяснил, что объект разработки трудится сетевым программистом на научно-производственном предприятии, поставляющем телеметрические системы контроля и управления предприятиям РАО ЕЭС. Ага, решил Ваня, РАО ЕЭС! Это же нефте-, газо– и керосинопроводы! Есть где развернуться диверсанту! Это во-первых. А во-вторых, ясно же, что сеть ИНТЕРНЕТ – идеальный способ передавать куда надо (точнее, куда не надо!) секретную информацию!

По значимости украинский шпион, конечно, был не чета гамбийскому – все-таки родственник-славянин, но юный контрразведчик эпохи дружбы народов не застал, зато знал о стремлении современной Украины в НАТО. Стало быть, можно было с большой долей вероятности предположить, что рукой Киева дистанционно управляют из Вашингтона.

И вот последний кусочек мозаики, сам того не ведая, поставил на место лоботряс Жорик, от которого Ваня узнал, что жена шпиона не кто-нибудь, а журналистка на телевидении. Стало быть, сбор информации у них организован профессионально.

– Затянуться хочешь, брат? – Жора протянул Ване сладко пахнущую самокрутку с травкой.

Ваня жестом отказался, поморщившись: общение с плохим мальчиком Жорой особого удовольствия ему не доставляло, но зато приносило некоторую пользу. Жора мог без спросу брать из гаража папин легковой автомобиль, а припаркованная у дома шпиона машина была неплохим наблюдательным пунктом. В свою очередь Жора в компании Вани бесплатно проходил на зажигательные дискотеки, устраиваемые африканскими землячествами студентов медакадемии и госуниверситета.

Неожиданно в стекло двери со стороны водителя настойчиво постучался полосатый жезл.

– Жорик, открой! Милиция! – Ваня сильно потряс медитирующего приятеля за плечо.

– А? – Жорик открыл глаза, перестал раскачиваться на сиденье в такт музыке и опустил стекло.

В салон заглянул молодой быстроглазый парень в форме инспектора ГИБДД.

– Документики попрошу!

Понимающе ухмыльнувшись, Жорик полез в карман и протянул патрульному сотенную купюру.

– Иностранцы, что ли? – остро прищурившись на чернокожего Ваню, по-свойски спросил гибэдэдэшник. – Тогда конвертировать надо бы документики! Как насчет баксов?

– Мы свои, – раздраженно отозвался Ваня. – Русские, православные! Хочешь, «Отче наш» прочитаю?

– Лучше: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» – хмыкнув, произнес эрудированный патрульный, забирая у Жорика сотенную бумажку.

– Жорик, ты посиди пока, а я домой сбегаю, – провожая взглядом удаляющегося мента, попросил Ваня приятеля. – Мне позвонить надо.

Он вынул из кармана бумажку с наспех записанным номером автомобиля, умчавшего в голубую даль босоногого Коляна, выбрался из машины и углубился во двор.

– Отпусти кота, – без выражения сказала я. – Знать бы, чего им от нас надо? И кому – им?

Вот уж не думала, что кто-нибудь сумеет увести у меня мужа!

– Положи нож, – опасливо взглянув на меня, сказала Ирка. – Не психуй. Если вскоре сам не появится, будем искать.

– Похоже, это война, – мрачно сказала я, тупо глядя во мрак кухни, где так и не вкрутили новую лампочку взамен разбитой.

– С кем? – поинтересовалась Ирка.

– С невидимым противником, который рано или поздно себя обнаружит. Так всегда бывает.

В подтверждение сказанного тотчас же в потемках загорелись два зеленых огонька: обнаружил себя Тоха.

– Нож-то положи, – напомнила подруга. – Значит, так: объявляется всеобщая эвакуация!

– Ага, эвакуация, – буркнула я, зажигая свечу. Огонек пламени заметно колебался: под нашими окнами опять стояла машина какого-то придурка, использующего автомобиль как радиотранслятор. Низкие частоты сотрясали дом до основания. Нашествие мышей и сусликов району не грозило. – Куда мне эвакуироваться?

– Как – куда? – удивилась Ирка. – Ко мне, конечно же! Тем более что передовой отряд в лице твоей собаки уже квартирует у меня.

При мысли о скорой встрече с любимым псом на душе у меня немного потеплело. Надо сказать, обычно мы с Томкой видимся только по выходным, и я всякий раз чувствую себя нерадивым родителем, бессовестно уклонившимся от воспитания ребенка. Бедняга Томка больше всех пострадал от нашего с бывшеньким развода.

– Тоха! Едем к Томке! – сообщила я коту.

– Не ори, – поморщилась Ирка. – Пусть это будет наша военная тайна. Быстренько собери вещи, свет не зажигай, запри дверь и потихоньку выходи во двор. Я подожду в машине.

– Может, на всякий случай оставить Коляну записку? – Я судорожно металась по комнате, как попало запихивая в сумку одежду и поминутно наталкиваясь на вездесущего кота.

Ирка задумалась.

– Можно, – решила она. – Только не простую, а зашифрованную, чтобы посторонние не смогли понять. Типа «Юстас – Алексу».

Пожав плечами, я нашла листок бумаги и карандаш и быстро написала: «Коля, мы с малышом ушли к тете Ире».

– И к дяде Тому, – подсказала Ирка, заглядывающая в записку поверх моего плеча.

«И к дяде Тому», – послушно приписала я.

– Как ты думаешь, Колян сообразит, что «малыш» – это Тоха?

– Мельче кота у вас только тараканы, – заметила подруга, вынося за порог сумку с моими вещами.

– Не придумывай, пожалуйста, нет у нас никаких тараканов, – обиделась я. – Старых Тоха всех переловил, а новые уже и не заводятся, им у нас кормиться нечем.

– Вот именно, что нечем! – раздраженно обронила Ирка, топчась на пороге. – Есть хочется страшно! Вы мне тут ужин обещали, а сами опять какое-то шоу устроили…

Виновато вздохнув, я изловила кота, закатала его в пончо, прижала сверток рукой к груди, как спеленатого младенца, закрыла входную дверь на ключ и пошла за подругой к машине.