– Надеюсь на это. Однако, – проговорил Эмилио, обращаясь к более насущной проблеме, – в статьях положения о начислении пенсии нет пункта, позволяющего учитывать сокращение времени, возникающее при перемещении с околосветовой скоростью. Поскольку по календарю мне уже почти восемьдесят лет, я считаю, что по закону имею право получать пенсию от той части корпорации, которая прежде именовалась Антильской провинцией.

Иоганн Фелькер, личный секретарь отца-генерала, донес эту ситуацию до всеобщего сведения. Отец-генерал был крайне раздосадован аргументацией, однако Фелькер, человек в высшей степени принципиальный, настоял на том, что Сандос имеет право на этот источник дохода.

– Так. Сейчас до сих пор производят одежду фирмы Levi’s?

– Конечно, – сказала она несколько рассеянным тоном, поскольку Селестина оставила клетку с морской свинкой и направилась в сторону. – Ничего не трогай, cara! Scuzi, дон Эмилио. Как вы сказали? Levi’s?

– Да. Пару брюк, если угодно. И, может быть, три рубашки? У меня очень маленькая пенсия. – Он кашлянул. – Не имею ни малейшего представления о том, что сейчас носят и сколько это стоит, так что буду полагаться на ваше усмотрение, однако предпочту, чтобы вы не покупали чего-то ужасно…

– Поняла. Ничего ужасно экстравагантного, модного и дорогого. – Джина была растрогана тем, что он просит ее об этом, однако сохраняла на своем лице деловое выражение, прикидывая размеры на глаз, как опытная портниха, будто ей то и дело приходилось помогать обращавшимся к ней за помощью священникам.

– Один пуловер, мне кажется…

– Не пойдет. – Она отрицательно покачала головой. – Ортезы будут цепляться за ткань. Но я знаю портного, который шьет чудесные замшевые куртки… – Теперь уже он засомневался, и она поняла причину возражения.

– Классический покрой и прочный материал никогда не будут экстравагантными, – сказала Джина. – К тому же я устрою все недорого. Что-то еще?.. Я – замужняя женщина, дон Эмилио. И мне уже приходилось покупать мужское белье.

Эмилио закашлялся, покраснел, отвел глаза в сторону:

– Благодарю вас, в настоящее время мне ничего не надо.

– Но я несколько смущена, – проговорила она. – Неужели иезуиты не могут предоставить вам…

– Я не просто выхожу из корпорации, синьора. Я слагаю сан. – Наступила неловкая пауза. – Подробности пока не согласованы. Я останусь здесь, скорее всего, как наемный работник. Я лингвист по профессии, и здесь для меня есть работа.

Она знала кое-что из его прошлого; отец-генерал подготовил свое семейство, прежде чем приглашать Сандоса на крещение. И тем не менее Джина была удивлена и опечалена его решением, каковы бы ни были его причины.

– Жаль, – проговорила она. – Я понимаю, насколько трудным могло оказаться такое решение. Селестина! – окликнула она дочь, вставая и призывая ее к себе. – Ну что ж, – сказала она, снова улыбнувшись, – не будем более досаждать вам, дон Эмилио. Мы и так слишком надолго оторвали вас от дел.

Думая лишь о том, как эти двое прекрасно смотрятся вместе, Селестина посмотрела снизу вверх на обоих взрослых, темного и светлую, и ей, не сведущей в иконографии, делавшей их обоих такой неподходящей парой, представились церковные росписи.

– Дон Эмилио не слишком стар для тебя, Mammina, – заметила она с детской непосредственностью. – Почему бы тебе не выйти за него замуж?

– Замолчи, cara! Что это тебе в голову пришло? Простите нас, дон Эмилио. Ох, эти дети! – воскликнула донельзя смущенная Джина Джулиани. – Карло – мой муж – больше не живет с нами. А Селестина, как вы могли заметить, девочка решительная…

Сандос поднял руку в ортезе.

– Объяснения излишни, синьора, – заметил он с непроницаемым выражением на лице и помог свести ребенка вниз по лестнице и наружу.

Они вместе прошли по подъездной дороге до автомобиля, молчание взрослых благопристойно маскировалось детской болтовней. Последовал обмен ciaos и grazies, Эмилио открыл перед обеими дамами дверцу автомобиля, демонстрируя уверенность движений, которую ортезы усиливали и позволяли. И когда они отъезжали, крикнул:

– Только ничего черного! Не покупайте ничего черного, хорошо?

Джина рассмеялась и, не оглядываясь, помахала ему из окна рукой.

– Угораздило вас, мадам, выйти замуж за дурака, – проговорил Эмилио негромко, поворачивая назад к гаражу, где ждала его работа.

К тому времени, как установилась мягкая неаполитанская осень и стали частить дожди, он уже вжился в повседневную рутину. Как и было обещано, Элизабет оказалась нетребовательным компаньоном и скоро обрела форму и размер мохнатого кирпича, приветствовавшего первые признаки его пробуждения бодрым свистом.

Обычно неприветливый по утрам, он откликался с постели:

– Ты – вредительница. И родители твои были вредителями. И если у тебя будут дети, они тоже будут вредителями.

Однако доставал свинку из клетки затем, чтобы она съела морковку у него на коленях, пока сам он пил кофе, и спустя какое-то время перестал чувствовать себя дураком, разговаривая с ней.

Морские свинки, как Эмилио скоро обнаружил, являлись животными сумеречными: пребывавшими в покое ночью и днем и активными только вечером и на рассвете. Такая схема его устраивала. Эмилио часто работал без перерыва с восьми утра до шестого часа дня, не желая останавливаться до тех пор, пока свинка не начинала свистом своим указывать на наступление сумерек. Эмилио всегда понимал, что его научный прогресс может в любой момент прерваться в результате полученных на Ракхате увечий и последствий многомесячного недоедания во время одинокого возвращения домой. Посему он старался сконцентрироваться как можно дольше, а потом готовил себе на ужин красные бобы с рисом, которые съедал под внимательным контролем глазок-бусинок Элизабет. После чего вынимал ее из клетки, клал себе на колени и поглаживал ей спинку онемевшими кончиками пальцев, когда маленькое животное устраивалось поудобнее и задремывало коротким и неглубоким сном потенциальной жертвы хищника.

A после снова принимался за работу и часто засиживался за полночь; общая структура к’сана – языка жана’ата – становилась теперь ему все более ясной, да и прекрасной: язык этот уже не казался ему, как прежде, только лишь инструментом ужаса и деградации. Час за часом ритм поиска и сравнения, методичного накопления знаний увлекал его все дальше и дальше, завораживая своим течением, способным выдержать проверку памятью и ожиданиями.

В конце октября Джон тактично проинформировал его об ожидавшемся прибытии прочих священников, готовившихся к участию во второй миссии на Ракхат. Джон сказал, что все они прочли письменные отчеты и научные работы первой миссии, а также ознакомились с руанжей с помощью вводной лингвистической обучающей системы Софии Мендес и теперь самостоятельно изучали этот язык. Кроме того, отец-генерал и сам Джон подробно ознакомили их с прошлым Сандоса. Джон особо не распространялся на эту тему, однако Эмилио понял, что они получили следующий инструктаж: не задевайте его, не пытайтесь заботиться, не изображайте лекарей. Просто следуйте его указаниям и делайте свое дело.

Эмилио особо не стремился познакомиться с новичками, предпочитая обезличенное техникой общение в киберпространстве или в библиотеке, откуда при необходимости он мог удалиться. Тем не менее свое самостоятельно возложенное на себя уединение он нарушал путешествиями на кухню к брату Козимо за овощными обрезками для Элизабет.

Заезжала по пятницам и Джина Джулиани, всегда с Селестиной, с подстилкой и кормом для свинки, а иногда и с разными мелочами, которые он мог заставить себя попросить. Они с Джоном Кандотти умели помогать Сандосу так, чтобы он не чувствовал себя беспомощным, за что он и был благодарен превыше всяких слов. Однажды в пятницу после ленча они втроем составили совет и внимательно изучили апартаменты Эмилио и его повседневные потребности. В тех случаях, когда Джина не могла купить готовые вещи, отвечающие его потребностям, Джон делал их сам: противовесы для предметов, которые ему нужно было поднимать, широкие ручки для кухонной утвари, краны и ручки для дверей, с которыми ему было проще обходиться, более удобную одежду.

Пятого ноября 2060-го, каковое число – насколько было ему известно – примерно соответствовало его сорок седьмому дню рождения, Эмилио Сандос налил себе бокал рома «Ронрико» – после обычной трапезы из бобов и риса.

– Элизабет, – провозгласил он, поднимая бокал, – за меня, абсолютного монарха своей державы, простирающейся от лестницы до рабочего стола.

А потом вернулся к работе. Ум его был поглощен идеей связи семантического поля к’сана с речными системами, выдвинутой баскским экологом, и может связываться со словами, используемыми в отношении к высоким политическим альянсам. «Подобно серии притоков!» – подумал Эмилио, ощущая странный первобытный восторг, и попытался опровергнуть достаточно обоснованную, по его мнению, гипотезу.

Глава 10
Река Пон, Центральная провинция, Инброкар

2046 год по земному летоисчислению

На третий день пути на юг жара оборвалась ливнем с грозой, насквозь промочившим пассажиров речной баржи и затопившим равнины слоем воды по щиколотку. Знакомый с обычаями деревенских руна, Супаари ВаГайжур стащил с себя мокрые городские облачения и, чтобы не выделяться среди прочих, остался почти нагим, как и его практичные спутники. Отбросив городскую одежду, он снял с себя вонь Инброкара и вновь почувствовал себя настоящим.

Итак, кончено, подумал Супаари, не ощущая в душе сожаления.

Он достаточно приблизился к цели своей жизни, чтобы не видеть, что именно покупает, и понимать, какую именно цену придется заплатить за это, находясь в извращенном клубке аристократических альянсов, взаимных ненавистей и обид. С уверенностью торговца он обрезал свои потери, разорвав клубок противоречий одним-единственным словом: «ухожу».

Итак, Супаари ВаГайжур покинул двор Китхери, никому не сказав о том, что он уходит. Он взял с собой лишь то, что принадлежало лично ему и никого более не интересовало, – своего ребенка, дочь, которую Пакуарин в данный момент держала над забортной водой, и струйка мочи отлетала к корме. Рунао согласилась проводить его до Кирабая, и теперь она весело смеялась, подмывая ребенка.

Теперь она уснет, подумал он, улыбнувшись тому, как мгновенно выражение сердитой детской мордочки на коленях Пакуарин сменилось сонным довольством и ласковые руки рунаo гладили и утешали дитя.

Привалившись к транспортной плетенке со сладкими листьями, борясь с дремотой, он смотрел, как отползают назад речные берега, и пытался понять, зачем жана’ата настойчиво пытались прикрыть одеждой свои покрытые густой шерстью тела. Энн Эдвардс однажды спросила его об этом, и он так и не смог найти нужный ответ и только заметил, что жана’ата всегда предпочитают сложное простому. Почти засыпая, подсыхая на ветерке, он вдруг подумал, что одежда нужна не столько для защиты тела или его украшения, но для различения – так чтобы можно было с первого взгляда отличить воинов-первых от бюрократов-вторых, а также тех и других от ученых или торговцев-третьих, чтобы каждый твердо знал свое место, чтобы соблюдалась точная мера приветствий и необходимой почтительности.

А еще для того, чтобы соблюдалась дистанция между правителями и простым народом, понял он, чтобы самого захудалого жана’ата не могли принять за домашнего слугу-руна! И, не открывая глаз, он улыбнулся, радуясь тому, что наконец все-таки сумел ответить на вопрос Хэ’эн.